Отчет о поездке к киргизам. 1. Оренбург. Русская власть в степи. Станции-кибитки

По поручению Императорского Географического общества, я весною 1896 года отправился в Киргизскую степь с целью собирания памятников поэтического и музыкального творчества киргиз. В начале мая я приехал в Оренбург. Я был на рубеже Европы и Азии, и самая физиономия города говорила, что здесь встречаются два мира.

Прежде чем приехать в Оренбург, мне пришлось побывать на севере России — в г. Вологде. Из этого края путешественник выносит цельное впечатление: коренная, старинная Русь царит всюду, ничем не нарушаемая; постройки однообразные, деревянные, как издавна по всей Руси; среди них церкви и церкви разнообразной, нередко красивой архитектуры, — ничего другого, никаких посторонних чужих впечатлений… Деревянная и святая Русь господствует здесь безраздельно.

Иной ряд впечатлений сообщает путешественнику г. Оренбург. От железнодорожного вокзала шоссированная дорога проводит в улицы города, и путник встречает здесь новые каменные дома, сады направо и налево, широкие улицы, усаженные аллеями. Впечатление нового города, по своему происхождению относящегося к недалекой эпохе, — путник получает тотчас же: одни казенные огромные здания, напр., пятиэтажные кадетские корпуса, предназначенные для военных воспитанников всей Средней Азии, говорят о современной почти эпохе.

О господствующей христианской нации свидетельствуют церкви, но не столь уже многочисленные и не такие древние, как, напр., в Вологде, почему с ними не связано почти никаких преданий.

Но что сообщает особенную характерность городу, вносит совершенно новый, оригинальный тон в сумму впечатлений от него, — это стройно высящиеся башни, или минареты, мечетей с гордо поднятой луной.

Когда дорога от вокзала, проходя мимо расположенных направо и налево тенистых садов Караван-сарая, душистого парка, губернаторского сада, приближается к новому красивому православному собору, взор невольно приковывается неожиданным зрелищем: налево от дороги гордо и изящно возвышается над садами тонкая белоснежная колонна минарета Караван-сарайской мечети, — лучшей в городе, и одним своеобразным видом своим открывает перед свежими чувствами целый новый мир, мир мусульманской Азии, которая отсюда начинается, — мир, полный особого содержания, настроения, грез и поэзии. Этот изящный, своею луною теряющийся в небесах минарет, как бы исполнен меланхолической мечты или думы, в которой сквозит скорбь о настоящем и надежда на будущее.

Через несколько саженей далее перед взорами раскрывается покойный, величавый, превосходной архитектуры, православный собор, — представитель другого мира, с которым столь непримирим и от которого так сильно отличен мир мусульманства.

Население города не менее смешанно; здесь встречаются и русские, и татары, и башкиры, и киргизы, и мордва и пр.

Здесь, на оренбургской площади, путник воочию видит встречу двух миров — мира Европы, христианства и мира азиатского ислама, — и это совпадает и с географическим соседством Европы и Азии: город лежит на правой стороне р. Урала, а тотчас за рекой, на левой стороне, географически уже начинается Азия.

Запасшись необходимыми справками в Оренбурге в Тургайском областном правлении, я в сопровождении переводчика — ученика Оренбургской киргизской учительской школы (Юсупова) в 20-х числах мая выехал в Тургайскую и Уральскую области к киргизам.

Киргизский народ занимает громадную территорию азиатского материка приблизительно между 55° и 40° сев. широты и 20° и 56° восточной долготы, которая составляет так называемую Арало-Каспийскую впадину, известную у персов под названием Турана.

Границами этой территории можно принять: на севере — часть Алтайских гор, реку Иртыш приблизительно до Омска, отсюда линию до р. Тобола (при Звериноголовской станице Оренб. губ.), на западе — Тобол, реки Уй и Урал в Оренб. губ. почти до Оренбурга (до Нежинского поселка в 18 в. от Оренбурга), отсюда граница переходит р. Урал и идет по речкам Бердянке, Курали, Илеку до устья последнего, и затем опять по р. Уралу до Каспийского моря; на юге с киргизами граничат Аральское море, земли туркмен, хивинцев, Бухара, Кокан, на востоке — китайские владения. На юге и юго-востоке киргизские земли обрамляют следующие горные хребты: Алтайские горы, хребты Нарымский, Таргоботайский, горы Алатау, хребты Тянь-Шань, Кашгар-Даван, и к северу от р. Сырдарьи — хребты Каратау и Александровский.

Вся киргизская территория в административном отношении входить в состав следующих областей: Уральской, Тургайской, Сырдарьинской, Ферганской, Семиреченской, Акмолинской и Семипалатинской.

