Masha Halevi, дочь Саши Окуня, об эвтаназии и последних днях своего отца
slavochkar — 15.11.2025
Эвтаназия
...Право человека, смертельно больного, закончить свою жизнь так, как он хочет, достойным и уважающим образом, — это его право. Как уже поняли в Швейцарии. Взять под контроль то, где болезнь этот контроль у него отнимает. Даже у животных есть такое милосердие, а у людей — нет. Им приходится страдать, превращаться в тень самих себя, становиться зависимыми от других, становиться дементными или терять контроль над сфинктерами, зависеть от сиделки...
Мой отец хотел умереть. И он хотел выбрать, когда умереть. Он уже всё спланировал. Когда рак дойдёт до стадии, где он будет страдать или станет зависимым от других, он устроит прощальный ужин. Меню он уже продумал. А потом пойдёт спать.
(Мой отец придумал «семантическую кухню». Что это значит? Ещё одна его забава, которую другие восприняли слишком всерьёз. Его тезис был в том, что якобы, поскольку всё в мире гармонично и взаимосвязано, если у блюда красивая история, оно получится вкусным. Пример: блюдо, состоящее из розового соуса (символ надежды), на котором лежит зелёный лист салата (цвет ислама), на листе — варёное яйцо (символ первичности, зарождения), и при разрезании яйца внутри обнаруживается маленький осьминог… Название блюда — «Соглашение Осло». В общем, вы поняли идею, да? :))
Короче, было вот такое меню, которого я не успела увидеть. Должно было быть отличное вино. Прощание с нами. А потом заснуть. Как именно заснуть? Эту часть отец толком не решил. Он обращался к разным врачам, и хотя находились такие, что обещали его направить и выписать рецепты, в конце, что вполне понятно, струсили и этого не сделали. Тогда отец достал в России окольными путями восемьдесят снотворных таблеток. Которые оказались довольно слабые.
За два дня до своей смерти отец сомневался. Как я проглочу такое количество таблеток? Может, меня вырвет? Может, впаду в кому? Совершенно нехарактерное для него было ощущение будто бы он хочет, чтобы я ему это решила. Я сказала: может, ты будешь принимать их по несколько за раз? — «Нет, но я не могу ни пить, ни есть, мне будет тяжело». — «Может, я тебе их растолку?» — «А если меня вырвет или я впаду в кому?» В конце я в отчаянии уже спросила: «Ты чего хочешь, чтобы я тебя подушкой задушила?» И отец рассмеялся и сказал — нет.
И почему всё это? Потому что домашний хоспис через больничную кассу, несмотря на Закон о неизлечимо больном, который говорит, что если человеку осталось меньше двух недель, можно дать ему паллиативную седацию, то есть дать морфин так, что он очень-очень крепко заснёт и ничего не будет чувствовать, и тогда тело отпускает через день-три, — отказался дать ему седацию. Сначала, сказали ему, мы тебя слегка усыпим, чтобы ты не страдал, только попутно ты не сможешь ходить в туалет и тебе понадобятся подгузники. Потом, если будешь страдать, добавим ещё. Мы также позаботимся о сиделке через Битуах Леуми. А потом, если увидим, что ничего не помогает, дадим седацию. Всё это для моего отца было огромной красной линией.
И тогда, как обычно, мы заплатили очень большие деньги за то, что государство должно давать бесплатно. За частный хоспис на дому, в котором понимали, что значимой, жизненно важной для человека может быть не только физическая боль, но и эмоциональная, и душевная. А для такого человека, как мой отец, потеря контроля над собой — это экзистенциальное страдание. Поймите, за два с половиной часа до смерти, когда пришли дать ему наркоз, мой отец сам, на своих ногах пошёл в туалет — чтобы, не дай бог, не нуждаться в подгузнике в момент, когда он уснёт.
И я знаю, что помогать ему было незаконно. Но я была рядом ради него. Я не была готова решать за него, как на мгновение показалось, что он этого бы хотел, но если бы он решил — я бы ему помогла. И я бы этого не скрывала. И мне было бы всё равно на юридические последствия. Потому что поступить правильно и морально — это не всегда совпадает с тем, что общество решает из-за страхов или религиозных представлений о «святости жизни», которые на деле освящают страдание и решение отдать поводья и контроль вымышленному богу, а не самому человеку.
Мой отец завершил свою жизнь так, как хотел. Дал последнюю лекцию за два дня до смерти, вечером перед этим пришли друзья попрощаться, он даже смог выйти на балкон и выпить бокал вина, а на следующий день его усыпили, и он отправился в свой последний путь именно так, как он выбрал. Хотя последний ужин он уже не смог устроить.
Эвтаназия, насколько мне известно, разрешена только в Швейцарии. И там ничего не затягивают. После получения одобрения человек выпивает то, что ему приготовили, — так, чтобы он не страдал, — и умирает через минуту. В Израиле просто сильно усыпляют, и это может длиться несколько дней. В случае моей матери, например, это длилось два дня. Потому что «святость жизни», ага.
Когда же человечество уже вырастет из своих страхов перед смертью? Когда поймёт, что это часть жизни, и что важно — не сама жизнь, а её качество? Когда поймёт, что у людей есть полное право на самих себя, на своё тело, на свои чувства, на свою жизнь? Что когда единственная опция — это страдание, которое невозможно облегчить или предотвратить, — вполне нормально отпустить?
Отец любил жизнь и жил её полностью до последнего момента. Вот он здесь — уже очень больной, но всё ещё дурачится перед камерой рядом со своей картиной. Люблю тебя, папа. Я бы не предала тебя и не оставила страдать.
|
|
</> |
Как выбрать обувь Терволина 
О русском Оружии. Огнемётный «Курьер» 
просто так 
За что "сидел" Королёв 
Почему «елизаветинский воротник» носили сотню лет? Религиозная война и 
добрый доктор Айболит 
Как Путин полетит в Венгрию - Airlive, BBC и ATM создали карту с вероятными 
Логика М 
Про ужины 
