Сеня и Ната

Пожелтевшая общая тетрадка, нешкольная, в широкую линейку*. В середине и по центру первой страницы — крупными, неуверенными буквами — выведено:

На память Наташе Жук от Сени Звоницкого

И дальше, одно за другим, страница за страницей, идут стихи этого самого Сени — семи- или, возможно, восьмиклассника. Точнее, 15 вскриков или всхлипов по уши влюбленного мальчишки — пылких, трогательных и душевных, но литературно неумелых, даже корявых.

Вот их образчик:

Все 15 стихотворений написаны на протяжении октября, ноября и декабря 1935 года, то есть в первом учебном полугодии. И все — посвящены одной девочке-однокласснице — Наташе Жук (лишь в паре последних к адресатам добавился еще и некий «Л.С.», — предположительно, тот самый загадочный третий, которого Сеня считал своим счастливым соперником).

Стихи, как правило, имеют и названия, и посвящения, но разницы между ними нет: «Посвящается Наташе Жук», «Н.Ж.» (дважды), «Моей любимой», «Моей драгоценности», «Письмо царице мыслей — от поэта», «В альбом» (дважды), «Вечному другу — любимой навеки», «Подражание», «Друзьям», «Лучшим и единственным друзьям».

Казалось бы, заурядное дело. Мальчишка влюбился в девчонку, одноклассник в одноклассницу, но взаимности не ощутил, отчего только еще сильнее завелся, а дальше, дальше — рука к перу, перо к бумаге — и вот тебе, Натка, мои стихи, вот что я к тебе и из-за тебя испытываю, знай, Наташка! Трогательная, но банальная, в сущности, история.

спустя лет, наверное, 30 или 40 после того, как получила из влюбленных рук эту тетрадку, с которой, прежде чем отдать в архив, не расставалась.

Вот что она написала:

Получается, что Арсений Звоницкий, автор этих неумелых ламентаций, — одна из десятков тысяч жертв чудовищного расстрела в Бабьем Яру. В базе установленных имен жертв Бабьего Яра фамилия Звоницкий встречается пять раз:

Что испытывал он тогда, когда из города уходила Красная армия и входила в него Коричневая?

Не то ли, что описал Василий Гроссман?

Не о том ли 15-летняя Софа Маловицкая писала 9 сентября из Киева в Воронеж Азе Поляковой, своей эвакуировавшейся подруге:

«…Мы остались на верную гибель»**.

Со времени их написания в конце сентября 1941 года не прошло и шести лет, но Бабий Яр словно бы возвращает автора в его «навек четырнадцатилетие»***. И делает его стихи косвенно «причастными» к настоящей антологии.

И как знать! Может, и тот легендарный украинский мальчик, который по своей воле пошел в Бабий Яр вместе с еврейской девочкой, своей возлюбленной, и ее мамой, — может, тоже писал ей стихи?!

Ната и ее семья

Итак, тетрадка со стихами, известны их автор, известен и адресат.

…С персоналией Наташи Жук никаких проблем нет. Это Наталья Борисовна Тарасова: фамилия — по первому мужу, Сергею Алексеевичу Тарасову (1917‒1982).

Родилась Наташа Жук 18 июня 1921 года в Киеве. Отец — украинский этнограф, искусствовед и археолог Борис Касьянович Жук (13.05.1878, Киев — 22.11.1960, Франкфурт-на-Майне) — профессор Киевского театрального института и замдиректора Музея украинского народного искусства. В годы оккупации он профессорствовал в Киевском университете, там же преподавала русский язык и ее мать — Лидия Ильинична Жук, урожденная Баратынская. В ноябре 1943 года отец настоял на уходе всей семьи на Запад, куда вывез и свою личную коллекцию ювелирных изделий Киевской Руси из клада, обнаруженного у Десятинной церкви.

Дочка Наташа в 1939‒1941 гг. училась на биологическом факультете Киевского университета, а в 1943‒1945 гг. — уже в эмиграции — естественным наукам в университетах Вены и Инсбрука. В 1945 году семья перебралась из бывшей Австрии в бывшую Германию, в лагерь Менхегоф под Касселем, где уже сложилась довольно плотная среда дипийцев, то есть перемещенных лиц. К середине декабря 1945 года в лагере насчитывалось более 2500 человек, ведших непростую — полунищенскую и барачную — послевоенную жизнь беженцев-невозвращенцев — да еще под вечной угрозой насильственной репатриации в СССР.

Там и тогда началось под сильнейшим влиянием архиепископа Нафанаила (Львова; 1906‒1986), пастыря второй эмиграционной волны, воцерковление Наты Жук: подаренное Нафанаилом Евангелие она хранила до конца жизни. Позднее, поселившись во Франкфурте-на-Майне, Наталия Борисовна стала преданной прихожанкой Франкфуртского храма.

В 1946 году, еще в Менхегофе, она вышла замуж за Сергея Алексеевича Тарасова (1917‒1982), с которым была знакома — и даже обвенчана — еще в Инсбруке. Но брак этот распался, запечатлевшись в дочери Алене (Елене). В 1955 году Наталья Тарасова вышла замуж во второй раз — за Михаила Ивановича Парфенова (1919-1977): семья приросла еще двумя дочерьми — приемной (Машей) и родной (Надей). Оба мужа — видные деятели Народно-Трудового Союза (НТС), а второй — еще и его казначей. Наталья и сама была членом этого Союза: вся ее последующая светская жизнь прошла в его рядах.

В 1946 году в Менхегофе вышел первый номер энтээсовского журнала «Грани». Того самого, с которым, как и с НТС, тесно сплетется и литературная жизнь Натальи Тарасовой — как авторская, так и редакторская. Свою первую повесть — «Берлин» — Наталья Тарасова опубликовала в нью-йоркском «Новом русском слове» в 1948 году. В 1951 году первая публикация в «Гранях», а в 1956-м — Тарасова вошла в состав редакции журнала. С 1962 и по 1982 год она была главным редактором журнала, продолжая при этом печататься как в русской, так и в немецкой периодике (для последней у нее был отдельный псевдоним — Barbara Bode).

Покинув «Грани» в 1982 году, она, к изумлению многих коллег, совершила в сентябре 1983 года внешне чрезвычайно экстравагантный, но внутренне совершенно закономерный шаг — ушла в монастырь, став послушницей и насельницей Свято-Богородицкого Лесненского монастыря в Провемоне во Франции. Назначенным ей послушанием стала монастырская библиотека, которую мать Александра (это ее церковное имя) привела в идеальный порядок.

Скончалась мать Александра, она же Наталья Борисовна Тарасова, она же Ната Жук, 8 января 2006 года и похоронена на сельском Провемонском кладбище****.

Сеня и его семья

А что же мы знаем об авторе стихов — о Сене, об Арсении Звоницком?

И за что же тут, в поиске, зацепиться?

За мать — учительницу французского?

Или, может, за эсера-отца, погибавшего в ГУЛАГе?

Комбинация фамилии отца и эсера выгуглила только один результат. Вот он:

1918 год, Баку? Так далеко? Киевлянин?

А почему нет? Запомним.

Ищем дальше и — находим! Сначала — в библиотечных каталогах — отца: Звоницкий Александр Соломонович, автор книги «О залоге по русскому праву» (Киев‒СПб.: Н.Я. Оглоблин, 1912. xvi, 401 с.). Книга эта посвящена матери автора — Кларе Самойловне Звоницкой, так что находим и Сенину бабушку*****.

Но главной семейной знаменитостью была, бесспорно, Агнесса Соломоновна Звоницкая (05.04.1897‒17.08.1942) — родная тетка Арсения и младшая сестра отца, первая в России женщина-социолог******. Она родилась и училась в гимназии в Киеве, потом в заграничном университете — в Гейдельбергском, где изучала право. Первая мировая война выдавила ее из Германии в Швейцарию, где она ненадолго еще продолжила учебу, а в 1915 году вернулась в Киев.

Ее оригинальная система социологических понятий выработалась на удивление рано. Центральным в ней было понятие социальной связи, то есть динамики сознания людей, вступающих друг с другом во взаимодействие, что во многом сближало социологию с психологией.

Это поразительно, но уже в начале 1914 года, — в неполные 18 лет — она выпустила свою первую книгу: «Опыт теоретической социологии. Т. 1. Социальная связь»*******. Рецензируя ее в мартовском выпуске журнала «Заветы», Питирим Сорокин писал: «Обширная эрудиция, систематичность мышления, целостность построения, обнаруженная в данной работе, делают из нее ценный вклад в библиотеку русской социологии». Книга эта мыслилась первым томом задуманного четырехтомника, завершать который должен был «разбор метода социологической науки». Том этот, впрочем, так и не был написан, тогда как второй («Социология как учение о личности») и третий тома написаны были, но света, увы, не увидели.

После революции Агнесса Звоницкая переехала в Петроград — по приглашению Сорокина, надо полагать. В 1918‒1921 гг. она работала в знаменитом бехтеревском Институте по изучению мозга и психической деятельности — cначала ассистенткой Лаборатории коллективной рефлексологии, которой заведовали последовательно Сорокин, сам В.М. Бехтерев и, наконец, она сама. Исследовательским полем Звоницкой были социологические аспекты трудовой деятельности и охраны труда в России, а также умственная работоспособность детей в коллективах и в одиночку.

Болезнь отца заставила ее вернуться в Киев, где в 1921‒1925 гг. она преподавала на юридическом факультете Института народного хозяйства. В 1923/24 учебном году она организовала и возглавила Кабинет кафедры уголовного права, или, иначе, «юридическую клинику», изучавшую личности и психологию как преступников, так и свидетелей и судей. Одновременно она готовила к печати большую работу «О природе науки».

Когда в 1925 году отец умер, Агнесса Соломоновна снова вернулась в свой «город, знакомый до слез», где поселилась у родных, в семье своего двоюродного брата — Юлиана Владимировича Звоницкого (1897–1939) — бригадного военврача и начальника военно-санитарного управления Ленинградского военного округа. В 1925‒1929 гг. она вновь научный сотрудник Института мозга и одновременно — точнее: в 1926‒1930 гг. — научный сотрудник Ленинградского филиала Института по изучению преступника и преступности при ОГПУ СССР (здесь она разрабатывала методологию социологических обследований преступности и пенитенциарного дела). В 1930‒1936 гг. — работа старшим ассистентом Психотехнической лаборатории местного транспорта Ленинградской городской железной дороги (работа над характерологическими тестами и психодиагностикой), а также в Секции психологии Института научной педагогики.

Самое последнее место ее работы в Ленинграде — Публичная библиотека, куда она была зачислена главным библиотекарем 10 апреля 1937 года с окладом в 400 р. Спустя неполных пять месяцев, с 1 сентября, она уволилась по собственному желанию********. В заявлении об увольнении значится — «ввиду трудностей совмещать с работой по специальности», но истинная причина, скорее всего, связана с Большим террором: в Киеве арестовали ее брата, Сениного отца, а в Ленинграде — 11 августа 1937 года — и ее кузена, у которого и под защитой которого она жила все свои ленинградские годы*********.

После этого Агнессу Соломоновну стали одолевать болезни. В начале войны она эвакуировалась во Фрунзе, откуда переехала в деревню Бурулдей, где целый год проучительствовала в сельской школе. В Бурулдее она и умерла — 17 августа 1942 года.

Postscriptum

Тетрадка со стихами Арсения косвенно говорит нам и еще об одном — о той национальной толерантности и внутренней открытости, которая складывалась в советском Киеве перед войной — в 1930-е годы. Еврейский мальчишка влюбляется в украинскую девчонку-одноклассницу, он пишет и вручает ей свои пылкие стихи; та же, зная о его гибели в Бабьем Яру, доживает до 85 лет и, даже став монахиней, сохраняет тетрадку до конца жизни и заботится о том, чтобы она не пропала после ее смерти, — кладет в свой архив.

Об этом же — о пониженном градусе национальной самоидентификации, то есть, в сущности, о межэтническом мире — вспоминает и Анатолий Кузнецов в своем «Бабьем Яре». В 1941 году ему было всего 7 или 8 лет, вдвое меньше, чем Сене и Нате в 1935 году. Оккупанты обклеили своими плакатами все заборы и рекламные тумбы Киева. И на одном из них Толик «…прочел такое, что не поверил своим глазам:

Или другой эпизод из Кузнецова — на этот раз с «положительной», с точки зрения оккупантов, этнической коннотацией:

Но не дураки были и немцы, расклеивая по городу все эти листовки, отпечатанные в полевой военной типографии. Столько пар глаз, прочитав их, радостно усмехнулись, сколько же ненависти — к жидам, к ляхам, к москалям, отдельно к партейцам, — на раз проснулось, заклокотало внутри и вырвалось наружу. Целые ручьи любительского, но истового антисемитизма растеклись тогда по изгибам киевского рельефа — на встречу с девятым валом антисемитизма немецкого, государственного, с иголочки, высокопрофессионального, — навстречу Бабьему Яру.

Павел Полян, Обозреватель «Новой»

* Оригинал находится в составе фонда 98 Архива Исследовательского центра Восточной Европы при Бременском университете, Германия. Сердечная благодарность Габриэлю Суперфину, указавшему мне на этот артефакт, а также Марии Классен, нынешнему архивариусу указанного архива.

** См.: «Сохрани мои письма…» // Сборник писем и дневников евреев периода Великой Отечественной войны. Вып. 6. М.: Центр «Холокост», 2021. С. 111.

*** Ср.: «Только этого мне не узнать. Мне навек пятнадцать» — парафраз лейтмотива «Поэмы существования» Н. Коржавина.

**** См. некролог в: За Россию. 2006. № 40.

***** Из другого источника узнаем, что сама она была писательницей, а ее муж, т.е. дедушка Арсения, адвокатом.

****** Подробней о ней см.: Голосенко И.А., Зверев В.М. Социолог Агнесса Звоницкая: работы и судьба // Социологические исследования. 1991. № 2; Голосенко И.А., Козловский В.В. История русской социологии XIX‒XX вв. М., 1995. См. также архивы: Архив РНБ. Ф. 10/1; ПФА РАН. Ф. 155. Оп. 2. Д. 273.

******* Опыт теоретической социологии. Т. 1. Киев: Издательство И.И. Самоненко, 1914. — 294 с.

******** Отдел архивных документов РНБ. Ф. 10 (Личный состав). Отдел 1 (личные дела). Дело: «Звоницкая Агнесса Соломоновна».

********* В мемориальской базе данных о репрессированных, как, впрочем, и в фондах Службы безопасности Украины, сведений ни об одном из Звоницких не обнаружено. Приговор В.Ю. Звоницкому датирован 23 сентября 1938 г., а расстреляли его 4 ноября 1939 г. В 1956 г. реабилитировали.