Тургайская и Уральская области, в частности, занимают площади — первая в 400.830 кв. верст, с населением в 386.300 душ; вторая в 460.000 кв. верст, с населением до 500.000 душ. Тургайская область почти исключительно населена киргизами-кочевниками, оседлых русских числится только 29.502 души. В Уральской области кроме киргиз живут русские крестьяне и казаки.

Киргизы называют себя «казак», и это очень странно слышать русскому человеку, привыкшему думать, что название «казаки» существует только у русских, тогда как целое огромное племя спокон века называет себя этим именем и мы, русские, неправильно называем их «киргизы», взяв это имя от одного племени, составляющего лишь часть киргизского народа, живущего близь Алтайских Илецкую Защиту, знаменитую соляными копями, отправился на юго-восток в гор. Актюбинск Тургайской области; прожив несколько дней в этом последнем, я направился на юг в г. Темир Уральской области, известный обширной ярмаркой для киргиз. Из Темира я поехал на восток к Мугоджарским горам, считающимся продолжением Уральского хребта в азиатских степях. Начиная от Темира, я уже простился с дорогами и ехал прямо степью, пролагая свой путь; приблизительно верст 150 пришлось ехать до Мугоджарских гор, путешествовать в них в разных направлениях, и затем продолжать путь из Мугоджар на северо-восток все тем же полем без дорог по направлению к селению Карабутак, лежащему на почтовом тракте к Ташкенту. Так как в этих местах обыкновенно никто не проезжает, то в направлении пути пришлось быть в зависимости от киргиз, которые из своих соображений удлиняли путь и вместо 80—100 верст от Мугоджар к Карабутаку провезли меня верст 150.

Из Карабутака я ездил в разных направлениях по киргизским кочевкам на реке Иргизе и соленых озерах.

По возвращении в Карабутак направился по тракту к Актюбинску и останавливался в разных аулах в стороне от дороги.

Провел вторично несколько дней в этом городе, затем на обратном пути к Илецкой Защите останавливался как вдоль тракта, так и в стороне. Между прочим, в окрестностях Илецкой Защиты знакомился с бытом киргиз, находящихся уже под сильным русским влиянием, что выражается в хорошем знании русского языка, появлении в домашнем обиходе вещей русского изделия, напр., вилок, тарелок, знании русских песен и мелодий, употреблении некиргизских музыкальных инструментов: гитары, скрипки, гармонии и т. п.

В Оренбург возвратился от села Григорьевки русскими хуторами и немецкими колониями.

Когда я весною выезжал из Оренбурга в Киргизские степи, я думал, что в их необъятном просторе затеряется вскоре влияние русской власти и я останусь вне ее покровительства, а знойное степное солнце испечет меня.

Но я ошибался.

На всем пространстве степей, даже в самых глухих закоулках, не переставало ощущаться присутствие власти, крепкой, сильной и правильной административной организации; области разделены на уезды, а уезды на волости; высшие представители власти в степи — уездные начальники — генерал-губернаторы в миниатюре и облечены большими полномочиями: они и уездные исправники, и головы — и заведуют хозяйственною частью, и имеют право ареста до 7 дней.

Уездный начальник для киргиз — власть, с которой шутить нельзя и к которой они относятся с почтением; в волостях существуют должности волостного управителя и при нем волостного писаря, в аулах — аульные старшины; должности волостного управителя (болыс, как произносят киргизы) и аульных старшин занимают киргизы по выборам; волостными писарями бывают обыкновенно русские, причем в Тургайской области в волостях ближе к центру управления — Оренбургу и вообще в тех, в которых русское население значительно, — волостные писаря нанимаются самыми волостными управителями; в далеких же горных волостях в Иргизском и Тургайском уездах волостные писаря назначаются и получают жалование от казны и имеют полномочия и даже некоторое политическое значение: в этих совершенно лишенных русского населения волостях с диким, не знающим удержу населением волостные писаря представляют единственную русскую власть; без них русское влияние совершенно замерло бы в таких далеких и диких местах степи. Но, конечно, в таких глухих местах не без того, что писаря злоупотребляют своим влиянием и эксплоатируют население.

С водворением русской власти последовало умиротворение Киргизской степи, в которой волнение не прекращались в течение более чем столетия со времени принятия киргизами русского подданства.

В 1732 г. киргизы так называемой Малой орды, по почину их хана Абул-Хаира, а вслед за ними в 1740 г. киргизы Средней орды приняли русское подданство. Это принятие было в сущности делом расчета Абул-Хаира: таким путем он надеялся упрочить ханское достоинство в своем роде на вечное время; и действительно, русские в течение целого столетия выбирали ханов из рода Абул-Хаира, поступая в этом случае вопреки народным обычаям. Ханы и их органы — султаны были очень непопулярны среди народа за поборы и злоупотребление властью.

Особенно усиливалось неудовольствие в народе на правителей с тех пор, как в 1824 году ханское достоинство среди оренбургских киргиз было уничтожено; степь была разделена на три части; управление каждой частью было вверено особому старшему султану, иначе, султану-правителю. Султанам дана неограниченная власть и право наказывать подведомственных им киргизов за грабежи на линии, для чего каждому из них был придан отряд в 200 казаков. Этот отряд дал возможность султанам только преследовать своих личных врагов, нисколько не обеспечивая наших границ и не водворяя спокойствия в степи (Л. Костенко. Средняя Азия. Спб., 1870. Стр. 111).

Султаны на глазах народа становились все более непопулярными и не имели никакого авторитета, возбуждая лишь смуты своим корыстолюбием и честолюбием; противоположность между султанами и народом сказалась и в том, что все население делилось у них на два разряда: на белую кость, к которой принадлежали ханы и султаны, и черную кость — простой народ. Лишь немногие выдающиеся и радевшие о народных интересах султаны благодарно вспоминались народной памятью; один за другим возникали бунты и появлялись мятежники, напр., в 1837 г. султан Каип, к которому вскоре присоединились два батыря: Исетай и Джуламан со своими шайками, в 1838 г. и далее в 40-х годах султан Касым и особенно сын его Кенесары.

Неспокойствие в степи продолжалось до времени введения в действие «Временного положения об управлении в областях Уральской, Тургайской, Акмолинской и Семипалатинской» 1866 г., когда управление степью перешло непосредственно в русские руки, и ненавистное для народа правление султанов было отменено.

С 70-х годов в степи водворилось полное спокойствие, после того, как киргизы увидели, что русские внесли лучшее управление, порядок, прекратили взаимные распри их из-за честолюбия правителей, положили конец поборам властей и обеспечили для каждого спокойное существование, — словом, проявили те качества, благодаря которым они в связи со своею военною силою пользуются таким престижем во всей Средней Азии.

Поэтому-то к каждому русскому в степи киргизы чувствуют особое почтение как представителю высшего, лучшего порядка вещей, а если проезжающий заручится предписанием от уездного начальника, то может рассчитывать прямо на почетный и широкий прием; предписание или открытый лист от губернатора менее действительны: я имел открытые листы и от Императорского Географического общества из Петербурга, и от тургайского губернатора, но они не производили такого действия, как предписания уездных начальников, близкой и осязательной для киргиз власти.

Таким образом, крепкая русская власть уже водворилась среди кочевников.

Отправляясь в степь, я с некоторою опасливостью относился к летному степному солнцу, наслышавшись и начитавшись о его знойности.

Но исключительное лето 1896 года, изобильное дождями, спасало меня от знойности южного солнца, а богатый травяной покров, вопреки обыкновению все почти лето державшийся на полях, сообщал степи оживление и избавлял путешественника от тех унылых и тяжелых впечатлений, какие выносятся из степи в сухие, знойные лета, когда всякая травяная растительность выгорает, земля чернеет, и остается лишь высокий жесткий ковыл, а раскаленное солнце немилосердно палит, и негде скрыться от него и нечем умерить его огненное дыхание.

Благодаря многоснежной зиме и обильным дождям на реках было большое половодье, и во второй еще половине мая я переправлялся на пароме через реку Илек в том месте, где обыкновенно переезжают бродом. Из Оренбурга я выехал в почтовом экипаже и сделал ошибку, как после увидел, что не запасся собственным экипажем. Пока ехал я по почтовым трактам (до гор. Актюбинска Тургайской обл. и гор. Темира Уральской обл.), на которых установлены станции с 3-мя парами лошадей, одним тарантасом и одной телегой, я еще кое-как мог получать экипаж, да и то не всегда: в некоторых местах перед моим приездом проходила почта и увозила тарантас, так что или приходилось ехать в телеге или дожидаться возвращения экипажа. Но когда от города Темира я взял направление на восток к Мугоджарским горам и приходилось ехать прямо полем, где не предстояло встретить никаких станций, мне посоветовали в городе непременно приобрести экипаж. С трудом разыскал я и купил последний у одного оренбургского татарина, приехавшего в гор. Темир на ярмарку, запасся и своею упряжью и не сожалел: в южных волостях Тургайской и Уральской областей киргизы до сих пор не усвоили никакого способа передвижения, как только верхом, и ни экипажей, ни упряжи, ни объезженных лошадей там и в помине нет.

