Почему я люблю Германию - 2.

blau_kraehe — 03.01.2020 Предыдущие серии

Итак, я написала о том, что в начале мое общение с немцами было крайне ограничено, и как почти все наши эмигранты, я жила в кругу диаспоры.
Однако дальше моя судьба стала складываться иначе. Не совсем так, как у подавляющего большинства эмигрантов.

После развода (да и за пару лет до него) я оказалась в почти полной изоляции.
У меня нет в Германии родни, а общение с родней мужа сначала было не прекрасным, а потом и вовсе прекратилось.

У меня на тот момент вообще не было друзей (кроме подруг детства в России). Дело даже не в разрыве моем с эзотерикой – друзья у нас там все равно оставались. Дело в том, что это были так называемые «друзья семьи». Те, кто разбирается в семейном насилии, знают, что такое «друзья семьи». Словом, с ними общаться было крайне затруднительно, да и собственно, даже они жили географически уже далеко от нас.

Я попыталась подружиться с соседками – российскими немками, живущими неподалеку. Нас объединяла любовь к собакам, у них тоже были собаки, мы гуляли вместе. Это были неплохие, интеллигентные женщины, мы иногда собирались с ними просто у кого-нибудь дома. Но у каждой из них была своя большая семья – не в смысле опять же многодетности (детей у каждой из нас было по двое). А в смысле сестер-братьев, бабушек и кузенов. И вся эта семья у обеих жила неподалеку. На каждый праздник они все свободные дни проводили с семьей, ездили по гостям... У меня шансов не было никаких. Они вроде бы и относились ко мне сердечно, не записывали в ежедневник на «второй адвент», но у них реально не было на меня времени. Когда? При таком количестве кузин и племянников...

То есть это не нарушало изоляцию. Конечно, в этих условиях я много общалась в интернете. У меня появились и друзья в реале – российские католики, большинство из них были либералы и антикоммунисты (впрочем, я общалась с аполитичными – но и у них проскальзывало), но мы друг друга терпели. Встречаться мы с ними могли 1-2 раза в год, конечно, а остальное время – только интернет. А в интернете – вы и сами знаете, что происходит. К моей тогдашней травматизированности интернет добавил немало.

Короче говоря, у меня не было абсолютно никаких возможностей общаться с русскоязычной диаспорой. Только минимальные – и они были исчерпаны.
Но человек, даже интроверт, даже социофоб (а у меня социофобия как раз и развивалась) – существо социальное, потребность в общении с себе подобными невероятно высока. И не просто в формальном общении – в принятии, в ощущении «я такой же, как они», возможности вести разговоры, быть принятым и понятым, понимать самому, словом – тусоваться.
У меня не было никакого выхода, кроме одного – выйти из «мультикультурного гетто», из изоляции, и начать тесное общение с самими немцами. Ну нет других людей, кроме этих.

Собственно говоря, нельзя сказать, что на тот момент я с немцами не общалась. В первую очередь, я общалась с верующими, по церковным делам.

У меня были постоянные мечты перейти в православие, но на практике это означало бы дальние поездки на каждое богослужение, что с детьми и при описанной ситуации с транспортом было довольно сложно.

Я была католичкой. Посещала ближайший приход, мои дети там проходили первое причастие, даже потом были министрантами (теперь в министранты в обычной церкви допускаются и девочки). Верующие – люди по определению как бы мягкие и добрые (или стараются быть такими), не националисты. Но отношения с ними складывались по тому же принципу, что описан выше – «да, конечно, заходите, сейчас посмотрю в ежедневнике, когда у меня есть термины...» Даже если мы делали что-то вместе – например, я была в группе по подготовке детей к первому причастию – мне, так и быть, позволяли принести печенье или даже поруководить детьми, но в обсуждениях я как-то не участвовала, хотя с языком давно не было никаких проблем. Мне как-то давали понять, что я тут не своя. Не со зла, просто так выходило.

Более тесные отношения сложились у меня с традиционалистским приходом, куда мы стали ездить. Мне не очень нравился модернизм современного католицизма, и я выбрала более строгое и приближенное к средневековью течение (чтобы предупредить вопросы – это были не «сектанты», а братство св. Петра, всегда сохранявшее общение с папой). По мнению нашей великой экспертши Елены Чудиновой, традиционализм у католиков полностью отсутствует – конечно же, реальная жизнь не такова, и те, кто хочет, легко находят интересную им нишу латиноязычной мессы, исповедей, Часослова и прочих средневековых традиций.

Латинская месса, кстати – реальный отрыв, это очень красивая служба. Для понимания задолго до 2го Ватиканского собора существовали двуязычные требники, где все переводилось на немецкий.

Но ездить туда надо было километров за сто. Мы ездили. Там все было более дружно, более организовано, дети регулярно посещали катехизис, воскресную школу организовывали в доме одной прихожанки, священник был по-настоящему верующим, он посещал нас на дому, он руководил лагерями для детей – отдельно для девочек и мальчиков, и эти лагеря были доступны даже нам по цене (впрочем, всего несколько ней). Была группа мальчиков, куда я возила сына, где дети говорили со священником о Библии и жизни, а потом играли в футбол, это была какая-то возможность социализации для ребенка. И надо сказать, эти верующие как-то не так сильно отталкивали меня – они все же были фрики, не типичные «добропорядочные немцы», они были по-настоящему верующими, и с ними отношения складывались получше. Хотя дружбы и не возникло. Менталитет совсем другой все равно.

Когда в интернете говорят о том, что я «не люблю Германию», эти люди даже не подозревают, что для того, чтобы любить что-нибудь, надо это что-нибудь знать и понимать.
И вот за прошедшие годы у меня сформировалось такое понимание.

Невозможно понять европейский народ, не зная его веры. А я изучила католицизм и умственно (читая соответствующие материалы, отцов, средневековых философов от Августина до мейстера Экхарта, книги и записи, оставшиеся от святых), и эмоционально очень глубоко. Я знаю и понимаю их корни. Я знаю, что и почему изображено в церкви на той или иной мозаике, где там искать «крестный путь», где алтарь, а где чаша со святой водой, как положено исповедоваться, как участвовать в службе. Абрисы древних соборов для меня – не просто туристические или архитектурные достопримечательности, я ощущаю дух под их сводами. Меня многое связывает с Кёльнским собором или с небольшой базиликой в Верле.

Мне кажется, католицизм и кое-где сменивший его протестантизм был всегда гораздо более укоренен именно в народе и народных обычаях в Германии, нежели православие в России. Не говоря уже о собственно высокой культуре – живописи, музыке, архитектуре. Но я не буду вдаваться в эти подробности, в конце концов, у нас не культурологическое исследование, да я и не специалист, это только личные ощущения. Если вы никогда не пели в церкви на Рождество «Тихую ночь», вы не ощущаете вот этого тихого и благостного чувства, сходящего на немецкие городки в рождественское время – то о каком понимании можно вести речь? Если вы ни разу не прошли «крестного пути» в Страстную Пятницу, то как можете судить об источнике, из которого рождается немецкая культура? Конечно, она гораздо обширнее и глубже одного только католицизма, но без католицизма (и протестантизма, который берет свое начало в Церкви как отток широкой реки, разветвляясь далее на множество рукавов) вы здесь вообще ничего не поймете.

И не надо думать о том, что раз секуляризация – то все, католицизм не имеет никакого значения для понимания немецкой культуры. Во-первых, секуляризация весьма относительна. В небольших городах (а таких в Германии больше всего) люди по-прежнему отдают детей на подготовку к Первому Причастию, церкви банально принадлежит множество детских садов и школ, и там детей, конечно, воспитывают в католическом духе.

Да, верующих после всего этого немного – как везде, наверное, процентов пять. Но мы ведь тут вообще не о Боге и отношениях с Богом, а просто об источнике культуры, философии, миропонимания, менталитета. Ницшеанское отторжение Бога, смерть Бога – это ведь из того же источника, невозможно отторгнуть то, чего и не было, чтобы отторгать, надо знать, что отторгаешь. Возвращение к языческим корням – то же самое отторжение христианства, понимание же язычества (славянского или германского, тут все равно) менее необходимо для того, чтобы понять современного человека – просто потому, что язычество от нас отстоит куда дальше по времени.

Помимо глубокого (не буду скромничать) понимания католицизма, у меня к этому моменту накопился уже очень богатый опыт общения с самыми разнообразными немцами, и хотя, как говорилось, в свою жизнь они меня, чужую, не допускали – но понять их «в общем и целом» я уже могла.
Однако понять – еще не значит «полюбить».

Если я понимала немецкую культуру и немецкий менталитет – это еще не значит, что они мне нравились. Или были как-то близки.

