Маленький город в большой литературе

fem_books — 02.09.2018

На эту тему я стала задумываться, когда раздобыла себе в подарок на именины «Повести и рассказы» С. Синицкой. Хоть и номинированная в прошлом году на Нацбест, книга эта издана малым тиражом, найти её трудно. Тем не менее игра стоит свеч – увлекательные фантазии, в том числе о восемнадцатом веке (тут я теряю волю, как полосатый слон при звуках флейты), очень добро и крепко написанные и, что редкость, отлично проиллюстрированные. Художница, М. Александрова, ещё учится в школе. Пятиминутка белой зависти... И вот что я заметила – произведения, где действие происходит в Новгородской области, в глухих деревнях Топорки и Бобылёво, для меня гораздо менее предсказуемы и менее понятны, чем те, где действие происходит в Петербурге. Почему так? Позволю себе предположить, что мистика города на Неве литературно разработана ещё со времён, когда Евдокия Лопухина перед насильственным постригом пророчила: «Питербурху быть пусту!»

И царицей Авдотьей заклятый,
Достоевский и бесноватый
Город в свой уходил туман.

А вместе с тем и у какой-нибудь Малой Вишеры, где все были, но были проездом, есть туман, да ещё какой! Только не было (пока) своего Достоевского и своей Анны Ахматовой.

Так что я целенаправленно стала искать про Малую Вишеру – и нашла. Первоначально кажется, что в романе Ольги Паволги и Михаил Перловского «Стеклобой», несмотря на соавторство, женская точка зрения не представлена. Единственная значимая героиня – невыносимая Александрия Щур, важная старуха вроде Кабанихи. Все актуальные, жизнеобразующие отношения у главного героя, историка Димы Романова – с мужчинами. В первую очередь с отцом, деспотичным, тяжёлым человеком, не лишённым солдафонства. Во вторую – с другом детства Максимом, который при ближайшем рассмотрении оказывается отцом версии 2.0. Дополненной, но не улучшенной. К художнице Саше у нашего героя така страсть, така страсть... что о ней не наберётся и двух страниц в совокупности. Близнецов любит! роль родителя на себя примеряет, при этом слабо представляет, какого Вася пола. Василий или Василиса, вот в чём вопрос? Мама в романовских воспоминаниях выступает этакой бессловесной, запуганной домовой эльфийкой, которая никогда не защищала, никогда не поддерживала, только по головке гладила, нужны больно её телячьи нежности -- ну, и там по мелочи: сотню сунет (в те времена-то сотню!), метким ответом тирана-отца срежет. А так мебель мебелью, никакой от неё помощи. Творчеством И.А. Мироедова, собирательного образа «школьного литературного классика» незадачливый учёный увлёкся, пытаясь найти ответ: как удалось утвердиться в жизни этому плуту, ивану, не помнящему родства, этой безотцовщине? И немудрено, что когда явится genius loci, он явится в мужском обличье. И разверзнутся психоаналитические бездны, и низвергнутся хляби, и небольшой захолустный город выступит во фрейдистском спектакле в роли Отца карающего, задрипанного божка, Цахеса-демиурга, от которого всех тошнит, но альтернативы которому никто не видит. «Стеклобой» – по-настоящему жуткая вещь, по-хорошему жуткая.

Апдейтом прибавлю недавно прочитанные «Вещные истины» Руты Шейл. Хотя Кёнигсберг не превратился в захолустье, и став Калининградом -- уж такое географическое положение. На первый взгляд перед нами типичное урбанистическое фэнтези с расследованием давнего преступления, юной главгероиней происходящей от весьма непростых предков, и перевёртышами: то враг-друг, то друг-враг. Персонажи как мультипликационные, и яркие, и отчасти плоскостные. Люди это или маски, которые надевает великий город, город энигматического Гофмана, пацифистки Кете Кольвиц и, само собой, беспокойного старика Иммануила Канта, создателя концепции вещи в себе. Главы названы как бы сентенциями из философского трактата. Вещи не лгут. Вещи не унижают. Вещи хранят верность. И так далее, до "вещи не умирают" и "все любят вещи". Если читать подряд, то делается страшно. Естественным образом возникает в "Вещных истинах" идеология, призванная овеществлять, а если не поддадутся, -- уничтожать. Мне казалось немножко слишком пересолено: пытки всякие, издевательства над людьми и животными, убийства, разрушения -- а с другой стороны, можно ли писать иначе о Второй мировой? Если верно, что война длится, пока не похоронены последние погибшие, то эта война будет вечной. В ряде случаев и хоронить-то нечего.

Вообще провинция как средоточие всякой прыщавой хтонической жути – ход весьма распространённый. Вспомним «СЭС-2» Марии Галиной, где не столь потрясает разум сам сюжетный кошмар, сколь его контраст с размеренным, полным тины и рутины болотом, в котором барахтаются обыватели. Почти сологубовский «Мелкий бес», только беси нынче крупные пошли. Но как быть, если контраста нет, и ад внутри является отражением ада внешнего? На этот вопрос нам помогла бы ответить Мария Федоско из романа Аллы Хемлин «Заморок», ретро-детектива о послевоенном Чернигове. Сестра-близнец рано ушедшей от нас Маргариты Хемлин (1960-2015), работавшая с ней в соавторстве, и книгу написала «близнецовую», сходную и отличающуюся одновременно. Авантюрно-криминальная фабула. Фирменный хемлинский стиль – сбивчивый, отрывистый, стилизованный под устную речь малообразованного, почти безграмотного персонажа. Мягко говоря, неожиданный ход мышления: «получилось очень удачно – маму похоронили, а на послезавтра мне исполнилось полных шестнадцать лет». И без шуток ведь, удачно, ни одного дня не пришлось находиться в детдоме! И из всех малых проговорок, наивных попыток шестнадцатилетней девочки выглядеть искушённой и умненькой, строить карьеру, добиваться счастья, любви складывается такой монстр, что приснится – подушкой не отмахаешься. Периодически в непроглядном мирке Маруси появляются агенты Большого Мира, например, доброжелательные супруги Пекарь и предлагают ей «совсем другую жизнь», однако в том и штука, что никакая другая жизнь ей не нужна. Она творит свою собственную судьбу, пишет её, как талантливая поэтесса – благоуханную поэму. Это ново! Это мощно! Что за беда, если жанр – хоррор?

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив