Ненавстречу выборам!

chipka_ne — 15.09.2019

Могла бы и смолчать, но как честный человек признаюсь, что на этот раз не исполню свой гражданский и патриотический долг — впервые за всю свою израильскую жизнь не пойду на выборы.

Нет, это не бойкот. Ничего политически-декларативного, исключительно личное. Я уж два года не плавала на кораблике, а поскольку октябрь-ноябрь-декабрь обещают работу без продыху, то единственный подходящий по времени круиз пришёлся в сентябре аккурат на выборную (или выборочную?) неделю — ничего не поделаешь.

Так шта (поётся на мотив «Как родная меня мать провожала»):

Избирателей в стране, чай, найдётся -
без меня мой кандидат обойдётся!

Заодно, кому охота развести холивар, дарю бесплатно свежую тему: как буржуйские замашки легко побеждают патриотизм.

Но раз уж оскоромилась политической темой, то продолжу, ибо вчера, поглядев впервые за этот сезон серию предвыборных роликов, загрустила я опять оттого, что ничто не ново и ничто не вечно ни под луной, ни на луне, ни под солнцем и вообще нигде во Вселенной...

Меня давно уже не удивляет феерическая бессовестность тех, кто обещает избирателям немедленный миру-мир и прочие плюшки (персональные пенсии, транспорт по субботам, гражданские браки, поселенцев выселить — и весь мир нас залюбит до смерти, всехпейсатыхвпечку (это уже где-то было, нет?) — нужное подчеркнуть или добавить). И точно также не удивляет неукоснительно находящееся нужное количество желающих в эти плюшки поверить, чтобы после выборов столь же неукоснительно удивиться: «...а как дысал, как дысал!!»

Мантру свою о том, что никто-никому-никогда-ничего не докажет я не устаю повторять денно и нощно, посему те, кто попытается увидеть в этом посте попытку кого-то убедить-переубедить-охмурить, прочь-прочь-прочь отсюда — я вам не ксёндз а вы, граждане, не Козлевичи!

А я просто поделюсь с интересующимися личными воспоминаниями о том, как я не в теории, а на практике убедилась в том, что такое левизна головного мозга и как с ней ~~невозможно~~ бороться.

Произошла эта поучительная история в те времена, когда я трудилась на ниве трудотерапии в одном богоугодном заведении, именуемом реабилитационным центром для людей с особыми потребностями — я уже немножко рассказывала об этом в посте про Марианну.

Извиняюсь за то, что в очередной раз повторяю банальности, но других слов не подберу — работа там была хорошая, но тяжёлая, а зарплата просто замечательная, но маленькая.

Работали у нас в основном женщины из прилегающих бедняцких районов Кирьят Йовель и Кирьят Менахем, тётки восточные, простые, горластые, часто курящие, но добросердечные — человек недобрый на такой работе за малые деньги долго не выдержит, если уж выбирать малопрестижную работу, то полы мыть частным образом куда как денежнее и спокойнее. Русскоязычных более-менее постоянных там было всего двое — я да музтерапевт Лина, однажды залетела на несколько месяцев райская птичка, студенточка Алиса, чудная весёлая и работящая девочка, но её быстро переманили на пусть не такую увлекательную, но более достойно оплачиваемую работу.

Людей с высшим образованием там было раз-два и обчёлся — опять же мы с Линой, социальный работник Сима, ещё терапевты, вот и всё, пожалуй. Впрочем, чуть не забыла, был ещё мой первый напарник Цахи, имевший вторую степень по социологии и недописанный докторат по ней же, родимой, но этот персонаж — блатной мальчик, сын дипломатов и отец-одиночка по совместительству, сделавший такой неожиданный дауншифтинг стоит того, чтобы о нём как-нибудь написать особо ~~непременно забуду~~.

Вообще, все эти три с половиной года работы в классе со взрослыми ребятами-аутистами заслуживают целого романа, но мне работу работать надо, семейством хоть как-то заниматься, добермана воспитывать, котиньку гладить да мало ли чего. Была б я проигравшейся вдрызг Федорой Михалной, да чтоб душегуб-издатель с кабальным договором над душой стоял, да случилась бы рядышком добрая и недорогая стенографистка, может и настрочила бы за пару недель, а так-то — как фантазия придёт или каким ветром навеет, так и пишу, пока не позабыла.

Были у нас, разумеется, и арабские сотрудники, вот о некоторых из них речь и пойдёт.

Но попытаюсь рассказать хоть более менее по порядку.

Работу эту я нашла — угадайте как? — знающие люди вам подскажут: по протекции (в Израиле всё по протекции). А протекцию эту мне составила моя безработная новая подруга. Мы с ней познакомились на вступительных экзаменах на курсы медицицинских секретарш и очень легко сошлись, потому что выделялись на фоне столичных жительниц, обе были поселенками — я из Псагота, она — из Офры. Сошлись да так и не разошлись, хотя судьба распорядилась так, что меня на курсы приняли, а её — нет, и редкий для советского человека случай — никаких у неё обидок по этому поводу не было и никаких, процеженных через губу: «вам-то хорошо, вы, небось, все блатные, только не признаётесь...»

Так что пока я училась, она, бывшая журналистка, продолжала потихоньку присматривать за бабушками, от случая к случаю переводить и редактировать по частным заказам и усиленно искать другую работу. К тому времени, как я окончила курсы и после двух неудачных попыток поработать перешла в статус безработной без пособия (с одной работы сама ушла чисто по глупости, с другой — уволили через две недели) , подруга моя как раз попыталась устроиться в свежесозданное агентство по трудоустройству, которое впоследствии оказалось очередными «Рогами и копытами». Денег ей за месяц якобы «испытательного срока» так и не заплатили, но зато она поняла, как это работает — все эти полузаконные репатриантские конторы без затей усаживали сотрудников за чтение объявлений «требуются» мелким шрифтом в многотонных пятничных приложениях к израильским газетам (времена, напоминаю, были доинтернетные), составляли базы данных, а затем (за денюжку) направляли соискателей по собранным адресам — «наши» люди платили, в сущности, за неумение самостоятельно прочитать объявление на иврите и лишние сотни шекелей выкладывали за то, что жалко было напрячь глаза и потратить десятку на толстую ивритскую газету.

Так что, подруга моя, освободив рабочее место, вместо неполученных денег забрала с собой увесистую пачку пятничных газет (тем более, что часть из них она за собственные деньги и покупала) и занялась привычным делом — самостоятельными поисками работы. Так она и надыбала на объявление о том, что «требуются трудотерапевты», съездила на интервью и с сожалением убедилась, что ей это не подходит: начало работы в 8, пятница — рабочий день, опаздывать нельзя — контингент специфический, а у неё сынишка ясельного возраста и ехать из Офры на противоположный конец города километров 20 на общественном транспорте. Но место ей понравилось, вот она и позвонила мне — Псагот поближе к Иерусалиму, чем Офра, да и машина у нас есть, а маленьких детей. наоборот, нету — попробуй, может, тебе подойдёт?

Ехала я туда с некоторыми сомнениями — заведение тогда находилось в Кирьят Йовеле, в старом здании бывшей школы на улице имени неведомого мне Грюнвальда. Приехалв раньше времени, на двери нужного кабинета застала косо прикнопленную записку «я на совещании, вернусь в 12», и села в коридоре прямо на пол (приёмной перед кабинетом не было, стульев тоже) и стала осматриваться.

На пол я, не чинясь, уселась, потому что у противоположной стенки на полу уже сидели парень-очкарик и смуглая девушка, сотрудники, по всей вероятности и попивали кофеек, а девушка ещё и курила.

— Бренду ждёшь? — спросила меня эта кудрявая и обвешанная разноцветными монистами, как цыганка, красотка, — она обычно не опаздывает. Кофе хочешь? Сколько молока, сколько сахара?

Я пересела к ним поближе, получила свою порцию кофе, отказалась от предложенной сигаретки, и мы разговорились.

Девушку звали Хава, сходство с цыганкой было не случайным — она была «кучинит» — еврейка из Индии, из провинции Кочин и работала здесь уже четвёртый год в самом трудном отделении для ходячих, но нуждающихся в подгузниках и почти не разговаривающих.

— Просись ко мне, — сказала она уверенно, — потом после интервью зайди, сама увидишь, у меня ребята — просто классные! Душечки и красавцы все, как один. А то, что не разговаривают — так это даже лучше, зато слушают как!

Тут нашу беседу прервали — по коридору чинным рядком провели группу воспитанников , возвращавшихся, как оказалось, с музыкальных занятий. Вид у них был какой-то отрешённый и нездешний, почти у всех. Кроме одного. Этот один, невысокий, глазастый, ушастый и курносый, невыразимо милый и смешной, вида совершенно подросткового (потом оказалось, что ему на тот момент было 35) затормозил возле меня — новое лицо!

Он немедленно засыпал меня перебивающими друг друга вопросами, не дожидаясь ответов:

— Ты кто? тебя как зовут? ты красивая! ты будешь здесь работать? чур, со мной, со мной, со мной — я хороший! я самый хороший! и Хава хорошая, я её люблю, а она с другими работает! ты хорошая? как тебя зовут? Меня Ишайягу — дадада! Я люблю, чтоб просто Йоши! Я гурский хасид! не вижницкий, нет! и не сатмарский! злые меня дразнят, а я обижаюсь — я гурский-гурский-гурский! ты не будешь дразниться? как тебя зовут? у меня брат есть — он живет на Бар-Илане, он хороший, он в пятницу придёт, я его люблю и Хаву люблю, а ты кто? как тебя зовут?

Он передохнул, и я, наконец, представилась. Подросток с пышным пророческим именем (Ишайягу — это Исайя) тут же затараторил:

— Чипка-Чипка-Чипка — красиво-красиво-красиво! кто тебя так назвал? меня мама с папой! папа умер потом, у мамы новый муж в Америке, а у меня брат есть, он повар, он меня любит, а ты меня поцелуешь?

— Йоши! — прикрикнула на него Хава — ты, гурский хасид, чего пристаёшь к замужней женщине! ты что не видишь — у неё голова покрыта!

Йоши испуганно заморгал светлыми ресницами:

— Грех-грех-грех! Замужняя женщина! — и неожиданно рассудительным и спокойным тоном спросил:

— А кто твой муж?

Вместо меня ответила Хава, состроив свирепую физиономию:

— Муж у неё — поселенец! Ты знаешь, что такое поселенец?

— С бородой? — залопотал Йоши, — с пистолетом? Враг мира — Рабина убил? Страх смертный! — я больше не буду! замужняя женщина — грех-грех-грех!

Ужас на его мультяшном лице нарисовался такой искренний, что мы покатились со смеху, а Йоши внезапно успокоился, посмотрел на меня внимательно и попросил разумно, нежно и спокойно:

— Улыбайся чаще, у тебя улыбка красивая...

Я уже привыкла к тому времени, что израильские мужчины (особливо продавцы на базаре и таксисты) расточают комплименты дамам любого возраста и комплекции с лёгкостью необыкновенной, и всё сказанное надо делить на два, как минимум, но тому, что сказал Йоши, поверила моментально и ужасно расстрогалась. Забегая вперёд, скажу, что три года спустя Йоши в моей улыбке сильно разочаровался, но об этом отдельно.

А в тот день этот маленький болтливый Форест Гамп навсегда избавил меня от страха перед «особыми» людьми.

Может быть, благодаря ему, я и прошла интервью почти благополучно. Я совершенно искренне сказала, что мне, несмотря на полное отсутствие опыта, интересно будет здесь работать. Что всё, кроме зарплаты, мне здесь заранее нравится. Что я готова ходить на все необходимые курсы, занятия и стажировки в свободное время. Что у меня есть время, чтобы предварительно недельку походить по классам в качестве волонтёра, помочь, чем могу, и попробовать себя в новой должности. Должно получиться — всё ж таки какой-никакой диплом педагога имеется!

Честно говоря, была ещё одна деталь, помимо зарплаты, которая вызывала у меня некоторые сомнения — это личность самой начальницы. Что-то было натужно-карикатурное уже во внешности этой худенькой, как девочка, сорокалетней женщины, с неожиданно жилистыми мужицкими руками и не по возрасту землистым, изрядно помятым лицом с крупными желтоватыми зубами. Мне всегда неловко смотреть на таких дамочек, застрявших в вечном пубертате — словно взрослая тётя пришла лепить куличики в песочнице. Натужность эта чувствовалась и в совершенно напрасно обнажившей мускулистые плечи маечке с «миру-мирной» хипповой птичьей лапкой, и в том, как лихо, якобы по-молодецки, она плюхнулась на вращающийся стул, закинула на стол ноги в массивных «тимберлендах», столь же лихо свернула самокрутку (не с травкой, и на том спасибо...), схватила со стала моё заранее присланное резюме и ухмыльнувшись прочла вслух «место жительства — Псагот», а затем попыталась огорошить меня вопросом:

— Ну, и как тебе живётся на незаконно оккупированных палестинских территориях?

Но я к тому времени была человеком закалённым и ответила спокойно:

— Точно так же, как тебе работается на оккупированной территории исконно палестинского города Эль-Кудса.

Наступила неловкая пауза, затем Бренда вежливо хихикнула (типа — оценила шутку), и разговор вернулся в нужное русло.

Правда, под финал она опять не удержалась:

— У меня тут — видишь — ещё пачка резюме с арабскими фамилиями, я намерена их рассмотреть самым внимательным образом. Я ведь здесь человек относительно новый, но уже кое-что хочу поменять. Я, знаешь, ли обратила внимание на то, что у нас на данный момент арабские граждане работают почти исключительно уборщиками — и намерена этот дисбаланс исправить. надеюсь, тебе, поселенке, не будет мешать, если твоими равноправными, подчёркиваю, РАВНОПРАВНЫМИ коллегами будут арабы?

Я дипломатично ответила, что мешать мне на работе будут исключительно бездельники и неумехи, независимо от национальности, и я сильно надеюсь, что сотрудников здесь всё-таки будут выбирать по принципу профпригодности, а не национальной принадлежности — на том и поладили.

Но надежды мои — увы — не оправдались. Выбор арабских сотрудников происходил по принципу зеркально противоположному. Справедливости ради, нужно сказать, что было среди них двое просто замечательных. Но один из них, физиотерапевт-почасовик Мустафа, начал у нас работать давно, ещё при прежнем начальстве. А второй — студент-медик с солнечным именем Нур (свет) — просто по счастливой случайности попал в эту обойму и выглядел среди своих компатриотов залётной птицей, белой вороной и чёрной овечкой... Ибо все остальные, придирчиво Брендой отобранные, были, именно, как на подбор, персонажами паноптикума — я думаю, что тут просто небеса подсуетились, чтобы хоть чему-то эту светлую личность научить. Но, забегая вперёд, скажу — не научили, нет.

Началось с того, что на должность вспомогательного педагога для индивидуальной работы с воспитанниками, была принята скверно знающая иврит девушка Мона, непонятно где и чему учившаяся и уверявшая, что у неё имеется первая степень по специальности «хинух» — «воспитание» (кого? чего? где? — так и осталось неясным).

Работа её заключалась в том, что она по два часа дремала в отдельном кабинете над папками с личными делами воспитанников, делая вид, что читает непонятные ивритские закорючки, а иногда закрывалась в там с самыми тихими и безобидными нашими подопечными под предлогом индивидуальных занятий. Дверь запиралась на ключ, как важно объяснила педагог, чтобы случайные посетители не мешали концентрации внимания. Я как-то спросила у кроткой русскоязычной (и внятно русскоговорящей) девочки Сонечки, чем с нею учительница Мона занимается и простодушное тридцатилетнее дитя мне ответило, что добрая тётя Мона даёт ей леденец и книжку-раскладушку, а сама спит в кресле... А все прочие и того не могли рассказать, ибо выбирались по принципу полной бессловесности.

Один из воспитателей, Имад, красивый мужичонка с подозрительно елейной улыбочкой, через год после начала работы исчез, а потом к нам в заведение явился следователь и оказалось, что милый Имад (приняв его на работу, Бренда торжественно сказала: я нашла сокровище! настоящее сокровище!) сидит в тюрьме за вождение минибуса без прав, а в минибусе в свободное от работы время он возил нелегальных палестинских рабочих с территорий — наш пострел везде поспел, хорошо, что не поспело сокровище ни одного террориста провезти.

Тихая , не поднимающая глаз из-под хиджаба, застенчивая Надья через несколько месяцев после начала работы попалась на воровстве — таскала с работы, когда муж за ней приезжал на пикапчике, туалетную бумагу огромными упаковками, рулоны половых тряпок, моющие средства, упаковки пакетов для мусора — всё, что в хозяйстве пригодится. Многие сотрудники вспомнили потом о мелких пропажах из кошельков, пару раз пропадали конверты с зарплатами воспитанников (небольшие деньги — то десять, то двадцать шекелей, но всё же...) — однако не пойман, не вор, скромницу уволили по-тихому, не обращаясь в полицию, а Бренда скорбно заявила — бедные, мол, угнетённые люди, туалетную бумагу не на что купить (я радостно поинтересовалось, можно ли теперь и нам тырить казённое — у нас ведь тоже зарплаты минимальные? — но понимания почему-то не встретила).

Ещё один Махмудка попался и того круче — на шантаже. Разузнал каким-то образом, что у одной из молодых женщин, у нас работавших, был до свадьбы роман с арабом и стал требовать с неё денег, иначе всё расскажет горячему марокканскому мужу. Дурёха согласилась платить сперва по сотенке в месяц с небольшой своей зарплаты, потом по двести, а когда ставки возросли поняла, наконец, что конца этому не будет и, расплакавшись, призналась во всём мужу. Разгневанный муж пришёл к нам в богадельню и гонялся по всем этажам за передриставшим от страха Махмудкой, а тот ничего лучшего не нашёл, как спрятаться от него в сортире, где и был образцово замочен, но не до смерти по заветам ВВП, а головой в унитаз, как в фильме «Мимино», потом ещё и полиция приезжала с сиреной и мигалками — эх, а меня угораздило именно в тот день отпуск взять, весь экшен пропустила, только и осталось, что выслушивать разные версии событий в лицах и любоваться трещиной в том самом унитазе.

Были ещё всякие мелкие мелочи, иногда совершенно дурацкие, например, требование в Хануку на утреннике не петь традиционную «Твердыню моего спасения» — там есть неполиткорректные слова о том, что всех врагов мы порешим в конце концов — уважаемые арабские сотрудники могут обидеться. (Мой напарник Цахи на это простодушно спросил: а что, дорогая Бренда, вы считаете, что арабы — наши враги? нехорошо как-то получается для человека прогрессивных убеждений...).

Или в один прекрасный год, когда месяц Рамадан пришёлся на наш предпасхальный период, отказ дать сотрудницам традиционные пару дней отпуска по графику — на предпасхальную уборку. Дескать, наши уважаемые арабские сотрудники так постятся, так постятся, у них слабость и головокружение — так шта, будем за них отрабатывать. Тут уж наши восточные тётки не стерпели, привели её за ручку в подсобку, где постящиеся праведники кофеи гоняли, и сказала, что такие Рамаданы нам по барабану, а пасхальную уборку не трожь, не замай!

Я вот по прошествии многих лет над этим ухмыляюсь и зубоскалю, и всё откладываю описание того случая, который стал для меня последней каплей или, как на Востоке говорят, соломинкой, сломавшей спину верблюду.

Случай этот был связан с тем самым лапочкой Йоши, который в первый же день признался в любви ко мне и к моей улыбке.

Да, друзья мои, на работу я попала именно в его класс — как по заказу. Класс был самый малочисленный и считался самым трудным — там могло быть не более десяти человек и трое работников — два воспитателя-трудотерапевта и один сопровождающий из больницы, где наши воспитанники и содержались. Все они были аутистами. Взрослыми — самому младшему — 28 лет. У большинства до кучи — ещё и отставание в развитии, частично врождённое. частично приобретённое. Большинство не разговаривали — вообще. Не все попали в руки врачей и соцработников вовремя — некоторые личные истории и вспоминать-то тяжело не то, что пересказывать.

Йоши, собственно, не должен был в нашем классе находиться, диагноз у него был совсем другой, очень затейливый, было там и генетическое заболевание, и родовая травма, «черты аутизма» там тоже присутствовали, но одной строчкой, в больнице Эйтаним он жил практически с детства. Но — так уж сложилось, что этот разговорчивый и на редкость общительный человечек прижился именно в такой странной компании отрешённых от внешнего мира людей — с ними он тусовался больше всего в больнице, очень любил слово «аутист» — не было для него хуже обиды, чем сказать,«Йоши, ты — не аутист!» (ну, разве что назвать сатмарским, а не гурским хасидом).

Надо ли говорить, что у всех, кто с ним работал, он числился в любимчиках? (Знаю-знаю, что непедагогично, и что надо ко всем воспитанникам относиться одинаково, мы и старались, но что делать, если стоило Йоши заговорить, всяк расплывался в улыбке и влюблялся в него немедленно и надолго).

Музтерапевт Лина (та самая, которая как-то перепутала «леhитпашер» с «леhитпашет») для каждого из воспитанников сочиняла на популярную мелодию простенькую песенку на иврите — с этого начиналось каждое занятие. Для Йоши были выбраны «Подмосковные вечера», под которые пелось что-то вроде:

Йоши-Йошинька, hу ка-зе хамуд,
hу ахи хамуд ба кита...

(Йоши-Йошинька, он милашечка,
Самый миленький он у нас... — ну, как-то так)

При первых же аккордах «Вечеров» Йоши вскакивал с блаженной улыбкой и сообщал:

— Йоши расчувствовался! — и немедленно начинал лить счастливые слёзы.

Лина напускала на себя строгость:

— Ишайягу, я больше не буду этого петь! Прекрати плакать!

Йоши торопливо и старательно промокал слёзы, сам себя шлёпал по щекам и, шмыгая носом, обещал скороговоркой:

— Небуду-небуду-небуду! Пой-пой-пой! Дальше-дальше-дальше!

И вот этого Йоши, всеобщего баловня и любимчика, как-то раз ударил свежепринятый на работу, так называемый физиотерапевт. Не Мустафа, который был деловит, приветлив, немногословен и супер-профессионален (именно поэтому он работал у нас всего несколько часов в неделю, потому что был нарасхват, работа у нас была для него чем-то вроде волонтёрства, потому что платили гроши).
А поскольку работы для физиотерапевта было много, то Бренда со свойственной ей способностью находить, пардон за каламбур, отборные отбросы однажды представила нам нового штатного Махмуда (я не иронизирую — этого тоже звали Махмудом, как и шантажиста) на полставки.

Диплом физиотерапевта этот рослый красавчик получил почему-то в Сербии. Я в этом сразу засомневалась, после того, как увидев у меня однажды в руках газету на русском языке, он простодушно поинтересовался. что это за буквы такие странные?

Я изумилась:

— Ты, вроде, в Сербии учился — никогда не видел кириллицы?

— Чего-чего? кукириллица? — он деланно засмеялся и быстренько слинял.

Я поделилась своими сомнениями с Брендой.

Она в ответ нелогично, но пылко возразила, что человек изучал в Сербии физиотерапию, а не славянскую грамматику, и вообще, почему бы мне не задуматься об угнетённых арабских юношах, которые вынуждены учиться чёрт-те где, потому что на медицинское образование в Израиле у них нет средств!

Я ответила ей, что ежедневно по дороге в Адассу в 27-м автобусе вижу изрядное количество арабских студентов-медиков — снятся они мне, что ли? А если они — дети миллионеров, то почему на медицинский факультет добираются на автобусе? И заодно, хотелось бы узнать, на каком благотворительном складе выдали нуждающемуся Махмуду новую модель «Тойоты-Ярис» — воо-о-н она, красавица, на стоянке рядом с обшарпанной директорской машиной стоит?

При упоминании директора Бренда срочно вспомнила, что у неё совещание и улетучилась.

И однажды этот верзила, вечно облитый какими-то тошнотворными духами, ударил маленького Йоши.

Никто этого не видел. Меня срочно вызвали в тот день в другое отделение, поговорить с русскоязычным подопечным. В таких случаях воспитателя в моём классе должен кто-то заменять для подстраховки — в класс зашла сама Бренда. Откуда мне было знать, что затем она позовёт Махмуда. Йоши в тот день слегка буянил — за завтраком ему не достался любимый сэндвич с яичницей — других он не признавал — и он нудел, жаловался и хныкал. Махмуду это надоело, он вывел Йоши, якобы в туалет, и ударил по лицу. Аккуратно. по носу раскрытой ладонью — чтоб больнее и ничего не сломать.

Я видела только последствия — Йоши, скорчившись и закрыв лицо руками, сидел у стенки и дрожал. Я присела на корточки, аккуратно отвела его ладони от лица, увидела распухший, наливающийся краснотой нос и спросила как можно спокойнее, чтоб не напугать:

— Йошинька, что с тобой? Что у нас с носиком?

Он ответил даже не с обидой, а с изумлением:

— Махмуд ударил... сказал «заткнись» и вот так (он растопырил ладонь и показал как) ударил. Он Йоши не любит. Он тебя не любит. Он никого не любит. Прогони его! Прогонишь?

— Прогоню, — сказала я, стараясь не повышать голос, — прогоню, дорогой мой, не бойся, он больше к тебе не подойдёт...

Ну, что сказать — Махмуд действительно больше в мой класс не зашёл на протяжении всего года, что я там работала после этого ЧП. Но это было единственное, чего я добилась.

Я ведь сгоряча кинулась к директору: звонить в полицию! уволить мерзавца! Но...

Неведомо, чему махмудка учился в Сербии-несербии, но политическую обстановку в Израиле он знал прекрасно и газетки почитывал. Он меня опередил — увидев, что я утешаю Йоши, шустро рванул в кабинет к своей благотельнице и доложил, что Чипка собирается его оклеветать! Почему? а потому, что он — араб, а она оккупантка-поселенка, религиозная мракобеска, правая экстремистка! А откуда у Йоши распухший нос? — ударился об стенку, что с дурака возьмёшь?

Ничего не помогло — юридически показания недееспособного подопечного не могли быть признаны действительными.

Я долго не сдавалась, я съездила к доктору, который знал Йоши с пяти лет — вы же знаете, что он не может такое сочинить, не умеет он врать, для него это — непосильная интеллектуальная работа!

— Ты права — Йоши не умеет врать, — грустно согласился доктор, — но тебе это не поможет. Он — недееспособный, а других свидетелей нет. И мой тебе совет — не трави себе душу, брось, ты же видишь сюда политику примешивают, бесполезно...

Меня мало утешило то, что большинство сотрудников перестало с Махмудом разговаривать. Меня порадовал, но тоже не утешил славный арабский парень Нур, залепивший при всех этому громиле пощёчину (он был ниже сербского физкультурника на голову).

Потому что подонок, удачно разыгравший мину невинно оклеветанного, проработал после этого ни шатко, ни валко ещё два года.

А при чём здесь выборы, спросите вы?

А при том, что на дворе стоял 1999-й — мутный год, когда на выборах победил солдат номер один с поросячьими глазками, пообещавший народу Израиля мирумир прям вчера и одаривший самой кровавой из интифад. Так что, может, и не было смысла гневаться на шустрого Махмуда, который всего-навсего удачно поймал волну.

Но меня до сих пор передёргивает, когда вспоминаю ощеренную его физиономию и шипение:

— Что, съела? наше время настало!

P.S. Для тех, кому интересно, добавлю, что после увольнения, я больше ни разу в этот центр не заходила — до меня долетали только отголоски событий. Махмуда в конце-концов уволили со скандалом — подробностями я не интересовалась. Затем по-тихому уволили и Бренду. Кто-то не поленился разыскать мой телефон, чтобы позвонить и узнать, не хочу ли я прислать резюме на открывшуюся вакансию. Я к тому времени жила уже совсем другой жизнью, поблагодарила за доверие и положила трубку. Жив ли ещё Йоши (с его диагнозом долго не живут), я не знаю, спрашивать не хочу, чтобы надеяться, что жив и всё ещё плачет при звуках «Подмосковных вечеров».

Сохранено