"Окопная проза"

el_tolstyh — 07.11.2023 В окрестностях пгт Работино, о существовании которого я даже не догадывался в прежней жизни, но которое теперь уже навсегда станет для меня знаковой точкой на карте, есть объект, несущий поэтическое название "очко Зеленского".

Солдатская терминология она всегда не в бровь, а в глаз.
Очко это потому что здесь действительно - жопа.
А имя президента враждебной державы добавлено для того, что бы показать масштаб этой жопы, ее доминирующее положение над бесчисленным количеством других жоп, имя которым здесь - легион.

"Очко Зеленского" это наш "домик паромщика".
Даже по ландшафту оно напоминает чёрно-белые фотографии Вердена или Соммы. Не хватает только обрывков колючей проволоки (на этой войне невостребованный дивайс).
Место, бесконечно переходящее из рук в руки, место, уносящее десятки жизней с нашей, и с той стороны.
"Очко" обладает какой-то зловещей магией, заставляющее наше и их командование бесконечно снаряжать сюда штурмовые группы, способные взять его, но не способные в этом "очке" удержаться.
"Очко" простреляно нашей и их артиллерией до сантиметра. Туда тяжело добраться, но добравшись туда, храбрецы с белыми или синими повязками неминуемо погибнут под огнем или же будут вынуждены отступить.
В "очко" сливаются жизни людей, а горький цинизм солдатской терминологии превращает их смерть в апофеоз бессмысленности.
"Погиб в "очке Зеленского"" - это совершенно не то, что просится на страницы героического эпоса, не так ли?

Между тем, вся моя эпопея, теснейшим образом увязана с этим чертовым "очком", равно как и со стертым с лица земли Работино, расположение улиц которого, школу (местный "дом Павлова"), кладбище и прочие достопримечательности я могу воспроизвести на листке бумаги с безупречной топографической точностью.

С "очком" связаны первые потери боевых товарищей, и тогда, когда туда уходит группа, а потом возвращаются люди, по два, по одному, с пустыми, выжженными глазами: "тот 200, тот 200, что с остальными я не знаю...", и тогда, когда на подступах к этому проклятому "очку" из двойки, ушедшей вперёд, после автоматной трескотни возвращается, взволнованный и запыхавшийся один, и роняет просто, без лишних слов: "у нас минус один".

Так просто... "Минус один".
А мы час назад с этим "минус один", пережидая обстрел кассетками в каком-то лесном блиндаже, по дороге сюда, кипятили воду в пластиковой бутылке.
Да-да, "минус один" научил меня за час до своей гибели этому нехитрому фокусу - на огне можно скипятить воду в пластиковой бутылке, своевременно ее прокручивая над язычком пламени, и ничего ей не будет.
Элементарная физика, в принципе, но вот я не знал.

И вот теперь он лежит где-то там, в паре десятков метров от нас, в "штанах", то есть в месте, где окоп раздваивается.
И будет лежать там Бог весть сколько.
Хохлам его тело не нужно, а нам его не достать, потому что оно в паре шагов от них, засевших там, в этих "штанах".
И мы эти "штаны" не пройдем, хотя должны были сделать это.

Но нас туда пошло семеро, и двое позорно запятисотились, сбежали тихой сапой в лесополосе, исчезли, пропали, растворились в ней.
И теперь "минус один" это очень критично. Это соломинка, перебившая хребет верблюду. Впятером мы могли бы попробовать, а вчетвером уже нет.
Вчетвером мы можем только удерживать этот пяточок, 90-градусный поворот в окопе, так что бы воспрявший духом противник, только что разделавший под орех, с трёх стволов, "кацапа", сам не штурманул его, не прорвался на этот участок.
Да, за нами, в двадцати метрах полнокровная рота мобиков.
Но мобики сидят прижавшись к стенке окопа, обняв автомат, и на предложение нашего командира оказать нам содействие, отводят глаза.
"Это не наша задача. Мы должны удерживать позиции и все. Мы здесь уже неделю. Мы устали. Нам сказали, придет шторм зет и выбьет пидоров".

Ну, конечно, шторм зет придет и все сделает.
Они говорят о нас как о каких-то супервоинах, способных творить чудеса.
А какие мы супервоины? Обычные уголовники, набранные с разных российских тюрем, с двухнедельной подготовкой.
Но считается так.

Считается, что мы люди отчаянной жизни, отбитые на всю голову, одной духовитостью способны проламывать любое сопротивление.
Эх, если бы...

Командир наш машет рукой. Упрашивать бесполезно. Не пойдут. Не пойдут, хотя там, в этих штанах сидит человек десять, не больше. Можно их загасить. Там тоже не супервоины. Автоматы и один пулемёт. У нас "мухи", "шмель", РПГ, можно загасить, но не вчетвером.
Вчетвером мы садимся в оборону и начинается долгий взаимный прострел серой зоны.

Мы с хохлами в одном окопе.
Пару дней назад они дерзко штурманули наш опорник, заняли его, и теперь вклинившись в нашу линию обороны отсекли примерно километр наших окопов, уходящих туда, в сторону чертова "очка Зеленского".
Мы сидим на углу девяностоградусного поворота, потом десять метров серой зоны, снова поворот, и там уже они.
Теперь и наша и их задача простреливать серую зону так, что бы никто не решился в нее сунуться.
Это надо делать постоянно.
Потому что если не делать этого, то они могут попробовать сюда сунуться, и если допустить их до поворота, хана не только нам, но и сидящим в обнимку с автоматами мобикам. Их просто перестреляют в траншее так, что они даже ничего не смогут сделать. Да они и не будут пытаться, они гуртом, топча друг друга побегут, теряя оружие и снаряжение. Ведь именно так было два дня назад.
Хохлы тоже не хотят повторения нашего захода. Да, мы потеряли одного человека при разведке боем, но второй то ушёл и унес с собой крайне важную информацию: где они сидят, а где их нет. И оттуда где их нет, можно достать их там, где они есть. Они это все понимают, они знают, что если русские сейчас вернутся со знанием их расположения, им будет тяжко, а скорее всего им будет конец, потому что они сидят в нашем окопе, и отходить им по нему некуда, только наружу, в чистое поле и ломиться до своей лесополки.
Но они до туда не добегут.
Если мы выкурим их наружу и займем позицию, подтянем пулемёт, то это все.
Никто никуда не добежит.
Мы и должны были так сделать.
Но всемером. При самом трагичном для нас раскладе - впятером. Но вчетвером нам уже не справиться.
Вчетвером, в принципе, мы уже можем запрашивать разрешение на отход.
Но нам этого никто не даст, раз, во-вторых, нельзя этого делать.
Уйти сейчас, расшевелив это осиное гнездо и вытянув их сюда, на свой угол это значит сдать ещё километр наших окопов. Мобики не удержат.
Поэтому мы остаёмся и начинаем простреливать серую зону.
Про штурм уже речи нет, как я сказал. Просто не дать им сюда зайти, большего мы не сделаем.
Наша проблема в том, что обозначив свое присутствие здесь, мы соответственно и вызываем на себя их огонь.
Нас пытаются выковырять с этого угла минометом, АГСом, именно здесь я впервые знакомлюсь с FPV-дронами и переживаю их атаки.
Идут долгие, томительные часы.
Мы сменяем друг друга на углу, и пока один стреляет, второй заполняет магазины. Бк расходуется как на полигоне.
Я даже в этих условиях не могу преодолеть свою природную скупость. Я экономлю. Я стреляю по большей части одиночными, и изредка щелкаю предохранитель на короткие очереди. Три очереди по три патрона. Несколько раз одиночными. Мои товарищи стреляют как в Берлине 45-го, только гильзы звенят. Переодически старший группы простреливает сектор из пулемета, сразу по полленты. Иногда кидаем в их сторону гранаты.
К нам, осмелев, подтягивается группа поддержки из числа мобиков. Тусуют где-то вдали, на безопасном расстоянии, но постепенно осваиваются и откуда-то оттуда по-сомалийски, из-за бруствера окопа постреливают куда-то в сторону Киева.
Ну, ладно, Бог с ним. Без вреда и то вперёд.

Жара. Очень хочется пить. С водой у нас беда. Но зато есть повод подарить мобикам ощущение значимости и причастности к великому сражению.
За водой для нас они убегают охотно и даже, как мне показалось, с радостью.
Носить нам воду, патроны и даже отдать свои сухпайки они готовы.
Попив, я, ничтоже сумняшеся беру и сухпай.
Как бы там ни было, но есть надо.
В самый разгар трапезы в бруствер над моей головой прилетает граната с АГС, меня осыпает несколькими килограммами земли, в земле и чудеснейшие тефтели из сухпая.
Досадно....

Меж тем, как пишут мастера литературного жанра, смеркалось.
Командование, естественно, с самого утра знает о состоянии нашей группы, о пятисотых и о двухсотом. То, что задача не выполнена и не может быть выполнена. То, что задачу минимум мы выполнили, не допустив проникновения противника на свой участок в светлое время суток (а в темное время они и не полезут). Мы, наконец-то получаем разрешение на отход.

Отход это тоже не простая задача.
Некоторые блиндажи, через которые мы шли на точку днём, к вечеру уже разрушены артогнем противника. Местами мы продирается через их руины, где-то прямо по трупам своих же солдат, местами приходится вылезать на поверхность и обегать их, рискуя словить пулю от снайпера.
Мобики провожают нас негодованием и упреками.
"Вы что, бросаете нас? Уходите?"

Я испытываю испанский стыд, когда такое мне, щуплому очкарику, говорит дядя весом сто килограмм с рожей втроём не обсеришь, и ещё его гневный голос срывается на фальцет.
В вотсапе есть хороший смайлик, тётенька рукой лицо закрывает.
Вот примерно так я бы охарактеризовал свои ощущения.

Выходим. Уже темно. Надо перебежать горелое поле и укрыться в спасительной лесополке. Прямо надо бежать. Если дрон-камикадзе застукает на открытом пространстве, кто-то из нас тут останется по запчастям.
Слава Богу перебежали, укрылись среди деревьев, дальше можно идти быстрым шагом, с интервалом пять-шесть метров.

Уходя в лес я оглядываюсь на ленту окопов за спиной.
Где-то там, вдали, затаилось зловещее "очко Зеленского".
Где-то там, на подступах к нему, сжимая в окоченевший руке автомат, лежит мой товарищ, неплохой в принципе, хотя и непутёвый по жизни, шебутной и какой-то "все у него через жопу" парень.
Мы спустились в окопы впятером, а уходим вчетвером.

В моей жизни это в первый раз, но, к сожалению, не последний.
"Очко Зеленского" ещё соберёт свою кровавую жатву.

***

Автор текста - Данил Туленков, 44 года, предприниматель из Екб

Наша группа отходила через село после задания, и на северной его оконечности я был отсечен огнем противника от своих товарищей. Ждать меня они не могли, поскольку сами находились под обстрелом и им нужно было перемещаться.

Догнать их я не мог, поскольку надо было перебежать довольно широкую улицу, насквозь простреливаемую и я отошел в укрытие.

Дальше обстоятельства сложились так, что задержавшись здесь на пару часов, по факту я провел в этом селе почти трое суток, потому что за него завязались бои, и в условиях, когда каждый ствол был на счету, сказать: "давайте, ребята, вы тут уж сами, а мне надо идти", я не мог.

Я оказал посильную помощь своим новым товарищам в обороне северной оконечности населенного пункта, и вместе с ними был выведен на пункт эвакуации, по приказу местного командования.

Вывод на пункт эвакуации представлял собой перебежки из одного разрушенного дома в другой, под беспрерывной работой вражеской артиллерии.
Тогда я впервые столкнулся с работой танка, и с тех пор на вопрос: "что самое страшное на войне?", у меня имеется очень четкий и конкретный ответ.
Лично для меня - танк.

Так вот, спасаясь от огня танка, который, корректируемый дроном, методично разбирал картонные домики, в которых мы прятались, я и ещё несколько человек, укрылись в бетонных трубах под дорогой, что-то типа ливневки.

По сравнению с домиками это было достаточно надёжное укрытие, и мы здесь залегли до наступления темноты.
В сумерках, по одиночке, по двое, мы продолжили передвижение.
Я пошел замыкающим, и в темноте потерял ведущего. Дорогу мне объяснили, но одно дело объяснить что-то на пальцах, другое дело применить полученную информацию.
Я повернул куда-то не туда и потерял очень много времени, прежде чем понял, что сбился с маршрута и вернулся обратно.

Покинув трубы, я будто пересёк какую-то границу между мирами. До меня не сразу дошло понимание этой разницы, то, что я очутился в части села, куда противник не стрелял.
Там, откуда я пришел, противно трещали кассетки, били фугасы, зудели дроны, здесь же была относительная тишина.
Я шел, один, по пустой улице, среди брошенных, но совершенно целых домов.
На стыке двух этих частей села горел недавно построенный дом, его зарево было единственным источником света вокруг.
Ни голосов, ни каких-либо других звуков мира или войны не было. Абсолютно мертвая, пустая, темная улица.
Оставленная людьми, но ещё хранившая их тепло. Здесь прямо остро чувствовалось, что люди ушли отсюда совсем недавно. Не было запустения в этих домах. Они ещё были живы.
Я дошел до очередного поворота, про который мне говорили, и пошел дальше, все больше и больше удаляясь от разрыва кассеток, снарядов, треска горящего дома.
Эта часть села была вообще не тронута.
По мере того, как я углублялся в нее, я находил какие-то признаки жизни, с удивлением понимая, что здесь кто-то есть, что здесь ещё живут люди, не наши военные, а мирные, местные жители, кто по каким-то причинам не смог или не захотел уехать.
Я прошел мимо большого дома, с занавешанными окнами и услышал, как из под него, видимо из подвала, доносятся звуки дизель генератора.
Я прошел мимо мангала с гаснущими углями.
Я слышал голоса где-то в глубине одного из дворов.
Я чувствовал и понимал, что за мной сейчас наблюдают из этих темных, закутанных, занавешаных домов. Бог весть с какими эмоциями и чувствами.
Вскоре я понял, что снова свернул не туда, и принял решение прекращать ночные блуждания.
Я понял, что пункт эвакуации я уже не найду, и поиски надо продолжать утром.

По дороге я приметил один хорошо сохранившийся дом, явно покинутый, и решил остановиться на ночь в нем.
Туда я и завернул на обратном пути.
Обследовав дом и убедившись, что я в нём точно один, я расположился на ночлег, улегшись на голую кровать с сеткой.
С облегчением стянул с себя бронежилет, снял каску, которые будто уже сраслись с моим телом, положил под голову рюкзак, снял кроссовки, вытянул ноги....

... и понял, что впервые с того дня, как я переступил порог своей квартиры, отправляясь на оглашение приговора, я нахожусь наедине с самим собой.

Впервые за это время я обрёл абсолютное, полное одиночество, которое невозможно в СИЗО, невозможно в колонии и практически невозможно на войне.
Везде и все время с тобой кто-то есть.
В камере СИЗО, на бараке в лагере, на производстве, в учебке, в расположении, в окопах, на позиции, на задании - я всегда был с кем-то.
И вот впервые, резко и неожиданно, я оказался в чужом доме, в неизвестном мне месте, в какой-то ужасной, совершенно чуждой мне по природе, по духу, по укладу - стране, совершенно один, наедине со своими мыслями и эмоциями, которые сейчас ничего не сдерживает.
Я буквально захлебнулся в их потоке.
Сюрреализм происходящего и пережитого не вместился в мою скромную черепную коробку, мозг поставил тормоз, закрыл шлюза.
Я просто лежал, несколько часов, глядя в потолок.
Изредка шлюза открывались и дозированная порция рефлексий выплескивалась наружу.

Странно, но получив возможность упорядочиться, мое сознание приняло за отправную точку реальности именно то, что происходило со мной здесь и сейчас. Этот дом, кровать, занавески на разбитом окне, холодную сталь автомата, в обнимку с которым я лежал. Напротив, тяжело было принять то, что иная жизнь, находившаяся где-то там, за тысячи километров, это тоже реальность.
Что я, сидящий в своем офисе с чашкой кофе, это не another me, а именно я.
Я за рулём машины где-то на трассе М5, это я.
В лодке с удочкой на раскатах в дельте Волги это тоже я.
Что мои родные и близкие это не цифровая голограмма в телефоне, которого сейчас даже нет со мной (на передок нельзя брать телефон, он остаётся в расположении, с личными вещами), а реально существующие люди, которые есть.
Вот это было трудно принять.
Все мои 44 года было трудно принять как реальность, а не как сон, фантазию, какое-то кино или литературный сюжет.

А вот текущее положение вещей сознание трактовало как должное и единственно могущее быть.
Наверное, так работают защитные механизмы мозга и психики. Наверное это первостепенный ключ выживания в этих условиях.
Мне кажется, единственное что зависит от человека здесь - абсолютно трезвое и адекватное восприятие реальности.
Пока оно есть, ты способен принимать правильные решения и соответственно реагировать на внешние условия.
Малейшее отклонение от принятия происходящего, допуск рефлексий и самой мысли о сюрреализме того, что ты здесь переживаешь: "да это мне снится, это не со мной, это не может быть правдой" - и все.
Ты запускаешь цепь необратимых событий, тянешься за бабочкой через бруствер окопа и тебя снимает условный снайпер.

Это потом, если и когда все закончится, ты будешь вспоминать это все через призму рефлексий и балансировки на краю бездны.

Пока же надо смотреть в багровые зрачки реальности не моргая.

П.С. Утром я обнаружил пункт эвакуации в тридцати метрах от этого дома. Я прошел мимо него ночью, не распознав. Видимо, для чего-то мне надо было побыть в этом доме наедине с собой.

***

Даниил Туленков

«Тоже Россия» от России отличается примерно всем. Люди, говор, нравы, виды, погода, флора, фауна, архитектура, дороги - все не такое. Даже вода на вкус другая.

Во дворах виноград растет, а бань в частном секторе почти что и нет. Как так, свой дом, и без бани? Дичь какая-то. И леса нет, прикинь, брат. Не то что даже тайги, леса обычного нет.

Лесополосы есть, лесничества есть, а леса - нет. Может люди поэтому вот такие, какие есть.

Братья пашут в учебке, как негры до изобретения равноправия. Все, кроме одного продуманного.
А нет, кроме двух. Второй уже на передовой прохлаждается, в группе медпомощи и эвакуации.

...когда старший группы озвучил задачу, у меня стали ватными ноги, в животе возник противный липкий холод, а дыхание перехватило так, что я даже не мог сглотнуть.

Страх абсолютно нормальная реакция человека на любое рискованное мероприятие, в котором ему предстоит принимать участие.

Но есть страх в пределах нормы, в рамках задачи, которую ты сам определяешь как посильную, а есть страх, возникающий перед препятствием, преодоление которого ты считаешь за пределами своих сил, за гранью возможного.

Задача заключалась в том, что бы силами двух групп, на броне БТР, прорваться прямо к окопам противника, десантироваться с брони прямо к ним и произвести зачистку траншей на определенном участке. По мере выполнения задачи должна была подойти третья группа, а после закрепления на участке - подразделение регулярной армии.

Наша группа должна была идти первой, за нами, с большим отрывом, вторая. Третья стояла на фоксе и ждала нашего сигнала, что работа на первом этапе сделана. Разумеется, речь шла о нашем горячо любимом "очке".

Сама по себе идея нестись куда-то по голому полю верхом на броне меня уже огорчила. Тут уже само по себе вырисовывалось нетривиальное задание.

БТР не может пройти столь значительный участок незамеченным. Значит по нему будут стрелять задолго до выхода на позицию. И дай Бог если будут стрелять из стволки, а могут и заптурить. Да и стволка несёт мало хорошего - попасть в быстро едущий БТР не так просто, но скосить пехоту на его броне осколками вполне реально.

А ехать внутри нельзя: план операции не оставляет времени на то, что бы закрыть боковые люки, а с откинутым трапом БТР при отходе может зацепиться за деревья в лесополосе, на скорости это очень аварийно. Так, во всяком случае объяснил нам экипаж бронемашины. Поэтому только сверху, как в Чечне.

Ладно. Предположим, мы проскочили, высадились, вломились в окоп и заняли какую-то его часть.
А если что-то происходит со вторым БТР? Если он не доезжает, и вторая группа не приходит нам в помощь? Тогда срок нашей жизни исчисляется сроком расхода бокомплекта. Вломиться в окоп к хохлам, мы скорее всего, вломимся. Но выйти оттуда, если что-то пойдет не так, мы уже не выйдем. Плана Б в схеме нет.

Дальше. Вломились мы в окоп, заняли свой сектор. Подошла вторая группа. Но, предположим, происходит что-то с третьей. А вероятность, что третий БТР подобьют по дороге, после того кипеша, какой мы там наведём у хохлов, стремится к 99%. Мы может и проскочим. Каким-то неслыханным чудом проскочит вторая машина. Но на что они рассчитывают, посылая третью? Когда ее уже будут ждать вся их артиллерия, танки, которые тут есть, птуршики и т.д. Это так и осталось для меня загадкой.

Но, предположим, порвалась и третья. И вот вся наша зондеркоманда в окопах, все сектора зачищены, противник уничтожен или выгнан из траншей, и по нам начинает работать украинская артиллерия. А она начнет работать безусловно. И в этих условиях командир регулярного подразделения принимает решение своих людей на участок не заводить. А он именно такое решение и примет.

И что тогда? Насколько нас тут хватит? Час? Три часа? Двенадцать? Сутки.
Отойти, повторюсь, мы не сможем. Нас не случайно десантируют с техники, такой способ доставки обусловлен тем, что пешая группа до окопов не доберется. Там не подойти. А раз не подойти, то значит и не уйти.

Поэтому любая хрень в схеме (а мой жизненный опыт гласит, что если в схеме есть херня, то херня обязательно произойдет) оставляет нам только один исход - героически погибнуть в окопах противника.
Хоть что-то, хоть где-то идёт не так, и нам конец.
И все это настолько очевидно и мне, и другим бойцам, и старшему группы, что понимание того, что наш жизненный путь подошёл к концу, приходит разом ко всем.
Отказаться невозможно.

От такой задачи могут отказаться контрактники, мобики, на такую авантюру
никогда в жизни не подпишутся Вагнер и Ахмат, но шторм зет не может пойти в отказ.
Потому что мы для этого и существуем.
Потому что в этом и есть смысл формирования штурмовых рот зет из числа лиц, осуждённых за преступления разной степени тяжести.

Мы должны беспрекословно идти туда и на те задачи, куда невозможно или нецелесообразно посылать подразделения, сформированные из вольных людей. Это условие сделки.

Государство даёт нам возможность соскочить с очень нехилых сроков, получить досрочное погашение судимости и возможность вернуться к полноценной жизни спустя полгода, но мы берём на себя обязательства идти в самую жопу, в самое лютое мясо, туда, куда не пойдет больше никто.

Никто сюда никого на аркане не тащил. Все вводные были озвучены на берегу. Никто никого не обманывал, и у каждого было очень много времени все обдумать.
И после того как ставки сделаны - надо соответствовать тому, за что ты писанулся.
Поэтому мысль о том, что мы похоже, подошли к финалу своего жизненного пути пришла всем, но мысль сдать назад, сказать "везите меня обратно в колонию и хоть сколько навешивайте там сверху, но мы хотим жить, жить, жить... " - такая мысль никому в голову не пришла.

Ну а если и были среди нас такие, кто поехал из лагеря на сво, не понимая, куда он едет, то на исходе двух месяцев их уже с нами не было. На этой войне первыми гибнут дураки и трусы.
Вот эти две категории тут долго не живут. Проверенно.

Остальные тоже гибнут, да, но массовая утилизация касается только вот этих типажей.
Таковых тут не нашлось, поэтому получив задание и изучив вводные, мы, с трясущимися поджилками, бледные и крайне неразговорчивые, начали собираться. Выдвинулись по серости в точку сборки, ночь провели в лесополосе, а на рассвете за нами пришел БТР. Операция началась.

Её ход и развитие я описывать здесь не буду. Слишком много подробностей приближают меня к границам недопустимого в военное время, полагаю, это всем очевидно. Возможно когда-нибудь я накидаю что-то фрагментарно, по паззлам, из которых не сложить слишком уж откровенную мозаику.
Мой рассказ он, собственно не про батальные сцены.
Меня вообще не тянет на описание перестрелок, перебежек, взрывов там всяких, этого убило, того разорвало, а того хохла мы разьебали с двух стволов....
У этого всего мне кажется будет много певцов и без меня.
Ярких, красочных, со смаком и натурализмом.

Мне больше интересен мир людей, шагающих в бездну. Переживания, ощущения, мысли, эмоции. Проявление низменного и высокого.
И более того, особо важным мне кажется рассказать и раскрыть механизм поведения особой категории участников СВО. Тех, о существовании которых известно всем, но кто крайне редко появляется в медийной сфере. Спецконтингент.

Люди, некогда совершившие не очень хорошие поступки в своей жизни и сознательно избравшие такую форму искупления и очищения. Про нас я думаю, никто не напишет, кроме нас самих. Это очень сложно сделать со стороны. Очень много вещей может раскрыть, изложить и объяснить только тот человек, который сам "потоптал зону", хотя бы годик.

Я потоптал. Я попробую.

***

Данил Туленков

А от себя добавлю: десантирование с брони в чужие окопы или на опорник исполняет не только Шторм. И в Шторме воюют не только сидельцы. Но автор не обязан это знать.

Комментарий от друга из «Вагнер»: в Оркестре на такие задачи желающих хоть отбавляй

Данил - мужик-то не без мозгов, слог отличный, пишет роскошно, русским языком владеет.

***

Пишет читатель из Лос Анджелеса.

***

Действительно, кушать в хорошем ресторане стейк намного вкуснее, чем давиться мерзлым сухпайком.

Возиться с детьми приятнее, нежели с закопченным после стрельбы автоматом.

Спать в чистой (да ещё и своей!) кровати с красивой женщиной кайфово. Не то что в тесном блиндаже с шестью потными мужиками.

И с утра ещё кофейку накатить.

Да даже по нужде сходить на чистый теплый унитаз у себя дома или орлом сидеть в зимнем лесу - жопа голая, в руках стрелялка, на башке каска, над башкой чужие коптеры - хорошо меня сейчас мама не видит - это две очень большие разницы.

Мирная жизнь - приятная штука

Так вот, пару слов о Лос-Анджелесе

Испанцы переплыли через океан и резали туземцев в вонючих канавах около сраных индейских колхозов на три с половиной человека. И умирали там, да. В абсолютно чужой для них стране. Вместо того, чтобы тусить в ресторанах Мадрида и Барселоны. Которые тогда сразу не сдохли - основали Лос Анджелес.

Потом американцы убивали мексиканцев, чтобы отобрать Калифорнию (в которой Лос Анджелес). Бегали под пулями, штурмовали вонючие канавы в абсолютно чужой для них стране. Хотя в Нью Йорке и Филадельфии в это же самое время работали очень приличные рестораны.

Потом американо-испанская война. Гражданская война. Первая мировая. Вторая мировая. Вьетнам. Ирак. Афган.

И всякий раз каким-то недотепам из того же самого Лос Анджелеса, например, приходилось ехать черти куда, в какую-то чужую страну, и штурмовать там вонючие канавы с вьетконговцами, фрицами, алибабами, иракцами, и Бог его ещё знает кем. И умирать там же, в этих канавах.

Чтобы другие люди могли гонять в ресторанчики, покупать новые тачки и целовать на ночь детей.

Так интересно мир устроен, дорогой читатель. Чтобы ты сладко кушал, кто-то где-то должен сдохнуть в муках.

Радуйся, что не наоборот.

И приятного тебе аппетита, писюш.

Я бегу, продираясь сквозь заросли акации, по сухой, выжженной солнцем траве. Ветки, усыпанные колючками, цепляют за форму, ремень автомата, рюкзак, больно, до крови, рассекают руки, норовят хлестнуть по лицу.

Здесь все против нас, в этой проклятой стране. Всё ненавидит нас. И даже акация пытается схватить меня за плечо, задержать, не дать мне уйти от стремительно нарастающего свиста сзади. Я падаю на колючие, упругие ветки, они пружинят, пытаясь вытолкнуть меня обратно, навстречу оглушительному взрыву, разбрасывающему комья земли, поднимающему тучи пыли, раскидывающему где-то по верхушкам крон смертоносные, крутящиеся вокруг своей оси осколки с острыми, как бритва краями.

Я поднимаю голову, оборачиваюсь. Упало недалеко. Там, сзади, один из наших, замыкающий. Зову его. Раз, другой. Он откликается. Одновременно спереди зовут обоих. Откликаюсь я.
- Живы? Нормально все?
- Нормально
- Надо идти. У вас там "птицу" не слышно?

Не слышно. Ещё раз внимательно прислушиваюсь к звукам вокруг. В небе чисто. Дрона нет. Но его нет здесь, прямо над нами. Где-то там, дальше, он есть. Высоко в небе, неслышимый и невидимый. Но он видит нас, видит всю эту лесополку и откуда-то оттуда, из своего прекрасного далека, передает координаты своим артиллеристам.

С дрона видно, как семь человечков, рассыпавшись в длинную, с интервалами в 8-10 метров вереницу, убегают, продираясь через кусты акации, на юг. Мы иногда пропадаем, скрывшись в зарослях, потом появляемся снова, когда они редеют. Упёршись в совсем уже непроходимые кущи выскакиваем на дорогу и бежим, задыхаясь, изнемогая под грузом брони и оружия, вдоль лесополки по обочине, снова теряемся в кустах.

Дрон наблюдает и передаёт сигнал другим человечкам, таким же маленьким с его высоты, суетящимся возле орудий. И человечки возле орудий отправляют по его наводке снаряд, летящий в кусты акации, что бы настигнуть нас, продирающихся на юг.

Человечки чередуют свои посылки. Фугасно-осколочный, потом кассетный, потом снова фугасно-осколочный. Снаряды ложатся точно по пути нашего отхода, но постоянно сзади. Иногда мне кажется, что человечки возле орудий прогоняют нас, не дают нам остановиться, но цели уничтожить нас у них нет. Ничего не стоит им сделать поправку и снаряд ляжет не сзади, а точно в середине нашей вереницы. Но они и не пытаются это делать. Они кладут снаряды сзади, отгоняя нас на юг.

Там, на юге, село. Село числится за нами, и, судя по всему, плохо изучено разведкой противника. Нам дают отойти туда, вернее, гонят туда, что бы увидеть, куда мы в этом селе пойдем. Возможно, они надеются вскрыть замаскированный пункт эвакуации с нашей помощью. Но, скорее всего, они ждут возвращения за нами бронеавтомобиля, который пару часов назад забрал большую часть нашей группы с другого места. Поэтому они гонят нас в село, на предполагаемую точку встречи. Накрыть нас вместе с "тайфуном", который они тогда проморгали, им интереснее, чем выбивать рассыпанных по лесополке семь человек.

Если бы мы шли кучей, как это часто делают необстрелянные новички, то это одно. Но мы разбиты на два звена по три и четыре человека с интервалом двадцать метров, и внутри звена не сближаемся более, чем на восемь шагов. Такую конфигурацию сложно и трудозатратно уничтожить в кустарнике. Поэтому нас и гонят на юг.

В селе мы находим разрушенный дом на окраине, с хорошо сохранившимся подвалом. Теперь нам не страшны кассетки, да и попадание малым калибром не особо нам страшно.
Вызывать эвакуацию нельзя, нужно ждать. Противник отследил где мы, и теперь будет наблюдать за этой точкой. Но долго он этим заниматься не будет. Нет у них технической возможности закрепить за нами постоянное наблюдение. Но пару-тройку часов придется здесь переждать.
Человечки с жовто-блакитными наклейками на рукавах закидывают нам пару кассеток, что б не расслаблялись, и, кажется, теряют к нам интерес.

В подвале можно немного расслабиться. Снять каску. Скинуть тяжеленный рюкзак, набитый медикаментами, боекомплектом и запасными батареями для азарта. Отставить в сторону бесполезный, покрытый слоем пыли автомат.

Бесполезный, потому что уже скоро сутки, как мы мечемся по расхристанным лесополкам, уклоняясь от артиллерии, расстреливающей нас с дальних позиций. Не в кого стрелять.

Враг где-то там, далеко за линией горизонта, вне пределов видимости. Его глаза это дрон, висящий в небе. Для нас он не досягаем. Смерть ищет нас с неба, падая вокруг минами, снарядами, кассетками.

Мы не боимся врага, мы пошли навстречу с ним, в очередной раз туда, в злосчастное "очко Зеленского", на этот раз путанными, обходными маршрутами, через несколько лесополос. Мы готовы были схлестнуться с ним в стрелковом бою. Мы увешаны боекомплектом, гранатами, я тащу на себе, кроме автомата "шайтан-трубу".

Но весь этот смертоносный арсенал абсолютно бесполезен, потому что враг выследил нас с помощью дронов, отгородился от нас ливнем тротила и стали на полпути к нему, и с трёх ночи мы только откатываемся, с точки на точку, на юг.

Откатываемся, пересиживая обстрелы в чужих окопах, в заброшенных блиндажах, унося ноги через чёртову акацию, пропадая с его глаз и вновь попадаясь ему на глаза.
Мы не прошли по темноте, а днём об этом и говорить нечего. Миссия невыполнима. Теперь только уносить ноги, днём мы можем только или перебежками откатываться на юг, или шкериться где-то в окопах, блиндажах, да так, что бы не навести на себя что-то очень серьезное.

И в этом бесконечном беге на юг (смешной километраж, растянувшийся очень надолго) нам нет никакого прока ни от "шайтан-трубы", ни от ни разу не стрельнувших в этот выход автоматов, ни от болотного цвета, увесистых эфок. Все это просто куча металла, неспособная даже нас самих защитить от несущейся с неба смерти, оглушительных взрывов мин и противного треска кассеток.

Мы как дикари эпохи колониальных войн, с луками и стрелами против "максимов" белых сахибов.

What ever happened
We have got
The Maxim gun
And they have not...

"Киплинг или Бэллок?" - пытаюсь вспомнить я автора строк, откинувшись спиной на стену и закуривая сигарету.
"Кажется, Бэллок... Ну, да, конечно. У Киплинга немного другой ритм в оригинале, хотя в переводе на русский они очень похожи".

Наверху, у входа в подвал, надрывается "азарт". Наконец-то нам удается связаться с командованием. Командование недовольно нашим отходом. Что значит невозможно пройти, кроют артой? Там всегда кроют артой. И всегда будут крыть.
Задача должна быть выполнена. Возвращайтесь на исходные позиции и по серости повторите заход. Пожрать и воды возьмёте там-то и там-то. Всё. Конец связи.

Я устало закрываю глаза.
Я надеялся, что хотя бы сегодня нас отведут и на повторное выполнение задачи мы выйдем как минимум завтра вечером, с учётом изменившихся вводных. Но надо возвращаться сегодня. Что бы на сей счёт сказал Киплинг или Бэллок? Наверняка что-то бодрое, пафосное. Но не все ли равно? Киплинг и Бэллок, увы, сейчас на той стороне. Это же их мир, их цивилизацию, воспеваемую ими систему ценностей защищают сейчас человечки, посылающие нам кассетки под двери подвала.
Хорошие туземцы, присягнувшие белому сахибу. Верные, преданные, стойкие....
Как там он писал про облагодетельствованных: "полулюди-полузвери"?

"Нет, - пресекаю я эти размышления, - настоящий талант, настоящие произведения, культура, литература, искусство, кино, все это универсальное наследие человечества, стоящее выше сиюминутных распрей и смут. Настанет время, и все встанет на свои места. Поэтому..."
...щелчком пальцев отправляю окурок в сторону хрипящей радейки...
"... Не будем отрекаться ни от Киплинга, ни от Бэллока. В конце концов, среди этих достопочтенных джентльменов есть и тот, кто сказал:

Уходит многое, но многое пребудет;
Хоть нет у нас той силы, что играла
В былые дни и небом и землею,
Собой остались мы; сердца героев
Изношены годами и судьбой,
Но воля непреклонно нас зовет
Бороться и искать, найти и не сдаваться".

П.С. Ценой каких-то невероятных ухищрений в ходе переговоров с командованием старший группы добился таки того, что бы в этот день нас все же вывели. Мы вернулись в расположение.
Следующий поход на "очко Зеленского" состоялся много позже.

***

От себя:
Хз, откуда у «Штормов» взялись «Азарты»
Группы в движении обычно гоняют минометами или танками, а не артой

Хз, как после таких забегов автор ухитряется цитировать Киплинга. Меня кроме как «ебанарот щас легкие выплюну» ни на что не хватало.
Но как автор написал, так написал. Даю без правок.

Ⓩ

https://vk.com/rus.inger

Сохранено