Мифы Эмсской депеши

navlasov — 13.07.2020 150 лет назад появилась на свет так называемая "Эмсская депеша". Думаю, если бы кому-нибудь пришла в голову мысль составить Топ-5 самых известных дипломатических документов XIX века, ее бы туда включили без малейших колебаний. Считается, что именно этот документ спровоцировал начало Франко-германской войны 1870-71 гг.

Историю Эмсской депеши обычно описывают со слов Бисмарка, который в своих мемуарах весьма красочно обрисовал появление на свет этого документа. Позволю себе процитировать этот отрывок целиком.

Итак, вечером 13 июля, в тот же день, когда в курортном Эмсе прусский король проявил уступчивость по отношению к французским требованиям, в Берлине на ужин к Бисмарку заглянули военный министр Роон и шеф Большого генерального штаба Мольтке. "Во время нашей беседы мне сообщили, что разбирается шифрованная депеша из Эмса, за подписью тайного советника Абекена, состоявшая, если мне не изменяет память, из 200 групп. После того как мне подали расшифрованный текст, из которого явствовало, что Абекен составил и подписал телеграмму по повелению его величества, я прочел ее моим гостям, и она повергла их в такое подавленное настроение, что они пренебрегли кушаньями и напитками. При повторном рассмотрении документа я остановился на предоставлявшемся его величеством полномочии, коим поручалось тотчас же сообщить как нашим представителям, так и в прессу о новом требовании Бенедетти и его отклонении. Я поставил Мольтке несколько вопросов относительно степени его уверенности в состоянии наших вооружений, а соответственно и относительно времени, какого они еще потребуют при внезапно всплывшей военной опасности. Он ответил, что если уж быть войне, то он не ожидает никакого преимущества для нас от оттяжки ее наступления (...)

Я воспользовался сообщенным мне Абекеном полномочием короля обнародовать содержание его телеграммы и в присутствии обоих моих гостей, вычеркнув кое-что из телеграммы, но не прибавив и не изменив ни слова, придал ей следующую редакцию:

"После того как известия об отречении наследного принца Гогенцоллерна были официально сообщены французскому императорскому правительству испанским королевским правительством, французский посол предъявил в Эмсе его королевскому величеству добавочное требование уполномочить его телеграфировать в Париж, что его величество король обязывается на все будущие времена никогда не давать снова своего согласия, если Гогенцоллерны вернутся к своей кандидатуре. Его величество король отказался затем еще раз принять французского посла и приказал дежурному адъютанту передать ему, что его величество не имеет ничего более сообщить послу".

Совершенно иное впечатление, производимое сокращенным текстом эмсской депеши по сравнению с оригиналом, зависело не от более энергичных выражений, а лишь от формы, которая придавала этому сообщению вид чего-то окончательного, тогда как редакция Абекена показалась бы лишь фрагментом еще не закончившихся переговоров, которые должны быть продолжены в Берлине.

Когда я прочел моим гостям телеграмму в сокращенной редакции, Мольтке заметил: "Так-то звучит совсем иначе; прежде она звучала сигналом к отступлению, теперь – фанфарой, отвечающей на вызов". Я пояснил: "Если, во исполнение высочайшего повеления, я сейчас же сообщу этот текст, в котором ничего не изменено и не добавлено по сравнению с телеграммой, в газеты и телеграфно во все наши миссии, то еще до полуночи он будет известен в Париже и не только своим содержанием, но и способом его распространения произведет там на галльского быка впечатление красной тряпки. Драться мы должны, если не хотим принять на себя роль побежденного без боя. Но успех зависит во многом от тех впечатлений, какие вызовет у нас и у других происхождение войны; важно, чтобы мы были теми, на кого напали, и галльские высокомерие и обидчивость помогут нам в этом, если мы заявим со всей европейской гласностью, поскольку это возможно, не прибегая к рупору рейхстага, что встречаем явные угрозы Франции безбоязненно".

Эти мои объяснения вызвали в настроении обоих генералов столь радостный перелом, внезапность которого поразила меня. Они неожиданно снова обрели вкус к еде и питью и заговорили в бодром тоне".

Эта история настолько красива, что большинство исследователей воспроизводило (и по-прежнему воспроизводит) ее в своих работах практически без изменений, не подвергая серьезной критической оценки. Так, В.В. Чубинский в своей биографии "железного канцлера" писал: "Бисмарк превратил в целом мирную депешу в провокационный по отношению к Франции документ. Сделано это было гениально просто: путем ее сокращения, удаления очень существенных подробностей".

Между тем, к мемуарам Бисмарка надо подходить с большой осторожностью. Они не случайно считаются одним из шедевров немецкой художественной прозы (именно художественной прозы!). "Железный канцлер" писал их уже после своей отставки, и его задачей было не исповедаться, а воздвигнуть себе нерукотворный памятник. Ему это удалось на двести процентов: результат получился настолько качественным, что "бисмарковские" трактовки событий часто господствуют в историографии по сегодняшний день, и расстаются с ними исследователи с большим трудом и под грузом неопровержимых аргументов.

Именно так и случилось с Эмсской депешей. Еще в 1960-е годы историки стали подозревать, что красивый рассказ про "изящно вычеркнул несколько слов" - выдумка с начала до конца. Дело в том, что обнаружить в архивах "исходную" версию депеши с пометками Бисмарка (да даже и без них) так и не удалось. Телеграммы, отправленные тем вечером из Эмса в Берлин (их было несколько) требовали достаточно серьезной переработки для того, чтобы получить из них вышеприведенный текст. Очевидно, ни о каком "гениально простом сокращении" речи не шло, налицо было как минимум серьезное редактирование.

Почему же Бисмарк настаивал, что он "вычеркнул кое-что, но не прибавил и не изменил ни слова"? На то могло быть несколько причин. Во-первых, в своих мемуарах "железный канцлер" фактически признавался, что спровоцировал французов объявить войну. С одной стороны, это воспринималась как безусловная заслуга - именно он и никто другой объединил Германию после того, как король чуть все не испортил, а генералы впали в уныние. С другой, в рамках представлений конца XIX века провоцирование войны было уже сомнительным достижением, и поэтому наряду с констатацией неизбежности конфликта стоило подчеркнуть, что особых усилий прикладывать и не пришлось. Во-вторых, цель автора могла заключаться в том, чтобы придать истории дополнительный драматизм и представить себя гениально ловким дипломатом, который способен придумать такую замечательную хитрость. В-третьих, Бисмарка могла просто подводить память (такое за ним замечали еще с 1870-х). Эти три версии, разумеется, не являются взаимоисключающими.

Перейдем теперь ко второму мифу - о том, что Эмсская депеша стала той искрой, из которой возгорелось пламя войны. Эта точка зрения была также подвергнута серьезной критике в последние десятилетия как немецкими, так и французскими историками.

Так, один из самых авторитетных исследователей дипломатического кризиса 1870 г., издатель трехтомного сборника документов по "испанскому вопросу" Йозеф Беккер считает, что в Берлине решение в пользу войны было принято за день до Эмсской депеши - 12 июля, на вечерней встрече Бисмарка, Роона, Мольтке и Эйленбурга. Таким образом, ни о каком спонтанном решении на следующий день речь идти не могла.

Французский историк Франсуа Рот, в свою очередь, пишет о том, что во Франции уже 13 июля, до появления Эмсской депеши в печати, в обстановке секретности уже были начаты первые мобилизационные меры. Таким образом, и в Берлине, и в Париже решение о войне фактически уже было принято. Эмсская депеша лишь дала обеим сторонам удобный повод ускорить подготовку и перевести ее в открытую форму.

Насколько справедлива эта версия - вопрос дискуссионный. Однако нет сомнений в том, что именно Эмсская депеша стала спусковым крючком, после которой дальнейшее развитие приняло необратимый характер. Публикация ее текста в немецкой и международной печати вызвала в Париже предсказуемую реакцию. Уже на следующий день было принято окончательное решение в пользу войны (правда, Наполеон III поначалу все еще колебался). 15 июля правительство запросило у Законодательного корпуса согласия на военные кредиты. В тот же день и во Франции, и в Северогерманском Союзе началась мобилизация. 19 июля Франция объявила войну Пруссии.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив