Очень долго у меня идет Чевенгур - действительно, словно

mashutka_alfi — 11.08.2024 Очень долго у меня идет Чевенгур - действительно, словно песня. Причем если раньше я просто наслаждалась языком, то теперь частенько мурашки по коже от той жути, что у этих людей а голове (большевиков, которых выводит Платонов). Полпотовцев напоминают мне они.
как обычно, цитаты .
«Все время Захар Павлович работал, чтобы забывать голод, и приучился из дерева делать все то же, что раньше делал из металла. Бобыль же всю жизнь ничего не делал – теперь тем более; до пятидесяти лет он только смотрел кругом – как и что – и ожидал, что выйдет, в конце концов, из общего беспокойства, чтобы сразу начать действовать после успокоения и выяснения мира; он совсем не был одержим жизнью, и рука его так и не поднялась ни на женский брак и ни на какое общеполезное деяние. Родившись, он удивился и так прожил до старости с голубыми глазами на моложавом лице. Когда Захар Павлович делал дубовую сковородку, бобыль поражался, что на ней все равно ничего нельзя изжарить.»


«Это приметила вся деревня, и, если тетка Марья ходила порожняя, мужики говорили: «Ну, Марья нынче девкой ходит – летом голод будет».В этот год Марья тоже ходила худой и свободной.– Паруешь, Марь Матвевна? – с уважением спрашивали ее прохожие мужики.– А что ж! – говорила Марья и с непривычки стыдилась своего холостого положения.– Ну ничего, – успокаивали ее. – Глядишь, опять скоро сына почнешь: ты на это ухватлива...– А чего ж зря-то жить! – смелела Марья. – Лишь бы хлеб был.– Это-то хоть верно, – соглашались мужики. – Бабе родить не трудно, да хлеб за ней не поспевает... Да ты-то ведьма: ты свою пору знаешь...»

«Захар Павлович вынул пятак.– Ты небось жулик и охальник, – без зла сказал он, уничтожая добро своего подаяния грубым словом, чтобы самому не было стыдно.– Не, я не жулик, я побирушка, – ответил мальчик, утрамбовывая корки в мешке. – У меня мать-отец есть, только они от голода скрылись.– А куда же ты пуд харчей запаковал?– Домой собираюсь наведаться. Вдруг мать с ребятишками пришла – чего тогда им есть?– А ты сам-то чей?– Я отцовский, я не круглая сирота. Вон те – все жулики, а меня отец порол.– А отец твой чей?– Отец тоже от моей матери родился – из пуза. Пузо намнут, а нахлебники как из пропасти рожаются, а ты ходи и побирайся на них!Мальчик загорюнился от недовольства на отца. Пятак он давно спрятал в кисет, висящий на шее; в кисете было еще порядочно медных денег.»

«Что бы наделал Прошка в моих летах в разуме? – обсуждал свое положение Захар Павлович. – Он бы нарушил что-нибудь, сукин сын!.. Хотя Сашка и при его царстве побирался бы».Тот теплый туман, в котором покойно и надежно жил Захар Павлович, сейчас был разнесен чистым ветром, и перед Захаром Павловичем открылась беззащитная, одинокая жизнь людей, живших голыми, без всякого обмана себя верой в помощь машин.Машинист-наставник понемногу перестал ценить Захара Павловича: «Я, – говорит, – серьезно допустил, что ты отродье старинных мастеров, а ты так себе – чернорабочая сила, шлак из-под бабы!»

«Эй, мешаный, уходи отсюда! – крикнул председатель Совета с другого стола. – Ты же бог, чего ты с нами знаешься!Оказывается, этот человек считал себя богом и все знал. По своему убеждению он бросил пахоту и питался непосредственно почвой. Он говорил, что раз хлеб из почвы, то в почве есть самостоятельная сытость – надо лишь приучить к ней желудок. Думали, что он умрет, но он жил и перед всеми ковырял глину, застрявшую в зубах. За это его немного почитали.»