Например, мне довольно понятно, какие именно черты типичного немецкого характера приводили к наиболее омерзительным для нас сторонам немецкого фашизма. Ведь в конце концов фашизм тоже обладает национальной спецификой (как и социализм, и все, что угодно вообще). И конечно, подобная мысль не добавляла симпатии к этим чертам. Если сегодня немецкий работник последовательно и аккуратно, с идеальной правильностью выполняет распоряжения начальства, то невольно задумываешься, а не начнет ли он с той же правильностью выполнять и любые распоряжения вообще любой власти. И не выполнял ли уже в свое время – заметим, вовсе не по злобе, не из природной ненависти к кому-то там, а чисто потому, что «так положено»?

(понятно, что среди немцев встречается широчайший спектр самых разных людей, и говоря о каких-то определенных немецких чертах, мы вступаем в очень скользкую область... Могут быть и совершенно безалаберные и неаккуратные немцы, и чем дальше – тем более размываются все эти национальные черты, но они все еще есть, их все еще бывает видно, особенно у старших поколений).

Я понимала, что существует великая немецкая философия, что даже сам располагает к пространной рассудительности, но резонерство окружающих очень раздражало. Просто невыносимо слушать длинные рассуждения на тему, что мол, вот ручной миксер лучше блендера, потому что вот потому-то и потому-то (приводится пять причин), и лично я всегда предпочитаю ручной миксер, потому что (еще пять причин), и вы же понимаете, что (еще пять обоснований с подробными экскурсами в жизнь домохозяйки).

Надо сказать, что единственный из немецкой литературы, кто в свое время (хотя бы) был для меня родным и близким – это Гессе. Чему немцы, кстати, обычно удивляются, потому что Гессе у них считается чем-то крайне возвышенным и сложным («атрибут утонченной натуры»(с)). Хотя я не понимаю, что там сложного, Гессе писал сказки, притчи, психологические произведения и фантастику («Игра в бисер» - отличная утопия о будущем). Так вот, у него в «Степном волке» есть такой пассаж про лестничную площадочку с араукарией, для полного понимания я приведу его целиком:

«Видите, – продолжал Галлер, – эта площадочка с араукарией, здесь такой дивный запах, что я часто прямо-таки не в силах пройти мимо, не помешкав минутку. У вашей тетушки тоже все благоухает и царят порядок и чистота, но эта вот площадочка с араукарией – она так сверкающе чиста, так вытерта, натерта и вымыта, так неприкосновенно опрятна, что просто сияет. Мне всегда хочется здесь надышаться – чувствуете, как здесь пахнет? Как этот запах воска, которым натерт пол, и слабый привкус скипидара вместе с красным деревом, промытыми листьями растений и всем прочим создают благоухание, создают высшее выражение мещанской чистоты, тщательности и точности, исполнения долга и верности в малом. Не знаю, кто здесь живет, но за этой стеклянной дверью должен быть рай чистоты, мещанства без единой пылинки, рай порядка и боязливо-трогательной преданности маленьким привычкам и обязанностям.
Поскольку я промолчал, он продолжил:
– Пожалуйста, не думайте, что я иронизирую! Дорогой мой, я меньше всего хотел бы подтрунивать над этим мещанским порядком. Верно, я сам живу в другом мире, не в этом, и, пожалуй, не выдержал бы и дня в квартире с такими араукариями. Но хоть я и старый, немного уже облезлый степной волк, я тоже как-никак сын своей матери, а моя мать тоже была мещанка, она разводила цветы, следила за комнатой и за лестницей, за мебелью и за гардинами и старалась придать своей квартире и своей жизни как можно больше опрятности, чистоты и добропорядочности. Об этом напоминает мне запах скипидара, напоминает араукария, и вот я порой сижу здесь, гляжу на этот тихий садик порядка и радуюсь, что такое еще существует на свете».

Гессе избавляет меня от необходимости подбирать нужные слова самостоятельно, чтобы описать вот всю эту "немецкость". Все то, что можно только ощутить, почувствовать изнутри.

Как я относилась к этому всему? Я была чужой в этой идеальной добропорядочной атмосфере. Я и хотела бы, может быть, как-то подружиться с этими людьми, я не испытывала к ним дурных чувств – но они-то не хотели меня, иностранцы вообще плохо вписываются в эту атмосферу домиков, ухоженных клумб и араукарий. Понимать что-либо на свете, кроме себя и своей вот этой жизни, они тоже не хотели. Конечно, не все жили в идеальных домиках с палисадниками, но те, кто не жил – стремились к такой жизни.
Я не была и в обиде, разумеется. Они тут живут как хотят, это их право, лишь бы к другим не лезли, ну так они сейчас и не лезут.

Я просто была в изоляции, и всем было на это плевать.
Особенно это все усугубилось, когда я оказалась на пособии и без машины.

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив