Охота к перемене мест...

chipka_ne — 25.10.2020

Что-то потянуло меня в последнее время с баечек-побасенок на размышления. Да ещё на такую опасную тему, как эмиграция. То есть, я-то её не боюсь — я в своей жизни три раза эмигрировала — поэтому предмет знаю досконально и отношусь к нему вполне философски. 

А вот почему разговоры об эмиграции неизбежно вызывают вспышки праведного гнева и разной степени интенсивности холиварчики между поНЕуехавшими и поНАуехавшими — понять не могу. 

То есть, сорри, неправда — где-то в глубине души я это всё понимаю, только озвучить стесняюсь, чтоб уж окончательно не смириться с  тем простым фактом, что простойсреднестатистический человек,  даже обучившись пользоваться мышкой и стучать по клавиатуре, в массе своей так и остался, как говорил поэт «туп-глуп-неразвит оттого, что мало бит». 

Но в моей персональной ЖЖ-песочнице народ, вроде как, собрался в большинстве уравновешенный и вменяемый, поэтому рискну поразмышлять вслух, помолясь. 

Я во вступлении упомянула, что эмигрировать — то есть менять страны — мне пришлось трижды — и я не оговорилась. 

Сперва я эмигрировала из западной Украины в город-государство Москву, а затем из государства Москва — в Узбекистан, и, наконец, из Узбекистана — в Израиль. 

Только не надо мне говорить про СССР и отсутствие границ — в Евросоюзе вон тоже единые границы, однако Польша — это вам не Франция. 

Это были разные страны. Более того, переезд, например из той же российской глубинки в Москву тоже был эмиграцией, да ещё и усложнённой паспортным режимом, каковой в СССР был покруче любого визового. 

Без шуток — однокурсник мужа, редких способностей парень, уехав, как только открылись границы, в Канаду, сразу получивший там легальный статус, причитающиеся иммигранту плюшки и с ходу нашедший работу (ещё и поперебирал маленько), с изумлением заметил, что московскую прописку получить было бы не в пример сложнее. Он, понимаете ли, был специалистом по квантовой химии (не спрашивайте, что это такое, я от одного названия пугаюсь),  в родной Одессе таких-то редких птиц не требовалось (красный диплом МГУ, досрочно и  блестяще защищённая диссертация с непроизносимым названием), а в Московском ИЯФе, где он как раз таки требовался,  кадровик, пряча глаза, туманно объяснял, что лимитов  на такие — мнээээ... — слишком уж одесские фамилии — йок... 

А на захолустной Монреальщине кадровики оказались раззявами, не присмотрелись, как видно, внимательно к паспортным данным, не проявили должной бдительности, правильно про всяких заокеанцев  Задорнов говаривал: ну, тупыыыые! — что с них возьмёшь, их бы в московское УВД на выучку! 

Да что я всё про евреев, да евреев — для стопроцентного представителя титульной нации, российского колхозника, переезд из своих  родимых ебеней просторов даже не в Москву, а в любой сколько-нибудь цивилизованный областной центр, вплоть до середины 70-х был тем же самым преодолением «железного занавеса». Кстати, легальные способы такого перемещения были вполне сравнимы с нынешними способами эмиграции, к примеру в США. 

Например, найти работу с предоставлением жилья (завербоваться на стройку с общагой, пойти в няньки-домработницы и т.д) — это ж навроде гринкарты. Временная прописка и койка в общаге, это как жизнь по рабочей визе с возможностью последующего получения вида на жительство. 

Учёба в ВУЗе — читай, студенческая виза, после которой тебе чаще всего приходится возвращаться в родной колхоз, если только не проявишь либо выдающихся талантов, либо не будешь строить комсомольско-партийную карьеру. 

Вступление в брак с городским жителем небожителем — эмиграция из гуманитарных соображений, сиречь, воссоединение семей. 

Вот только один путь был закрыт — получение статуса беженца. Трудно себе представить, чтобы сбежавший в город колхозник явился бы в посольство местные органы МВД со слёзной жалобой на произвол председателя колхоза, пустые полки в сельпо, отсутствие свободы слова и невозможность в церкву сходить. 

Тут у еврейских отказников была хоть возможность воззвать к международной общественности. А вот вообразить, что США станут грозить СССР санкциями из-за того, что колхозник Сидоров не может из колхоза «Путь Ильича» перебраться поближе к Красной Площади, где тот самый Ильич всё не упокоится, никак не получается. 

Так что, если разобраться — СССР, в силу многих причин был страной сплошных эмигрантов, и паспортный режим, диктовавший обязательность прописки, был вполне сродни визовому.

Да, при переезде в разные концы империи можно было не заморачиваться изучением местных языков и обменом валюты, но страны-то всё равно были разные. Никакая идеология и никакой «большой брат» не смогли вышибить того, что называется нынче модным словом «ментальность». Не говоря уже об специфике климата, рельефа местности и прочих всяких разных особенностях национальной охоты. Для меня, например, самой травматичной стала вторая эмиграция — в Узбекистан, но и этот опыт оказался в конце концов полезным, отчасти, благодаря этому, третья эмиграция прошла относительно гладко. 

То есть, к примеру, и мама моя, и я, и семья моего мужа, да и упомянутая в позапрошлом посте баба Нюра, жившие за тысячи вёрст от родных мест, были самыми что ни на есть эмигрантами — даже со сменой языка. Мама моя в местном ВУЗе преподавала только по-украински, поскольку целевая аудитория была соответствующая, баба Нюра свободно говорила по-узбекски, одна я в Ташкенте не избавилась от имперской ментальности (чего до сих пор стыжусь и чем  в Израиле немедленно распрощалась, начав учить язык ещё до переезда). 

И корни отношения к разного рода эмигрантам у постсоветского человека следует искать именно в не столь уж далёком прошлом. 

Например, тех, кто покинул родимый колхоз и свалил хотя бы в областной центр, не говоря уж о столице, советское искусство и СМИ всячески осуждали. Была, помню, карикатура такая в «Крокодиле» — беседа двух соломинок, городской и деревенской, где городская, торчащая из фужера фифа, гордо говорит подруге : 

«В деревню ехать? Что я — дура, что ли?
Устроюсь на работу в коктейль-холле!»

Писатели-деревенщики тоже усердно упражнялись в остроумии, описывая нелепых деревенских охламонов, променявших чистый благоухающий навозом деревенский воздух на колбасу (колбасная эмиграция!) да на тёплый городской сортир с добытой в очередях туалетной бумагой. Ну, и конечно, не забыт был образ согбенной мамы в платочке, набирающей воду из колодца  ходящей до ветру в продуваемый сортир и кряхтя растапливающей  баньку, пока зажравшиеся городские дети моются под бездуховным душем. Правда, все эти Шукшины-Распутины-Солоухины предпочитали скучать по владимирским просёлкам, величественной сибирской природе и алтайским пасторалям  у окошек постылых московских квартир, но то таке... 

Между прочим, их частушечным страданиям тоже есть аналог — эмигранты-пострадальцы, животом скорбные, десятки лет томящиеся на бездуховном Западе и не устающие оплакивать покинутую родину (а рискните-ка простодушно спросить такого: чего ж страдаешь, болезный? родина-то никуда не делась, границы открыты, почему бы не... — ой, лучше не спрашивайте, особенно в офф-лайне — костей не соберёте!). 

Есть такая профессия — из-за кордона по Родине тосковать, как та Ярославна по князю Игорю (а вздумай князь Игорь неосторожно объявиться — зашибёт ведь насмерть, чтоб только сохранить в целости светлый образ страстотерпицы). 

Была, правда, эмиграция легальная и поощряемая. Советская литература и искусство даже изобрели особый вид фантастики — рассказы о безумстве храбрых, кто пренебрёгши городской пропиской, ринулся покорять целину, строить БАМ, а то и возрождать колхозную птицеферму — но народ на это откликнулся такой серией анекдотов, в большинстве своём непристойных, что особого развития эта тема так и не получила. 

Кстати, в нынешнем мире, этот вид эмиграции не так уж и фантастичен. Просто идеология другая. И название красивое — дауншифтинг. Первый пример такого дауншифтинга я как-то встретила у Сомерсета Моэма, описавшего в одном рассказе (постараюсь припомнить название) историю английского аристократа, блестящего офицера, внезапно нашедшего своё счастье в трущобах Александрии с толстой усатой гречанкой. 

Ну, а в наше неспокойное время — кто знает, сколько успешных в прошлом бизнесменов-программистов-юристов нынче мирно покуривает травку, плетёт фенечки, медитирует  и развлекает туристов в Гоа и прочих благодатных местах, к вящему недоумению почтеннейшей публики (эх, мне бы это мильён!).

Ещё одна особенность — отношение местных к понаехавшим. Тут — со всей ответственностью заявляю (опыт трёх эмиграций — не забывайте), Советский Союз был впереди планеты всей не только в области балета, но и по части ксенофобии. Ненависть к «колхозу», «лимите», да даже просто к пассажирам «колбасных» электричек рулила везде, где местный житель чувствовал угрозу своим привилегиям, которые обеспечивала заветная прописка. Ведь в том-то и сладость привилегии, что она не для всех, а какая ж тут сладость, ежели в очереди за дефицитными апельсинами рядом с тобой, аристократом в дублёнке, пхается тётка в плюшевой жакетке. Ишь ты — её детишкам тоже сладенького хотца! Хотца — перехотца! Зачем их только пускают со свиными рылами в калашный ряд — нам тут самим мало! 

Глупо отрицать, что нет ксенофобии в других эмигрантских странах, но! Там она всё-таки в приличном обществе не озвучивается, даже если очень хочется. Кроме того — там есть государственные институты, занимающиеся мигрантами-иммгрантами-репатриантами-инфильтрантами-беженцами. Там есть благотворительные и волонтёрские организации, помогающие «новеньким» — и именно это считается нормальным и приличным. Кстати, ещё одна черта эмигрантского постсовка, которая роднит его, такого культурного, с эмиграцией из стран третьего мира — плевать в колодец, кусать руку дающую и искренне презирать лохов-волонтёров — ишь, лицемеры! Знаем мы их — где-то они свою выгоду имеют! 

Вот, кстати, за что уважаю не слишком мною в целом любимый фильм «Москва слезам не верит» — за принципиально новый и трезвый подход к проблеме эмиграции. 

Это ведь просто классическая история трёх случаев эмиграции. Две (Антонина и Катерина)— успешные, вроде бы разные, но, имеющие одну общую черту — трезвый подход к оценке своих возможностей. Одна, скромная работящая и рассудительная, ставит на «синицу в руках», другая, тоже работящая, но амбициозная — на «журавля в небе». Обе выигрывают — то есть не в лотерею выигрывают, а получают заслуженное и заработанное (если б ещё на Катерину в финале не свалился Гоша — приживал и манипулятор...). Третий случай (авантюристка Людмила) — фиаско, вроде бы. Потому что поставила не на ту лошадку — на удачное замужество с московской пропиской и только. Но — что хорошо — авантюризм и мечты о чуде неистребимы, человек она в целом позитивный и неунывающий — ей только сорок, какие наши годы, вся жизнь впереди, и посвящать эту жизнь нытью на тему «обидели-недодали-всесволочи» она вовсе не собирается и твёрдо верит в то, что где-то ждёт её счастливый лотерейный билет.  

Ещё, что характерно — дамы держатся строго «своей» эмигрантской тусовки, общество «местных» есть, конечно, но на обочине сюжета, выбивайся ты хоть в какие гендиректоры, всё одно остаёшься «понаехавшей» и настоящее душевное тепло и понимание встретишь только среди «своих». Поэтому для директриссы Катерины настоящая ровня — это маляр-штукатур и приёмщица в химчистке. 

И — самое важное, то, чего никто из критиков не заметил — у героинь нет доэмигранского прошлого. Вот совсем. Ни домика за околицей, ни родимых просторов, ни покинутой старенькой мамы в платочке, хотя и по грамотной речи, и по манерам, и по умению одеваться и готовить (вспомните, какой стол красиво сервируют Катерина с Людмилой в номенклатурной квартире) — они уж никак не тянут на детдомовских. Но прошлого — нет. Отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног! Не было там ничего хорошего — и отцепитесь — не будет вам никакой ностальгии! 

И — повторяю — и зрители, и кинокритика это скушали, не поморщились — ни единого упрёка к этим, оторвавшимся от корней, предавшим родимые берёзки, зажравшимся городским родства не помнящим, не последовало. 

То бишь, к самому финалу застоя советский человек уже чётко усвоил простую мысль, что желать лучшей жизни, городских удобств, хорошей мебели, стереоститемы с «Бонни М» и хороших джинсов для любимой дочурки — можно, а ностальгировать при этом по колодцу и стирке в корыте совершенно необязательно. 

До открытых границ оставался всего-то десяток лет. Что было дальше, все помнят. Народ, имевший склонность к перемене мест, и успевший приобрести в этом некоторый опыт, просто двинулся дальше по планете. Ну, а дальше — как повезло — свои Катерины, Антонины, Людмилы и ещё пяток разных моделей перемены участи есть в каждой волне эмиграции в любом Забугорье.

Впрочем, и те кто физически не сдвинулся с места, пережили своеобразную эмиграцию, проснувшись однажды в совершенно незнакомой стране 

И холиварчики про поНАехавших, поНАуехавших и поНЕуехавших будут продолжаться до тех пор, пока существует возможность выбора и свобода передвижения.

И в финале, как обычно, кино и танцы — песня. Патриотичная, между прочим — про поНЕуехавших.  Песня на лемковсском диалекте, но там всё понятно. Про тех, кто «хоч в нас біда — не поїду в гамерицький край». Тоже выбор.

Оставить комментарий

Популярные посты:

pius

Готовим автомобиль к снегу и морозам: 10 простых шагов для уверенной езды

nemihail

Феерический позор

dok_zlo

Что у нас.

fishmanual

О применении каш для ловли рыбы. Рассмотрим варианты

a_nalgin

О руссо-патриотах с израильским паспортом Неужели всё ТАК плохо у них?

dok_zlo

Тщательно отобранные

padolski

Без нас

v_pychick

крыловское

pereklichka

День памяти: инженер-поручик Умрихин (1891-1953)

• Ранее
• Архив