«Недоделанный, обомлевши, глядел на Копенкина – емо мучила уже не утрата рысака, а любопытство.– А дозвольте мне слово спросить, товарищ из губернии? – насмелился наконец Недоделанный детским голосом.– Власти тебе не дано, так спрашивай тогда! – сжалился Копенкин.Недоделанный вежливо и внимательно спросил:– А что такое социализм, что там будет и откуда туда добро прибавится?Копенкин объяснил без усилия:– Если бы ты бедняк был, то сам бы знал, а раз ты кулак, то ничего не поймешь.»
«Он говорил сыну, что решающие жизнь истины существуют тайно в заброшенных книгах.Отец лесного надзирателя сравнивал плохие книги с нерожденными детьми, погибающими в утробе матери от несоответствия своего слишком нежного тела грубости мира, проникающего даже в материнское лоно.– Если бы десять таких детей уцелело, они сделали бы человека торжественным и высоким существом, – завещал отец сыну. – Но рождается самое смутное в уме и нечувствительное в сердце, что переносит резкий воздух природы и борьбу за сырую пищу.Лесной надзиратель читал сегодня произведение Николая Арсакова, изданное в 1868 году. Сочинение называлось «Второстепенные люди», и надзиратель сквозь скуку сухого слова отыскивал то, что ему нужно было. Надзиратель считал, что скучных и бессмысленных книг нет, если читатель бдительно ищет в них смысл жизни. Скучные книги происходят от скучного читателя, ибо в книгах действует ищущая тоска читателя, а не умелость сочинителя.»

«Дванов написал длинный приказ-обращение для всех крестьян-бедняков Верхне-Мотнинской волости. В приказе, от имени губисполкома, предлагалось взять справки о бедняцком состоянии и срочно вырубить лес Биттермановского лесничества. Этим, говорилось в приказе, сразу проложатся два пути в социализм. С одной стороны, бедняки получат лес – для постройки новых советских городов на высокой степи, а с другой – освободится земля для посевов ржи и прочих культур, более выгодных, чем долгорастущее дерево.Копенкин прочитал приказ.– Отлично! – оценил он. – Дай-ка и я подпишусь внизу, чтобы страшнее было: меня здесь многие помнят – я ведь вооруженный человек.И подписался полным званием:«Командир отряда полевых большевиков имени Розы Люксембург Верхне-Мотнинского района Степан Ефимович Копенкин».»

«Максим Степаныч, – раздалось снаружи, – дозволь на оглоблю жердину в опушке сыскать: хряпнула на полпути, хоть зимуй у тебя.– Нельзя, – отказал Пашинцев. – До каких пор я буду приучать вас? Я же вывесил приказ на амбаре: земля – самодельная и, стало быть, ничья. Если б ты без спросу брал, тогда б я тебе позволил...»

«Пашинцев без обиды ответил:– Здесь, брат, коммуна новой жизни – не бабий городок: перин нету.Под утро мир оскудел в своем звездном величии и серым светом заменил мерцающее сияние. Ночь ушла, как блестящая кавалерия, на землю вступила пехота трудного походного дня.Пашинцев принес, на удивление Копенкина, жареной баранины. А потом два всадника выехали с ревзаповедника по южной дороге – в долину Черной Калитвы. Под белой колоннадой стоял Пашинцев в рыцарском жестком снаряжении и глядел вслед своим единомышленникам.»

«Дванов опустил голову, его сознание уменьшалось от однообразного движения по ровному месту. И то, что Дванов ощущал сейчас как свое сердце, было постоянно содрогающейся плотиной от напора вздымающегося озера чувств. Чувства высоко поднимались сердцем и падали по другую сторону его, уже превращенные в поток облегчающей мысли. Но над плотиной всегда горел дежурный огонь того сторожа, который не принимает участия в человеке, а лишь подремывает в нем за дешевое жалованье. Этот огонь позволял иногда Дванову видеть оба пространства – вспухающее теплое озеро чувств и длинную быстроту мысли за плотиной, охлаждающейся от своей скорости. Тогда Дванов опережал работу сердца, питающего, но и тормозящего его сознание, и мог быть счастливым.»

«Говори, что есть в твоем Чевенгуре – социализм на водоразделах или просто последовательные шаги к нему? – Копенкин спрашивал уже иным голосом, как спрашивает сын после пяти лет безмолвной разлуки у встречного брата: жива ли еще его мать, и верит, что уже мертва старушка.Чепурный, живя в социализме, давно отвык от бедственного беспокойства за беззащитных и любимых: он в Чевенгуре демобилизовал общество, одновременно с царской армией, потому что никто не хотел расходовать своего тела на общее невидимое благо, каждый хотел видеть свою жизнь возвращенной от близких товарищеских людей.Чевенгурец спокойно понюхал табаку и только потом огорчился.– Что ты меня водоразделом упрекаешь? А лощины кому пошли – по-твоему, помещикам? У нас в Чевенгуре сплошь социализм: любая кочка – международное имущество! У нас высокое превосходство жизни!»

«Сам же Совет помещался в церкви. Копенкин проехал по кладбищенской дорожке к паперти храма. «Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные и аз упокою вы» – написано было дугой над входом в церковь. И слова те тронули Копенкина, хотя он помнил, чей это лозунг.«Где же мой покой? – подумал он и увидел в своем сердце усталость. – Да нет, никогда ты людей не успокоишь: ты же не класс, а личность. Нынче б ты эсером был, а я б тебя расходовал».»

«Чепурный прочитал, что Советская власть предоставляет буржуазии все бесконечное небо, оборудованное звездами и светилами на предмет организации там вечного блаженства; что же касается земли, фундаментальных построек и домашнего инвентаря, то таковые остаются внизу – в обмен на небо – всецело в руках пролетариата и трудового крестьянства. «В конце приказа указывался срок второго пришествия, которое в организованном безболезненном порядке уведет буржуазию в загробную жизнь.Часом явки буржуазии на соборную площадь назначалась полночь на четверг, а основанием приказа считался бюллетень метеорологического губбюро.Прокофия давно увлекала внушительная темная сложность губернских бумаг, и он с улыбкой сладострастия перелагал их слог для уездного масштаба.Пиюся ничего не понял в приказе, а Чепурный понюхал табак и поинтересовался одним, почему Прокофий назначил второе пришествие на четверг, а не на сегодня – в понедельник.– В среду пост – они тише приготовятся! – объяснил Прокофий. – А затем сегодня и завтра ожидается пасмурная погода, – у меня же сводки о погоде есть!»

«Ты не полагай, ты давай мне резолюцию о ликвидации класса остаточной сволочи.– Я полагаю, – рассудочно округлял Прокофий, – одно: раз у Карла Маркса не сказано про остаточные классы, то их и быть не может.– А они есть – выйди на улицу: либо вдова, либо приказчик, либо сокращенный начальник пролетариата... Как же быть, скажи пожалуйста!– А я полагаю, поскольку их быть, по Карлу Марксу, не может, постольку же их быть и не должно.– А они живут и косвенно нас угнетают – как же так?Прокофий снова напрягся привычной головой, отыскивая теперь лишь организационную форму.Чепурный его предупредил, чтобы он по науке думать не старался, – наука еще не кончена, а только развивается: неспелую рожь не косят.– Я мыслю и полагаю, товарищ Чепурный, в таком последовательном порядке, – нашел исход Прокофий.– Да ты мысли скорей, а то я волнуюсь!– Я исхожу так: необходимо остатки населения вывести из Чевенгура сколько возможно далеко, чтоб они заблудились.»

«Облака немного осели на края земли, небо прояснилось посредине – и Кирей глядел на звезду, она на него, чтобы было нескучно. Все большевики вышли из Чевенгура, один Кирей лежал, окруженный степью, как империей, и думал: живу я и живу – а чего живу? А наверно, чтоб было мне строго хорошо – вся же революция обо мне заботится, поневоле выйдет приятно... Сейчас только плохо; Прошка говорил – это прогресс покуда не кончился, а потом сразу откроется счастье в пустоте... Чего звезда: горит и горит! Ей-то чего надо? Хоть бы упала, я бы посмотрел. Нет, не упадет, ее там наука вместо Бога держит... Хоть бы утро наставало, лежишь тут один и держишь весь коммунизм – выйди я сейчас из Чевенгура, и коммунизм отсюда уйдет, а может, и останется где-нибудь... Ни то этот коммунизм – домá, ни то одни большевики!»

«наблюдая заросшую степь, всегда говорил, что она тоже теперь есть интернационал злаков и цветов, отчего всем беднякам обеспечено обильное питание без вмешательства труда и эксплуатации. Благодаря этому чевенгурцы видели, что природа отказалась угнетать человека трудом и сама дарит неимущему едоку все питательное и необходимое; в свое время Чевенгурский ревком взял на заметку покорность побежденной природы и решил ей в будущем поставить памятник – в виде дерева, растущего из дикой почвы, обнявшего человека двумя суковатыми руками под общим солнцем.»

«Чепурный благодаря Прокофию имел в себе убедительную теорию о трудящихся, которые есть звери в отношении неорганизованной природы и герои будущего; но сам для себя Чепурный открыл одну успокоительную тайну, что пролетариат не любуется видом природы, а уничтожает ее посредством труда, – это буржуазия живет для природы: и размножается, – а рабочий человек живет для товарищей: и делает революцию. Неизвестно одно – нужен ли труд при социализме, или для пропитания достаточно одного природного самотека? Здесь Чепурный больше соглашался с Прокофием, с тем, что солнечная система самостоятельно будет давать силу жизни коммунизму, лишь бы отсутствовал капитализм, всякая же работа и усердие изобретены эксплуататорами, чтобы сверх солнечных продуктов им оставалась ненормальная прибавка.»

Отрывок из книги
Чевенгур
Андрей Платонович Платонов

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив