Пасхальный наброс-2

morreth — 03.05.2016 Часть вторая

Вместо эпиграфа
Господа! представление кончилось! Добродетель нака… тьфу бишь! порок наказан. А добродетель торжес… да где ж тут добродетель-то!
— М. Е. Салтыков-Щедрин, «Смерть Пазухина»

В прошлый раз я на прощание ошарашила народ тезисом «РУССКАЯ КУЛЬТУРА ТОЛЕРАНТНА КО ЗЛУ, ПОТОМУ ЧТО ПЛОХО ПОНИМАЕТ ДОБРО».
Сейчас я попробую доказать этот тезис.
Вот ведь интересно – я ждала-ждала, когда меня в комментах спросят: а что такое хороший человек-то? Как ты его определяешь, Оля? Где мерка того, кого считать хорошим, кого плохим, а кого ничего так, нормальным?
Не спросили.
То есть, «хороший человек» – это такая интуитивно понятная штука, как интерфейс айфона, что ли? Так ведь нет. Иначе не было бы такого разброса мнений по этому вопросу.
Давайте для простоты так: хороший человек – это тот, кто:
А) активно творит добро;
Б) активно сопротивляется злу.
Примечание 1. Не обязательно или/или, можно и/и.
Примечание 2. Воздерживаться от зла в ситуациях, когда воздержание от него требует серьезной личной жертвы – это категория Б. Дядя Том, которого побои не могут заставить ни стать надсмотрщиком, ни выдать беглянок, – активно сопротивляется. Мученичество – активное сопротивление.
Примечание 3. Под активным деланием добра тут понимается самый утилитарный смысл: голодного накормить, с бедным поделиться, больного и узника посетить, ослабевшего поддержать, плачущего утешить и так далее.

Если человек ограничивается тем, что не пинает собак, то он идет как «ничего, нормальный».
Теперь вернемся к русской литературе. То есть, сначала вообще к литературе.

Есть в нашем деле штука, которая на буржуинском языке называется character establishing moment, то есть, момент установления характера. Герой совершает какой-то поступок, после которого читателю/зрителю становится понятно, какой он человек и чего от него ждать.
Есть даже специальный термин для момента, который должен охарактеризовать человека как хорошего: он называется «спасти кошку». Совершить в кадре добрый поступок, который скажет аудитории больше, чем тысяча слов.
(Кстати, для злодея такой момент называется «пнуть собаку»)
Как сказала в комментах Оля Мареичева, как жаль, что русская литература вышла из гоголевской шинели, а не из пушкинского заячьего тулупчика. Петя Гринев «спасает кошку», отдает плохо одетому проводнику свой заячий тулуп. Невелика жертва, но и Петя характеризуется просто как хороший мальчик, а не как уже готовый святой. Супермен во время своего героического становления вынимает из реки целый автобус со школьниками, ну так на то он и мессианская фигура. А Петруша Гринев – просто хороший мальчик.
А теперь посмотрим на то, как «спасает кошку» другой программный пушкинский герой – Евгений Онегин. Кто не помнит, напомню: «Ярем он барщины старинной оброком легким заменил».
Заметим: Онегин поступил лучше, чем большинство дворян его времени. Они присвоили себе «и труд, и собственность, и время земледельца» – он великодушно оставил земледельцу время. Но зачем отдавать земледельцу еще и его труд, и его собственность? За какие шиши тогда на балы ездить?
Вампир, сокративший потребление крови до трех раза в неделю. Граф Сорокула.
Но Пушкин и не заявляет Онегина как хорошего человека. Онегин ничо так, нормальный. Чуть выше общего плинтуса. Но этого хватает, чтобы «в голос все решил так, что он опаснейший чудак».
Когда человек в одной строфе дает не только характеристику героя, но и срез всего общества, это называется гением. Человек, находящийся на нравственном уровне «ничо так, нормального», возбуждает тем общую неприязнь. Потом Пушкин еще в нескольких местах короткими детальками это общество характеризует, и понятно, что те же Ларины, в общем, недалеко ушли от Скотининых. Мамаша Ларина через запятую солит грибы, отдает крестьян в рекруты и бьет служанок.
Сам Пушкин тоже не рискнул прослыть еще более опасным чудаком, чем он уже прослыл, и резко сменить образ жизни. Он поступил как Онегин: «По доверенности отца моего, статского советника Сергея Львовича Пушкина, имею я в своем ведении в Нижегородской губернии в селе Болдине по восьмой ревизии 563 души, а в сельце Кистеневе 220 душ, собственно мне принадлежащих. По случаю пребывания моего в Санкт-Петербурге прошу Вас оное имение принять в полное Ваше распоряжение и управление, и буде случатся по оному дела, то следующие прошения, объявления и всякого роду бумаги от имени моего за Вашим рукоприкладством во все присутственные места, также и частным лицам, подавать, по тем делам выписки, экстракты и решения выслушивать, удовольствия или неудовольствие подписывать, на апелляции в высшие присутственные места, со взносом апелляционных денег, подавать; крестьян от обид и притеснений защищать, для работ и промыслов, по Вашему рассуждению, отпускать с законными видами, также и дворовых отпускать по паспортам с наложением оброка.
При том имеете Вы наблюдать, чтобы казенные повинности и подати были в свое время сполна уплачены; положенный же с оброчных крестьян оброк получать без недоимок и ко мне высылать; буде окажутся дурного поведения и вредные вотчине крестьяне и дворовые люди, таковых отдавать во всякое время в зачет будущего рекрутства; если окажутся неспособными, то отдавать без зачету, предварительно меня о том уведомив. Словом, прошу Вас в оном имении распоряжаться как бы я сам, высылая доходы на мое имя, что же Вы к приращению доходов и к улучшению имения учините, впредь во всем Вам верю и впредь спорить и прекословить не буду».
Пушкин, как и его герой, - «ничо так, нормальный» человек на фоне всеобщего ужасающего пиздеца. И на этом фоне смотрится как вполне себе хороший.
Так вот, в русской литературе это мэйнстрим: пиздец-пиздец, на фоне которого «ничо так, нормальный» герой выглядит хорошим. (Кстати, задание для работы в классе: напомните, в каком произведении Пушкина буквальное спасение кошки становится мощным характеризующим моментом?)
Другой мэйнстрим… Зайдем опять издалека. Назовите мне характеризующий момент Пьера Безухова. Наташи Ростовой. Андрея Болконского.
ОК, неохота лезть в этот талмуд, я понимаю. Так вот, характеризующий момент Пьера – а заодно и Андрея Болконского – это разговор в аристократической гостиной о Бонапарте.
Разговор.
Понимаете, о чем я?
Разговор. Герой высказывает свои взгляды, читатель решает, хороший он или нет, ну или просто – близок он читателю или нет.
Вот эта подмена поступка разговором – второй очень характерный для русской литературы момент. В «Горе от ума» герои вообще не совершают поступков – они разговаривают, в ходе разговоров выясняется роковое различие во взглядах, после чего Чацкого объявляют сумасшедшим. И все, сюда он больше не ездок, карету ему, карету!
Тут можно возразить, что, во времена, когда это писалось, еще были живы люди, помнящие формулу «слово и дело», и за слова можно было загреметь только так. Причем совершенно мимоходом, как Княжнин, подвернувшийся под горячую руку Екатерине. Сказав не то и не там и невовремя, можно было сделать серьезную заявку на мученичество.
И при том все это было совершенно иррационально. Тот же Княжнин пострадал лишь потому, что Екатерине попала вожжа под хвост именно в этом момент. Она поссорилась с Дашковой, которая покровительствовала Княжнину, та в пику ей издала пьесу Княжнина «Вадим Новгородский», полемизирующую с трагедией, которую ваяла сама Екатерина, в схватке двух просвещенных дам-с драматурга нечувствительно сожрали-с.
Слово дико переоценено. При этом за что тебя пожурят и отпустят, а за что укопают, совершено неясно. Чистая стохастика. То ты дворянин и наслаждаешься практически всеми свободами европейца, то вдруг кому-то что-то попадает под хвост, и ты уже ноль без палочки, свистишь в ссылку «в места не столь отдаленные» или на Кавказ, очень повезло, если в свое имение. Между трагедией и фарсом расстояние с ноготок. Кто-то пустил слух, что Пушкина вызвали в Третье отделение и там высекли. Пушкин несколько раз дерется на дуэли из-за этой сплетни, и начинает писать стихи и эпиграммы вдвое язвительней прежнего – показать, что с ним ничего такого не было, он никого не боится и на всех начхать. В итоге его налаживают на юга в ссылку. Погуляй, Сашок. И сплетне, видимо, верили, потому что вожжа и стохастика, и с кем угодно может случиться что угодно.
Но при всей переоцененности слова его реальное влияние ничтожно. Русский писатель не может, как Сент-Джон Болингброк, колбасить своих противников в прессе и тем добиваться чего-то. Успешное выступление в прессе принесет русскому писателю (и издателю) только пиздюля, причем интенсивность этих пиздюлей будет определяться опять же стохастически.
То есть, с одной стороны, слово может обеспечить тому, кто его сказал, нешуточные гонения, а с другой – не способно ничего реально изменить. Такой вот парадокс.
В результате поступок в литературе становится как бы не обязательным. Собственных слов персонажа или слов автора о нем достаточно для характеризации.
Представление о хорошем человеке в русской культуре от «делания добра» сползает в сторону «воздержания от зла» и прочно там застревает. О «сопротивлении злу» вопрос уже не стоит.
Точнее, он стоит, но по вышеописанным соображениям принимает специфический характер: невозможно сопротивляться злу, не выходя за рамки закона, потому что зло установило законы. Легальных способов борьбы нет, демократических институтов, в рамках которых возможна невооруженная борьба, нет, возможности для «славных революций» со смещением одной ветви монархии в пользу другой, более вменяемой, нет. Только игра в престолы с заранее предсказанным результатом или вооруженное восстание. Только «табакерка» или Пугачевщина или Сенатская или царя взорвать.
А это неизбежно означает замараться в крови и дерьмище. Причем в невинной крови. Подставить зольдатиков, которых ты вывел на Сенатскую, крестьян, которых ты поднял на восстание, нужное вписать. Будут неизбежные «сопутствующие потери». Невозможно сопротивляться злу, не натворив зла. У Нашего всего и об этом повесть есть, на то он и Наше всё – везде поспел.
Но и воздержание от зла – тоже проблема. Само общество устроено так, что если ты дворянин – ты бенефициар зла, ты его акционер, ты держишь его руку. В твою пользу лишены человеческих прав миллионы людей. Если тебе самому принадлежат крепостные, ты не можешь их так просто освободить – это очень геморройное дело, требующее одобрения министерства. Да, вот так: убить или выменять на собак можешь легко, а освободить и превратить в арендаторов – изволь идти на поклон к министру внутренних дел.
Если у тебя нет крепостных – ты все равно акционер зла, права перераспределены в твою пользу. Ты не можешь от него воздерживаться, ты участвуешь в нем уже тем, что живешь.
Хреновая ситуация: жить, творя зло, нехорошо, а жить, воздерживаясь от зла, невозможно. Значит, планка еще дальше съезжает вниз: не совсем воздерживаться от зла, а воздерживаться от совсем уж недопустимого зла. Выбирать меньшее зло всегда при прочих равных.
То есть, в русской литературе понятие «хороший человек» неуклонно дрейфует от «активно творить добро» и «сопротивляться злу» в сторону «воздерживаться от зла», а затем и «творить меньшее зло».
Идея сопротивления злу вообще выносится вовне. То есть, зло – это всегда внешний враг, захватчик, интервент, Антихрист-Наполеон. А внешний враг – это всегда зло. Большее, чем то зло, акции которого ты держишь, иначе какой смысл воевать против одного зла в защиту другого.
Отсюда беспощадная героизация всех своих военных деяний. Против зла же сражаемся, не хухры-мухры.
Отсюда же проблема с героем-патриотом в русской классической литературе. Такая острая, что советская школьная программа не придумала ничего умней, чем писать в русские патриоты Тараса Бульбу. У Толстого в «Войне и мире» эта проблематика шикарно вскрывается: вот русские войска намерены дать Наполеону первый бой, и Ростов сейчас аж разорвется от восторга и желания умереть за Государя. Вот только где происходит первый бой Ростова? При Аустерлице. За что там сражается русская армия? За что гибнут ребятушки? А хрен знает за что. Точнее, за Третью коалицию, но для рядового русского солдата и даже большинства офицеров это то самое «хрен знает что». И половина русских персонажей при этом говорит и думает по-французски. Офигенная ролевая модель патриота, ничего не скажешь.
Впрочем, Толстой как раз патриотический пафос в грош не ставит и вовсю над ним издевается. Он этого пафоса в Севастополе поел большой лопатой. «Всякий из них маленький Наполеон, маленький изверг и сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню для того только, чтобы получить лишнюю звёздочку или треть жалованья».
Ладно, не будем о грустном. Будем о совсем печальном.

Есть еще один вариант сопротивления злу, который можно было описывать невозбранно. Пассивное сопротивление, страдательное. Мученичество.
Трудно описать хорошего человека в качестве активного творца добра и не скатиться в слащавость. Практически невозможно описать его в качестве активного борца со злом, когда цензурен за яйцен клац-клац.
Но описать его в качестве жертвы – это сколько угодно.
Чем этот прием плох? Чисто литературно плох? Он очень дешевый. И при передозе легко скатиться к «одноногой собачке».
Чем он плох, так сказать, нравственно? Сам по себе ничем, но когда к нему прибегает каждый первый, то получается этот самый передоз. Это раз. Два – это то, что понятия «страдалец» и «хороший человек» начинают до неразличимости смешиваться.
Вот это вот и называется «мы все вышли из гоголевской «Шинели». Вот эта вот традиция отождествлять несчастного и хорошего. И да, я могу только плюсануть Ольге Мареичевой: какая досада, что из гоголевской шинели, а не из пушкинского заячьего тулупчика.
Проклятый царизм доигрался. Вытесняя все живое в подполье, лишая людей любой легитимной возможности сопротивления, он собрал на свою голову угли. Революция окончательно научила нас верить в несправедливость добра.
Для культуры это имело один благотворный момент – стал возможен центральный персонаж, положительность которого заключается не в том, что он меньший упырь, чем другие, и не в том, что он красивые речи говорит, и не в том, что он пострадал, а в том, что он активно творит добро или борется со злом. Принявшие участие в дискуссии к прошлому посту могут заметить: почти все примеры хорошего человека в русской литературе, какие пришли людям в голову, относятся к ХХ веку.
Но этот один положительный момент, увы и ах, не то что обнуляется, а уходит просто в минуса из-за политики большевичков в целом и в области литературы в частности.
Большевички учли ошибки царского режима. Они самое возможность говорить о… даже не противостоянии своему злу, нет, а уже о ВОСПРИЯТИИ их как зла заварили наглухо. Мертво. При проклятом царизме со все его духотой хороший человек мог существовать хотя бы в качестве мученика или какого-нибудь там благотворителя. При большевизме – баста. Мученичество либо оттеснялось в прошлое (причем объединялось с активным противостоянием царизму, поелику было его неизбежным следствием), либо вытеснялось вовне – хороший человек боролся с фашизмом/империализмом и страдал от него.
При этом враг очернялся до уровня инфернального зла, в отношении которого даже не мог стоять вопрос о целесообразности борьбы. Равно как не мог стоять вопрос о внутреннем зле (иначе как в виде проникших и вредящих врагов). При царях можно было промолчать, отойти в сторону, избрать путь отшельничества и затворничества. Коммунисты требовали активного соучастия. Надо было выходить, орать и клеймить вместе со всеми.
Все рогатки, которые существовали для писателя в царской России, советский строй умножил на десять. Например, сюжет «Тупейного художника» легко представим в условиях сталинской России. И «крепостные театры» у начальников лагерей были, и «тупейные художники» при них, и гаремы из актрис. Непредставимо было лишь то, что этот сюжет опубликуют.
Как и при царе, активно добродетельный герой неуклонно вытесняется в приключенческую и детскую литературу, в фантастику и сказку. И там тоже не может чувствовать себя спокойно. «Тимур и его команда» – повесть о том, как дети занимаются, как это сегодня назвали бы, волонтерством. Но они делают это тайно. И в глазах всего поселка они – банда хулиганов не лучше Квакина. Благотворительность заклеймена как буржуазный пережиток, и Гайдару приходится придумывать новую форму, в рамках которой соввласть готова ее принять. И, конечно же, приняв, она ее убила, как убивала все, чего коснулась ее рука.
(Кстати, Гайдар один из немногих писателей, который понимал важность приема «спасти кошку»)
Когда я пишу «РУССКАЯ КУЛЬТУРА ТОЛЕРАНТНА КО ЗЛУ, ПОТОМУ ЧТО ПЛОХО ПОНИМАЕТ ДОБРО», я имею в виду следующее: когда русский читатель/зритель берется за произведение искусства, в большинстве случаев его симпатии/антипатии к герою не имеют никакого отношения к ответу на вопрос «что хорошего/плохого сделал этот герой».
Ну вот простой пример из зарубежной литературы: как Гюго в самом начале своего «93-го года» расставляет акценты? Очень просто: отряд республиканцев «спасает кошку» – подбирает голодную бездомную Мишель Флешар с детьми, роялисты ее расстреливают. Да, потом «все будет неоднозначно» и Лантенак, расстрелявший мать, полезет в огонь за детьми, потому что «даже у зла есть стандарты», а со стороны республиканцев нарисуется вполне инфернальный Симурдэн. Но моральная правота в конечном счете остается за республиканцами, а точнее, Говэном, который мученичеством искупает и то, какой вред нанес республике, отпустив Лантенака, и то, что наколбасил, будучи республиканским генералом. Но симпатии читателя завоеваны не тем, что Говэн мученик и возвышенная душа, они завоеваны с самого начала тем, что отряд «Красный колпак» спас от голодной смерти бездомную женщину с тремя детьми.
Конечно же, Гюго не читал наставлений по писательскому мастерству. Его герои «спасают кошек» и творят добро просто потому, что он интуитивно чувствует необходимость таких сюжетных ходов. Как и другие писатели.
Не считая большинства русских классиков, у которых это чутье отбито.
И не потому ли, кстати, советское школьное литературоведение подменяло понятие «хороший человек» понятием «положительный персонаж»?
В комментах к прошлому посту кто-то процитировал:
«Хорошо бы написать оптимистическую веселую повесть... О том, как
живет на свете человек, любит свое дело, не дурак, любит своих друзей, и
друзья его ценят, и о том, как ему хорошо - славный такой парень,
чудаковатый, остряк... Сюжета нет. А раз нет сюжета, значит скучно; и
вообще, если писать такую повесть, то надо разобраться, почему же этому
хорошему человеку хорошо, и неизбежно придешь к выводу, что ему хорошо
только потому, что у него любимая работа, а на все остальное ему
наплевать. И тогда какой же он хороший человек, если ему на все наплевать,
кроме любимой работы?..»

Вот же ж интересно: у Жоля Верна, того еще писателя руками, ну совершенно нет проблем с сюжетами про хороших людей. Он просто берет и пишет про чуваков, которые ломанулись спасать совершенно незнакомого им капитана Гранта. А у тонкого писателя Банева они, внезапно, есть. Кстати, заметьте, в какую рвотную пошлятину Банев скатывается дальше, рассуждая о Христе – и в какую рвотную пошлятину обеими ногами прыгнули сами Стругацкие, когда попытались о Христе написать.

Ну и как тут обойтись без практической иллюстрации. В перепостинг к Мэриксмас пришла яркая представительница той самой русской культуры, которая не понимает добра:

http://maryxmas.livejournal.com/4446799.html


«Как будто английская культура не породила Байрона, американская -- Эдгара По, а французская Бодлера. И ничего, и ничего... Просто это работа писателей -- исследовать все стороны жизни, трюизм, про который забывать нелепо, а повторять почти неприлично».
Первое, что примечательно в этой фразе – то, что из нее явственно: она вообще не понимает, о чем речь. Тезис «русская культура не понимает добра» в ее мыслях преобразился в «русские писатели пишут о зле».
Второе, что в ней примечательно – то, что даже литературную дискуссии ватный моск превращает в «апачиму амириканцам можно, а нам низзя».
Ну и всяким там французам с англичанами.
Ну хорошо, давайте посмотрим, есть ли проблема с пониманием добра в западной культуре у целом.
Многие ли авторы Запада путают «хороший» и «несчастный»? Или «хороший» и «напичканный возвышенными идеями»? Многие ли авторы предлагают судить своего героя по намерениям и словам, а не по деяниям?
Я, честно говоря, уверенно могу назвать только одного автора, у которого с этим делом системная проблема – Фитцджеральд. Вот не отдельные произведения, где про героя хрен поймешь, хороший он человек или просто красно болтает, и не средневековое/античное смещение морали, а мировоззренческий баг, постоянно проявляющийся в творчестве.
Конечно же, западные авторы прекрасно понимают, что творить всю жизнь одно только добро и совсем не творить зла невозможно. Конечно, они понимают, что хорошим людям в мире живется хреновато. И уделяют внимание не только героям, возрастающим в добре, но и героям, которые пали. Наконец, далеко не все авторы хорошие люди, и их личные тараканы бегают порой по текстам большими стадами.
Но вот такого, чтобы герой на протяжении всей книги творил чистое беспримесное зло, а угодил при том в позитивные персонажи и ролевые модели патриотов, я даже и не припомню.
Да, в свое время и Запад отдал дань заигрыванию со злом. Но он не терял поля, за редкими исключениями коротких периодов массового помешательства. Сколько Байрон ни заигрывал с антихристианством, а воевать под конец жизни поехал за христиан-греков. И Бодлер свой сборник назвал «Цветы зла», а не «Цветы неоднозначности». Человек, не делающий добра «в кадре», как правило, не получает положительной оценки. В лучшем случае нейтральную.
Русского читателя/зрителя еще при царях приучали называть добром не шибко сильное людоедство, а злом – ну совсем уж инфернальный упыризм, и то лишь тогда, когда он делается ради собственной выгоды/прихоти. А для блага государства любой упыризм хорош и неподсуден.
Советская власть усугубила, сделав толерантность ко злу условием банального выживания.
Мы пожинаем плоды.
Страдают ли от этой хоробы одни только дарагие рассияне?
Нет. Поражены все народы, входившие с имперский ареал. Украинцы – из наиболее ударенных в голову. Надо отдавать себе в этом отчет.
Что делать?
Главный рецепт уже предложил в 30-х годах Хвылевой: развернуться к ментальной Москве задом, к ментальной Европе передом.
Как можно шире пропагандировать среди детей и юношества «Властелина колец», «Ведьмака», «Песнь льда и пламени» и «Гарри Поттера».
Самим писать книги и снимать кино о людях, которые делают добро по мере сил и не опускают рук, несмотря на свои и чужие ошибки, вражду и тупость.
Ну и делать добро тоже, это самое главное.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив