О том, как я поссорился с Мессиром G. (спор о подро́стке, ро́сте, ростке́,

ще)
Не так давно Мессир G. (а он очень любит произведения покойного поэта Цветкова) разразился целой подборкою («утренней», как он сам её назвал) цветочных стихов, сопроводив их вот какой картинкой:

Я прослушал только первое стихотворение подборки, вяло похвалил его... и не преминул заметить:
— Хотя ваш пиита мог, конечно, как-нибудь поумелистей зарифмовать свои катрены, чем вот эти вот, довольно безалаберные —
Умён ты, видать, не по росту,
Но всё ж, ничего не тая,
Ответь, симпатичный подросток...
— и так далее.
Зато картинка мне понравилась чрезвычайно. Я воскликнул:
— А снимок дивный, дивный!.. Тот самый случай, когда умело подобранная иллюстрация «вытягивает» не совсем доделанные стихи.
Как и следовало ожидать, мессир в один миг надулся:
— Недоделанные тут не стихи, не гневите меня, Укила, — сказал он важно. И добавил: «Сделайте лучше, для начала. Тогда продолжим разговор».
Для начала, думается мне... Для начала следует привести полностью стихи — предмет нашего спора...
У лавки табачной и винной
В прозрачном осеннем саду
Ребёнок стоит неповинный,
Улыбку держа на виду.
Скажи мне, товарищ ребёнок,
Игрушка природных страстей,
Зачем среди тонких рябинок
Стоишь ты с улыбкой своей?
Умён ты, видать, не по росту,
Но всё ж, ничего не тая,
Ответь, симпатичный подросток,
Что значит улыбка твоя?
И тихо дитя отвечает:
С признаньем своим не спеши.
Улыбка моя означает
Неразвитость детской души.
Я вырасту жертвой бессонниц,
С прозрачной ледышкой внутри.
Ступай же домой, незнакомец,
И слёзы свои оботри.
А потом я вот что сказал:
1-е
Чинить чужие стихи — дело неблагодарное. Однако я чувствую: je vous dois une explication. Что ж, извольте. Перво-наперво о г о в о р ю с ь («как выражается Мортус», см.: «Дар»), что из Вашей утренней подборки я прочитал только первое стихотворение. О нём, собственно, и сужу.
В чём моя претензия к «неряшливому» катрену:
Умён ты, видать, не по росту,
Но всё ж, ничего не тая,
Ответь, симпатичный подросток,
Что значит улыбка твоя?
Во-первых, Цветков (поэт высокой поэтической культуры, не правда ли?) мог всё-таки приложить усилие и как-то иначе огранить это место: поумелистей, что ли, познатней. Иначе у читателя (у меня во всяком случае) возникает ощущение некоторой небрежности, наваленности по принципу «А! и так сойдёт». Вот, смотрите: очень дешёвые, бедные рифмы на однокоренные слова — «росту — подросток»; чувствуется, «подросток» здесь — лишее, водянистое, ничего не значащее слово, подброшенное автором потому, что лень было подыскать что-либо более стоящее, оправданное, драгоценное...
К небрежению «рифмически-лексическому» добавляется, увы! и небрежение семантическое. В самом деле, автор с самого начала задаёт читателю представление о герое стихов как о ребёнке, как о малолетнем, н е в и н н о м ещё человеческом существе (что и отражено столь прекрасно в подобранной вами картинке). С какого же бодуна вдруг появляется это нелепое обращение — «подросток»? В современном русском языке у слова «подросток» сложилась крепкая семантическая связь не с ребёнком уже, а именно с подростком, отроком, то есть человеческим существом переходного возраста между детством и юношеством (см. любой словарь современного русского языка). Но, допустим, Цветков — поэт глубочайшей культуры. Допустим, каждое слово, кое использует поэт Цветков, не иначе как по словарю Даля выверено...
Заглянем же в Даля.
Владимир Иванович Даль: «подросток» — мальчик или девочка, или животное, на п о д р о с т е, <�то есть> почти на возрасте, около 14-ти, 15-ти лет.
Итак, и у Даля уже видим, что слово «подросток» к малым детям применяться не может.
Далее, по поводу другой строки:
Но всё ж, ничего не тая... — и так далее.
Воля ваша, а тут мне слышится слишком лёгкая перепевка с популярной песни из кинофильма «Неуловимые мстители» (автор — Инна Гофф) «Русское поле» (в исполнении под гитару красавца-белого офицера с безукоризненным пробором и золосияющими погонами):
Здесь Отчизна моя, и скажу, не тая:
— Здравствуй, русское поле,
Я твой тонкий колосок.
2-е
Но в целом... Поймите меня правильно, мессир: я же не говорю, стихи мол дурны. Стихи — хорошие, трогательные. Я в претензии только к некоторым местам в этом стихотворении. Или, говоря обобщённо, здесь у Цветкова удачные строки перемежаются со слабоватыми, проходными.
Однако художественная интенция всего стихоизделия такова, что ко второй части его (и особенно — в финальной строке) на читателя производится вполне ощутительное эмоционально-художественное воздействие. То есть стихи, несмотря на некоторые провисания, автору удались. Они достигли цели — «яблочка», сиречь читательского сердца. Но могли достичь этой цели более умело, без провисаний и проходных строк.
3-е, заключительное
Вот, смотрите, разбираю всю первую часть по порядку:
У лавки табачной и винной
В прозрачном осеннем саду
Ребёнок стоит неповинный,
Улыбку держа на виду.
— отлично!
Скажи мне, товарищ ребёнок,
— «товарищ ребёнок» — это тоже отменно хорошо.
Игрушка природных страстей,
— чегооо? А это что такое? Это что за полностью лишённая смысла, добавленная просто для заполнения места, плоско-плоская, пошло-пошлая строка?!!
Зачем среди тонких рябинок
Стоишь ты с улыбкой своей?
— «рябинок» — чудесно, замечательно!
Умён ты, видать, не по росту, эт цетера
— ну а это я уже откомментировал.
В ответ мессир надулся пуще прежнего. С трудом размыкая уста, он произнёс:
— Вы, я помню, любите фразу «позор мне и поношение». Вы рискованно близки.
Я вежливо поклонился:
— Да, признаю: душою я смиренен, но в убеждениях твёрд. (Если, конечно, мне не докажут, что то или иное убеждение моё — ложь).
— Вот-вот… (отозвался мессир, не меняя ледяного тона) лично я панически сторонюсь людей с убеждениями. С такими уверенными в себе убеждениями.
Что мне тут оставалось делать? Я развёл руками и произнёс на манер дАртатьяна:
— Ну, видите ли, милостивый государь друг мой... Если в вопросах религиозных, мистических, метафизических, политических, полит-экономических и военно-политических убеждения мои шатки и неуверенны, убеждения у меня истинно младенческие (и, соотвественно, скромные, смирные, как бы извиняющиеся если что...), то в вопросах риторики да пиитики я, подобно Сирину да Бунину — жестоковыйный тиран да самодур.
Мессир ничего не нашёл лучше, как надуться ещё пуще прежнего (хотя, казалось бы — куда уж пуще-то?). В итоге он стал похож на нахохлившегося птенца скворца, выпавшего из гнезда, а я — на пешехонского идальго.
Так, стало быть, мы и поссорились. (Но, как видите, за дело поссорились — за стихи!)
|
</> |