В первое время, когда я ехал от Оренбурга в открытых почтовых экипажах, я чувствовал удручающее влияние степного солнца: лицо сильно краснело, кожа трескалась, чувствовалось общее ослабление организма и тяжесть в голове; без покрытия головы и лица чем-нибудь белым нельзя было и думать ехать: солнце начинало к полудню прямо жечь.

Но когда я продолжал путешествие в собственном крытом экипаже, тогда условия путешествия переменились: белый парусинный верх своебразного татарского экипажа и в самый полдень обеспечивал тень и укрывал от солнца, не лишая благ ветерка; впрочем, и самое солнце истекшего лета 1896 года не было так жгуче, как обыкновенно, и перепадавшие дожди сменяли полдневную духоту живительной прохладой, причем как-то случалось так, что дожди чаще всего бывали по сторонам нашего пути, и нам представлялись случаи любоваться живописными картинами степного неба во время дождя: большие дождевые облака то направо, то налево, то впереди ходят по простору степного неба, во всей своей целости раскрытого для взора, и оживают и точно разукрашиваются при блистании молний и раскатах грома. А дождь полосами так и льет по сторонам.

Что прежде всего бросается в глаза едущему из Оренбурга, когда он оставляет пределы Оренбургской губернии около Илецкой Защиты и вступает в настоящие земли киргиз, — это своеобразные станции на трактах — те же киргизские кибитки, отличающиеся лишь тем, что внутри их ставятся стул и стол для проезжающих. Кроме станционной кибитки и разве еще навеса для лошадей и экипажей на таких станциях ничего нет, и они одиноко стоят в степи. Тракты и станции учреждены стараниями, конечно, русской администрации. Дороги в степи прекрасные, ровные, конечно, не оттого, что их устраивают, а оттого, что поверхность ровная и грунте твердый.

Проезд в киргизских областях дешевый — 1½ коп. с версты и лошади, что особенно заметно по сравнению с соседней Оренбургской губернией, где берут по 4 коп. с версты. Это на том основании, что в киргизских степях прокорм лошадей дешевый, тогда как в соседних русских губерниях корм, напр., овес дорогой; но говорят, что это не соответствует действительности, и в Оренбургской губернии могли бы возить дешевле.

Илецкая Защита (в 60 в. от Оренбурга) — последняя русская станция; следующая станция по тракту в гор. Актюбинск в 21 версте — Кызыл-Жар (Красный Яр) уже киргизская и представляет одну-две кибитки в степи. Таким образом, станции первые знакомят путешественника с обычным жилищем киргиза — кибиткой, которую они называют үй (дом) и которая не раз была описана другими путешественниками. Скажу только, что кибитка, то же, что у башкир кош, представляет легкую куполообразную (уык — купол) постройку из деревянных решеток (кереге́), покрытых войлоком или кошмами (туырлы́к), с одною дверью (есык) из войлока и наверху с отверстием (шанграк — круг наверху); против двери находятся сундуки (сандык) с имуществом, а около них почетные места для гостей на разосланных коврах (клем); по сторонам от входа — всякого рода утварь, между прочим, принадлежности для приготовления кумыса, а также кровати; последние распространены почти повсеместно в степи. Между тем А. Левшин, напечатавший в 1832 г. «Описание киргиз-казачьих орд и степей» в трех частях, описывая кибитку, о кроватях не упоминает, а говорит только: «На полу (разумеется, земляном), устланном коврами или войлоками, стоят большие чаши, котлы, деревянные изголовья, на который кладут подушки, и особого рода ящики (с разными украшениями), в коих держат мешки, наполненные кумысом» (Часть 3-я, стр. 21).

Таким образом, до 30-х годов кроватей у киргиз не было, а существовали только изголовья, следовательно, распространение кроватей у киргиз надо отнести ко времени после 30-х годов, несомненно, под влиянием русских. Также к нововведениям последнего времени относится появление даже швейных машин в киргизских кибитках, но, правда, только в волостях, недалеких от Оренбурга и других русских городов.

Киргизская кибитка — это подобие той же степи и небесного купола, высящегося над ней; такое сравнение само собою напрашивается, и особенно резко бросилось оно мне в глаза, когда я при первых знакомствах с киргизской жизнью вышел однажды ночью из кибитки наружу и взглянул на блиставшее звездами небо и ровную как пол кибитки темную степь, над которой возвышался такой величавый купол, как небесный свод; кибитка — подобие вселенной, как она раскрывается в степи, и, может быть, кочевники создали ее, подражая мирозданию, которое постоянно было перед их глазами.

Подобие увеличивается, когда в старой кибитке дырявая крыша ее блещет звездами, и когда дождь идет и внутри самой кибитки, как это пришлось мне испытать на одной станции ночью.

(Продолжение следует)