Марк Захаров: "В театре люди объединены талантом и общими ценностями, а в

philologist — 05.10.2019 Беседа народного артиста СССР, художественного руководителя Московского театра имени Ленинского комсомола («Ленком») Марка Захарова с писателем и журналистом Дмитрием Быковым, 2007 год. Текст приводится по изданию: Быков Д.Л. И все-все-все: сб. интервью. Вып. 1 / Дмитрий Быков. — М.: ПРОЗАиК, 2009. - 336 с.



Захаров — кажется, единственный руководитель театра в современной Москве, продолжающий активно ставить в ущерб всякой прочей деятельности: хозяйственной, мемуаристской и политической. Плотность его разговора почти сверхъестественна: у него было сорок минут, и вот чего мы наговорили.

— То, что вы все чаще зовете в Ленком людей со стороны, преимущественно молодых, — это поиск смены, что ли? Иногда кажется, что вы хотите «лиру передать»...

— Я никогда не возражал против того, чтобы ленкомовцы снимались в кино. Это придавало им популярности, привлекало в театр новую публику — а главное, они возвращались обогащенными. Пообщались с другим режиссером, с новыми артистами — и это был рост. Так вот, новые люди должны приходить в театр. Иначе он выродится. Недавно Инна Соловьева справедливо написала, что Ленком никогда не был театром одной звезды — это так, центр тяжести гибко переносится, я всегда делаю ставку не на звезду, а на среду. Творческую среду, в которой могут формироваться мощные индивидуальности. Эту среду нельзя замыкать. Пришел Александр Морфов — молодой болгарский режиссер, он будет делать в этом сезоне «Визит старой дамы» Дюренматта, а до этого сделал «Пролетая над гнездом кукушки».

Я так любил формановский вариант этой истории, что в возможность ее адекватной театральной постановки не верил, но Морфов меня переубедил — он привлек первоисточник и отошел от фильма. Шанина в роли старшей сестры там творит чудеса. Мирзоев поставил «Тартюфа», Жолдак будет делать «Русскую красавицу» — я за свежую кровь; пусть мы ошибемся, но не закиснем. Хотя у меня есть твердое понимание того невеселого факта, что вечных театров не бывает. Того Лейкома, который возник в семидесятые и который ассоциируется с нынешними звездами первого ряда, больше не будет. Болезни Караченцова и Абдулова подкосили театр. С тех пор как ушел Евгений Павлович Леонов, труппа не переживала таких ударов. Есть блестящие молодые артисты — второе, третье поколение: Миронова, Фролов, Большова. Есть, как мне кажется, лицо театра — психологическая правда, помноженная на зрелищную заразительность. Но Ленком не прежний. Что, может быть, и к лучшему: постоянство бывает только в смерти.

— Вопросов о состоянии Абдулова и Караченцова не избежать. Караченцов, писали, был на сборе труппы, но я не всегда понимаю желание его жены, Людмилы Поргиной, обязательно вытащить его на люди... Это уже поссорило ее с врачами, кажется.

— Я не хочу это обсуждать. Мне кажется, Людмила Поргина старается придать этой истории оттенок театральности, публичности, словно наверстывая недоигранное, — и не могу этого одобрить, но это только ее жизнь и ее выбор. С врачами там действительно отношения такие, что все встречи уже происходят под магнитофон — полное взаимное недоверие. Я несколько раз бывал у Караченцова, общался с ним — он может говорить короткими фразами. Какие-то скрытые резервы мозга включились, — мы ведь о мозге ничего не знаем, он умеет сам себя перенастраивать, — и он безусловно все понимает. О возвращении его на сцену думать нельзя — он потерял сознание даже на теннисном корте и вряд ли выдержит актерские нагрузки, и голос пока не восстановился, — но его здравый рассудок сомнений не вызывает. Другое дело, что личность не может сохраниться в неизменности после такой травмы — деформации неизбежны. Что касается Абдулова, в его возвращение на сцену я верю, и все разговоры о том, что от рака четвертой стадии может спасти только чудо, меня не пугают: чудо сопровождает Абдулова всю жизнь, он бывал и не в таких переделках и всегда выходил победителем. Что болезнь — он обманывал КГБ!

— Это как?

— Ко мне в семьдесят шестом в театр явились люди оттуда и сообщили, что у Абдулова связь с иностранной шпионкой, которую они сейчас высылают. Тем самым ему закрываются любые выезды за рубеж. Так-так, говорю я, но ко мне-то что вас заставило обратиться? Что я могу сделать с Абдуловым? А пусть, сказали они, на него повлияет комсомольская организация театра. Чтобы не вступал больше в связи со шпионками. Вот тут я впервые, пусть в легкой дымке, разглядел крах системы: если у грозы всей страны, Комитета, не нашлось других проблем, кроме эротических похождений Абдулова, и других инструментов, кроме комсомольской организации, — дело швах. Что и произошло. А за границу он выехал очень скоро — и никто не остановил. Да что КГБ — он меня обманывал; я сам по образованию актер и хорошо знаю артистов, но купился. Абдулов по молодости лет — уже после потрясающего студенческого дебюта в спектакле «В списках не значился» — часто опаздывал на репетиции, причем опаздывал так, что стадия гнева у меня успевала пройти и наступала стадия тревоги; я был счастлив, что он вообще появился. «Саша, что это такое?!» — «Марк Анатольевич, — отвечал он, выдавливая из глаза скупую мужскую слезу, — я два часа сидел у постели тяжело больной девушки!» Он произносил это так, что я сам готов был разрыдаться, и покупался еще дважды, пока не сообразил, что про постель, может, и правда, а про остальное...

— Абдулов будет на юбилее театра?

— Кочкарева вместо него сыграет Чонишвили, и я опять убедился, при всем уважении к Сергею, что Абдулова все-таки не заменишь. Незаменимые есть. Мы уже показывали «Женитьбу» в конце прошлого сезона в Самаре — три спектакля. Я всегда завидовал Бродвею, имеющему возможность перед главной премьерой мюзикла обкатать его в американской глубинке, и решил показать спектакль в провинции, где успех был шквальный. Не знаю, успеют ли подготовить Абдулова к переезду в Москву именно 20 сентября, но он действительно возвращается и будет лечиться здесь.

— Почему «Женитьба» ?

— Скажу вам честно, у меня давно не было желания поставить что-то новое. А когда настойчивого желания нет, незачем и браться. Почему Гоголь? Потому что до Достоевского, до Салтыкова- Щедрина он залез в нашу русскую черепную коробку и что-то важнейшее про нас понял и попытался перенастроить, и не смог. Думаю, в «Женитьбе» особенно наглядна одна главная черта славянского характера — твердое понимание, что надо немедленно что-то менять — «Живешь, живешь, да такая наконец скверность становится!» В этом вопле Подколесина, в самом начале, главная предпосылка всего действия: женитьба ведь у Гоголя не сексуальное, вообще не любовное событие. Это попытка переустройства жизни, и русский человек иногда вдруг страстно хочет все переустроить в своей судьбе: проводит реформу судебную, земскую, административную, отнимает льготы, упраздняет министерства... а потом, в решительный момент, вся эта импульсивность уходит в песок, в никуда, и все возвращается на круги. Жених выпрыгнул в окно, и мое почтение. Это хорошо заметно на поляках — тоже славяне, но страна меньше: у нас все как-то медлительнее происходит, растворяется, а там все эти метания на глазах. Дружат с нами, враждуют с нами, затевают реформы, отказываются от них — много импульсивности, задиристости, вздорной и лихорадочной активности, чередования самоупоения с саморуганием... Вот про что «Женитьба», и я ставлю про то, как жених снова шмыгнул в окно.

— Вы согласны с мнением той же Инны Соловьевой, что в Ленкоме не осталось общественного пафоса — он постепенно вытеснился тотальной иронией, а потом и просто молчанием по этому поводу?

— Скажу вам больше, я был настолько наивен, что искренне пытался — вместе с Шатровым — противопоставлять плохому Сталину хорошего Ленина. Вообще идеология ушла, это точно. Оказалось, что дело не в ней. Я периодически езжу в Германию и вижу, что восточные немцы по-прежнему отличаются от западных — во втором, в третьем поколении... Я думал, что состарятся те, кто помнит коммунистов, что вырастет новая генерация, — ничего подобного, все воспроизвелось; кто живет в Дрездене — не умеет и не хочет работать, как в Баварии. Правда, и корысти у них меньше, и расчета. Дело в том, что в Восточной Германии идеология не насаждалась, а вбивалась, она успела въесться в кровь — никто же не думал, что вследствие идейной обработки человек может меняться биологически. Но — может: человек вообще такое существо, что его биология управляется идеологией, головой. Так что задачу свою я вижу не в борьбе с идеологиями, а в раззомбиро- вании. Мы зомбированы до сих пор — за семьдесят лет, ничего не поделаешь, вырос другой человек. А раззомбирование — оно сложней, чем разрешение или запрещение чего-то. Нужно зрелище, нужен шок, нужна апелляция к сильным эмоциям — театру есть что делать, а учить и проповедовать он больше не должен, по-моему.

— В Ленком любит ходить властная элита, вы с ней часто общаетесь — как она эволюционирует?

— Это вы никогда не были властной элитой. Не то знали бы, что у них там, в верхах, есть примета: сходил в Ленком — сняли. Юрий Любимов, чей девяностолетний юбилей театральная Москва будет справлять в этом сезоне, придумал термин «портрет». Это если человек из верхушки пришел. У нас закономерность четкая: «портрет» явился — и перестал быть портретом. Началось с Язова. Пришел. Я показываю ему фотографию: основатель театра Берсенев с молодым Константином Симоновым, спрашиваю: узнали? Он говорит: да, справа вы... Через неделю ГКЧП, и сняли. С тех пор пошло.

— А Путин у вас не бывал?

— Путин не бывал. Супруга заходила несколько раз... А совсем недавно были Иванов и Медведев. Я в этом кабинете их принимал и сказал любимую фразу о том, что чувствую себя, как Станиславский: он одинаково волновался во время визита в театр великого князя и первого секретаря ЦК. Я тоже одинаково волнуюсь — что тогда, что теперь. Они поулыбались. Я уж думал, традиция прервана: они посетили театр, и ничего. И вот вам, пожалуйста, Зубков — премьер...

— Опасное место Ленком.

— Не говорите. Медведев, кстати, интересные вещи рассказывал. О том, как летал недавно в Корякский округ и не мог добраться по дороге: только вертолетом, асфальта нет. Выделил деньги на дорогу. Признался, что все разворовано. Это меня поразило: ведь вроде бы завелись деньги, ведь столько разговоров о порядке! Нет — воровство пуще прежнего, я услышал недавно, что и на Сочи не хватает двенадцати выделенных миллиардов. Создали комитет по надзору за расходованием. Дальше, видимо, создадут комитет по надзору за комитетом.

— Но ведь в театре не воруют! Ни у вас, ни у других — в чем дело?

— Ну, вероятно, в том, что в театре люди объединены талантом и общими ценностями, а в правительстве — нет, а в России — тем более... Потом еще вот какое отличие: я на ошибке гениального Эфроса убедился в том, что театр нельзя строить в расчете на одну звезду, будь это даже такая звезда, как покинувшие его Ширвиндт или Гафт, как оставшаяся с ним Яковлева... Театр — не пирамида, это дело такое многоцентричное. А Россия все как-то выстраивается в пирамиду с одной звездой, а в пирамидах могут работать либо за страх, либо за деньги. За идею — нет.

— Но опыт общения с Путиным у вас есть?

— Есть, он интересно общается. Умеет, что называется, срезать. Все понимает, это шокирует в первый момент. Я подготовил целый доклад о возможной реформе театрального дела. Начинаю: «С точки зрения правового государства...». Он сразу: забудьте, мы живем не в правовом государстве. Я: но надо же как-то разобраться со спонсорами, написать закон о них... Он: с вашими спонсорами лучше не разбираться. Я думал сначала, это он мне одному так сказал, но потом выяснил — нет, многим.

— Он что же, Таранцева имел в виду?

— Возможно, и Таранцева.

— Знаете, не в обиду будь сказано, но меня это тоже всегда шокировало. У него же на лице крупными буквами все написано...

— Ну и что, а театру он помогал очень! Мы современное оборудование купили благодаря ему. Нам и Андрей Вавилов помогал — легендарный персонаж, на которого уж такой был накат, что казалось — непременно посадят. А он прилетел из-за границы и всех раскидал, как щенков, и оказался ни в чем не виноват. Это единственный случай, когда в ответ на просьбу спонсора я принял в театр его протеже, Марьяну Царегородскую, портретами которой была увешана вся Москва.

— Вы ее видели живьем?!

— Даже репетировал с ней.

— Там было из-за чего оклеивать всю Москву плакатами?

— Ну, я не судья чужим вкусам! Работала она неплохо, у нее был эпизод в «Варваре и еретике». Потом я этот эпизод вырезал, а она, видимо, охладев к театральной карьере, улетела в Лондон заниматься балетом.

— И Вавилов теперь помогает лондонскому балету?

— Не знаю. Нам он помог с дорогими и трудными японскими гастролями, которых одна принимающая сторона не потянула бы. Спасибо.

— Есть в современной театральной Москве восхищающие вас деятели и спектакли? Может, какие-то студии, экспериментальные коллективы, малые сцены?

— В Москве — Фоменко, в Петербурге — Додин. Из спектаклей — на меня сильное впечатление произвел «Пластилин» по пьесе Сигарева в Центре Казанцева и Рощина. Это было новаторски и очень энергично. Что касается студий и малых сцен, я не поклонник камерных экспериментов — это просто не мое. На малом пространстве проще воздействовать на зрителя, начинаются уже не театральные, а гипнотические приемы. Я однажды в порядке издевательства запустил слух, что планирую поставить спектакль в грузовом лифте, вот только не могу найти спонсора на достаточно вместительный лифт. Все купились, всерьез писали об этом, до сих пор спрашивают, что там с лифтом... А ведь эпилептик, бьющийся в припадке в тесном замкнутом пространстве вроде кабины того же лифта, подействует сильней любой актерской игры. Я люблю большую сцену и большой зал.

— Где тоже не обходится без гипноза.

— Ну а как же! Высшее достижение — когда ты пятьсот разных людей, друг с другом даже не знакомых, на несколько минут — больше не бывает — превратил в единую биомассу, с общими чувствами, общим восторгом...

— Я недавно переслушал «Звезду и смерть Хоакина Муръеты» — и все-таки не понял, как это вам в 1976 году разрешили. Ведь это и сейчас звучит крамолой: «В школе с детства нас учили — нет страны чудесней Чили, только жизни нет, только жизни нет»...

— С «Мурьетой» более или менее понятно: Чили, Корвалан, Неруда, антиамериканский пафос, недавний пиночетовский переворот, как-то она прошла по разряду политического театра, хотя вся сцена отъезда — «Мы из ада отправились в рай, прощай!» — считывалась залом как явный намек на эмиграцию из СССР. А вот как «Юнона и Авось» два года спустя была принята на ура — это чистое чудо. Наверное, им просто понравился спектакль. Одна женщина из принимающей комиссии, совершенно партийная, так и сказала: «Особенно удался образ Богоматери». После чего Вознесенский сказал, что просто так это случиться не могло, что это Божественное вмешательство и надо всем срочно ехать в Елоховский собор — ставить свечу к иконе Казанской Божией матери. Что и было исполнено. Этот спектакль не мог быть пропущен никогда и ни при каких обстоятельствах — чего стоит подъем Андреевского флага на сцене или ария Резанова «Мы дети полдорог, нам имя полдорожье». Но прошел практически без поправок. И это был последний спектакль в истории российского театра, способный собрать стадион. Мы не поставили с тех пор ни одного мюзикла — не потому, что не было идей. Они были, но всякий раз всплывала матрица «Юноны». А подражать себе я не хочу.

— У вас с Гориным, Мироновым, Ширвиндтом была замечательная компания: сейчас в театральной среде есть что-то подобное? Есть такие московские интеллектуальные центры, от которых исходит заряд веселья и ума?

— Они обязательно есть, только это дело возрастное. Компания — это для тридцатилетних, сорокалетних, потом каждый сам по себе. Пора привыкать, что единой среды больше нет, что интеллектуальная жизнь будет происходить, как в Америке, в небольших, но мощных академических или творческих центрах.

— Возраст как-то меняет человека? Одни говорят, что сильно, другие — что ничуть...

— Меняет очень. Уходит юношеский максимализм, но и талант убывает. После семидесяти меньше боишься чужого мнения, вообще становишься храбрей, но семьдесят — сильный психологический удар. Вероятно, самый сильный из всех возрастных. Ничего не поделаешь, все лучшее придумывается в молодости. Достанься мне театр не в сорок лет, а позже, — Бог знает, что получилось бы. А ведь я сразу после назначения едва не слетел: первым спектаклем был «Автоград», все вроде сошло, а вторым — «Тиль», и на него пришла жена одного «портрета» с внуком. Ей показалось, что это детское. Атам был фламандский юмор, и было принято решение меня переместить на Московский театр оперетты, куда я совершенно не собирался. Я стал ждать увольнения, честно предупредив, что со мной уйдет и часть труппы, которую я же и привел. Но они про меня там забыли, и «Тиль» продолжал идти, и я ставил новое... Это спасение наше — что они про нас забывают. Мы все думаем, что там, наверху, все четко и последовательно. А там, слава Богу, такое же раздолбайство, как везде.

— Вы, как и Любимов, начинали как актер — нет желания к этому вернуться ? Сыграл же он Сталина в солженицынском «Круге первом»...

— Пришел однажды один драматург — известный, но не первого ряда, — и предложил пьесу о Пушкине. Ладно, я спрашиваю: кого вы видите в этой роли? «Вас, Марк Анатольевич!» — говорит он. Я представил, как приклеиваю бакенбарды, сколько радости доставлю артистам театра этим перевоплощением... всегда же приятен режиссер в идиотском положении... К счастью, жена в ранней молодости убедила меня, что актер я очень посредственный, а режиссер хороший. Актеру в студенческом театре платили тридцать рублей, а режиссеру побольше.

— Дайте определение идеального актера.

— Тот, кто, едва войдя и ничего не делая, приковывает зрительское внимание. Обладатель животного магнетизма — вроде Суханова, от которого не оторвешься. Мне однажды в Петербурге одна фирма предложила: у нас праздник, привезите к нам звезд: Караченцова, Абдулова, Чурикову... Я спрашиваю: что мы должны делать? А они: ничего, мы накроем стол, пусть они просто едят, а мы будем смотреть... В каком-то смысле это и есть идеальный театр. Они просто живут, а вы просто не можете отвести взгляд.

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив