Lady in Waiting: My Extraordinary Life in the Shadow of the Crown. Глава 2.

euro_royals — 26.01.2021

Мы отправились жить к нашим кузенам Огилви в Дауни-парк, один из охотничьих домиков Огилви в Ангусе: их главный дом, Замок Кортахи [принадлежит семье Огилви с 1473 года], был реквизирован и использовался как госпиталь для польских офицеров. Хотя меня и Кэри расстроила разлука с родителями, поездка в Шотландию была для нас приключением. Я любила своих кузенов Огилви. Их было шестеро, и трое младших - Дэвид, Ангус и Джеймс - были примерно того же возраста, что и я и Кэри. Мы хорошо их знали, потому что каждое лето они приезжали и жили в Холкеме, мы весело проводили время вместе, исследуя окрестности и придумывая игры. Мы наблюдали, как мальчики бесконечно играли в крикет на террасе в своих специальных льняных килтах, которые нам с Кэри очень хотелось иметь. Наша няня не особо их всех любила, потому что лучшие фрукты - ценное угощение в те дни - предназначались для них, и она говорила, что они пришли «взять свое».

Все были очень приветливы в Дауни-парке, и я особенно любила Дэвида, за которым я следовала повсюду. Я обожала их мать, мою двоюродную бабушку Бриджит, урожденную леди Александру Кук, сестру моего деда.

Двоюродная бабушка Бриджит была научной христианкой, последовательницей религиозного течения девятнадцатого века, основанного Мэри Бейкер Эдди, которое во время Первой мировой войны охватило аристократию, обретя многих последователей. Оно основано на вере в то, что болезнь - это иллюзия, которую можно исцелить молитвой. Это утешало двоюродную бабушку Бриджит и ее мужа, моего двоюродного дедушку Джо, графа Эйрли, потому что он, как и многие мужчины, страдал от последствий Первой Мировой войны. Двоюродная бабушка Бриджит практиковала свои убеждения и дала мне много полезных советов. Возможно, мне больше всего понравился вот этот совет: "Вещи обычно имеют тенденцию складываться тем или иным образом, не обязательно так, как вы ожидаете, но никогда не стоит вмешиваться". Ее приземленный подход был на пользу мне и Кэри, потому что нас обоих очень расстраивало быть вдали от родителей с начала войны. 3 сентября 1939 года двоюродная бабушка Бриджит привела нас в гостиную в Дауни-парке, где мы слушали объявление войны Невиллом Чемберленом по старинному радио. Слушая его, я смотрела на ковер, не совсем понимая происходящее и думая о том, когда мы сможем вернуться домой.

Война означала, что Кэри, я и принцессы больше не встречались в Норфолке, и мы видели их только тогда, когда Кэри, Огилви и я посетили замок Глэмис - резиденцию семьи королевы Елизаветы, королевы-матери, где родилась принцесса Маргарет.

Считается, что в Глэмисе больше привидений, чем в любом другом замке Шотландии, и принцесса Маргарет знала каждый укромный уголок, закоулок и упыря. Пока мы изучали территорию замка, она рассказывала нам истории о привидениях, о серой даме, которая, как говорят, обитает в часовне, и о даме без языка, бегающей по лужайке. Огилви очень любили эти истории и рассказывали собственные, все о привидении в Картахи, которое бьет в барабан каждый раз, когда умирает кто-то из членов семьи, я с облегчением думала о том, что Картахи реквизирован.

Помимо этого случая мы принцесс больше не видели, и жизнь была весьма ограниченной. Не имея бензина и живя в большом доме вдали от ближайшего города, мы оставались в Дауни-парке, только однажды отправившись в Данди, когда дядя Джо повел нас в театр. Зимой мы катались на коньках по замерзшему озеру, а когда у нас не было занятий с нашей гувернанткой, мы выполняли «военную работу» - собирали мох сфагнум для Красного Креста, который использовал его для перевязки ран, вязали перчатки для матросов на минных тральщиках и развлекали польских офицеров в замке Кортахи, играя в настольные игры на их кроватях и ставя для них любительские спектакли. Каждый день мы гуляли на свежем воздухе по длинной подъездной дороге, а затем возвращались в дом, где человек из соседнего городка Кирримуир учил нас танцевать.

Я приехала в Дауни-парк довольно застенчивым ребенком, но постепенно вышла из своей скорлупы. Пребывание в большой семье Огилви и в шумной компании вскоре закалило меня. Мои родители прислали в Дауни гувернантку, и мама сказала мне перед отъездом в Египет: «Ты слишком большая, чтобы иметь няню, поэтому мы с папой выбрали для тебя гувернантку по имени мисс Боннер, она очень милая, и вы будете очень счастливы с ней». Как оказалось, мисс Боннер была не очень милой. С Кэри она была довольно хорошей, но ко мне она была очень жестока. Каждую ночь, что бы я ни делала, как бы хорошо я себя ни вела, она наказывала меня, привязывая мои руки к спинке кровати и оставляя в таком состоянии на всю ночь. Я слишком боялась мисс Боннер, чтобы попросить Кэри развязать меня, да и Кэри все равно была слишком напугана, чтобы сделать это. И Кэри, и я очень настрадались из-за этого. Я хотела защитить Кэри, опасаясь, что мисс Боннер может сделать с ней то же самое, поэтому никто из нас никому об этом не рассказал. Хотя мисс Боннер и не поступала так с моей младшей сестрой, Кэри наблюдала это необъяснимое поведение по отношению ко мне и чувствовала собственное бессилие, потому что ничего не могла сделать. Этот стресс проявлялся в высокой температуре, не связанной ни с какими заболеваниями.

Поскольку мисс Боннер выбрала моя мать, я думала, что ей известно, что гувернантка делает со мной, и не сопротивлялась, или даже думала, что это хорошо для меня. Это вызывало у меня ужасное замешательство, потому что я не могла понять, почему мои родители хотят, чтобы со мной так обращались. К счастью, христианская наука двоюродной бабушки Бриджит спасла меня. В конце концов, мисс Боннер была уволена не из-за жестокого обращения со мной (о котором, я уверена, двоюродная бабушка Бриджит ничего не знала), а за то, что она была католичкой и водила меня на мессу.

Мисс Боннер оставила на мне невидимые шрамы. И по сей день мне почти невыносимо думать о том, что она со мной делала. Спустя годы она прислала мне открытку, в которой поздравляла меня с помолвкой, что вызвало самый неприятный прилив воспоминаний, и меня затошнило.

К счастью, мисс Боннер заменила мисс Билли Уильямс, которая была замечательной, хотя она выглядела довольно устрашающе - у нее всегда текло из носа, а одна нога была длиннее другой, из-за чего она хромала. Но она светилась добротой. В ту минуту, когда Билли Уильямс вошла в нашу с Кэри жизнь, все изменилось, и через несколько дней мы стали преданы ей. Я думаю, она поняла, что мне несладко пришлось с ее предшественницей, потому что она часто давала мне угощения и брала на веселые прогулки.

По мере того как месяцы превращались в годы, мы все больше осознавали ужасы войны, подслушивая разговоры об усиливающихся атаках на Британию. Несмотря на то, что нас отправили в Шотландию, чтобы уберечь от опасности, мы были недалеко от Данди, который подвергался серьезным налетам. Фактически, на Шотландию было совершено более пятисот немецких авианалетов, так что нам, вероятно, было бы безопаснее остаться в Норфолке. Однажды немецкий самолет был сбит прямо над Тулхан-лодж, и Билли Уильямс в качестве «большой награды» отвела меня к обломкам посмотреть. Он все еще дымился, хотя мы не видели тела летчика, и у меня до сих пор есть кусок карты, который я взяла из самолета, обломки которого были разбросаны в вереске.

По мере того, как мы с Кэри получали больше информации, в основном через радио, которое постоянно слушала няня Джеймса, мы убедились, что Гитлер и все его приспешники приедут в Англию, и каждый выберет себе дом для проживания. У нас было какое-то представление о том, что Гитлер поедет в Виндзор, и довольно самоуверенно мы предположили, что Гиммлер или Геринг выберут Холкем. Мы не ошиблись. Выяснилось, что нацисты действительно планировали захватить загородные поместья, хотя Гитлер положил глаз на Бленхейм.

Обсуждая эту ужасную ситуацию, мы с Кэри пришли к убеждению, что Гитлер обязательно должен посетить Холкем в определенный момент, поэтому мы решили, что каким-то образом вернемся туда, чтобы убить его. Готовясь к убийству, мы создали яд, который мы назвали «месиво Гитлера», целый ряд банок из-под варенья, в которых все было по-настоящему отвратительное - остатки еды и лекарств, грязная вода и пух с ковра. Мы прятали их под кроватями, пока они не стали настолько вонючими, что Билли Уильямс заставила нас их выбросить, но, полные решимости, мы были вынуждены начать заново.

Мы решили заставить Гитлера влюбиться в нас, что, когда я думаю об этом сейчас, очень похоже на Митфордов. Но, потом, мы собирались убить его, что, как я полагаю, было несколько не похоже на Митфордов. Конечно, у нас не было реального понимания ситуации, а контроля над собственной жизнью еще меньше. Вот почему мы разработали план. Мы слышали, что Гитлеру нравилась арийская внешность, а мы обе были светловолосыми, особенно Кэри, блондинка с огромными голубыми глазами. Мы думали, что должны воспользоваться этим, чтобы спасти Британию.

Мы практиковались, представляя нашего плюшевого мишку Гитлером, подкрадываясь к нему и говоря что-то вроде: «Как приятно вас видеть. Мы так рады, что вы приехали в Холкем. и - Вам здесь нравится? У нас есть для вас чудесный напиток, мистер Гитлер, мы берегли его специально для вас». Мы не совсем продумали, что произойдет, если нам действительно удастся убить Гитлера, но, думаю, мы не заходили так далеко. Но мы были абсолютно уверены, что сможем и сделаем это.

В 1943 году, когда мне было десять, а Кэри восемь, наши родители вернулись из Египта, и мы вернулись в Норфолк. Это было не оправдавшее ожиданий воссоединение - наши родители были для нас чужими, и вместо теплых объятий после стольких лет мы с Кэри цеплялись за Билли Уильямс, прячась за ее спиной, чтобы нас не было видно. Прошел всего день или около того, прежде чем наша мать вернула нашу любовь, но потребовалось больше времени, чтобы установить взаимопонимание с нашим отцом, который не был таким открытым и дружелюбным и никогда не обнимал нас, как наша мать. К тому времени мой прадед умер, и мой дед стал 4-м графом Лестером.

Затем мы переехали в семейное крыло в Холкеме. Это был первый раз, помимо каникул, когда я жила в большом доме, и было очень волнительно знать, что теперь это наш официальный дом.

Мой дед любил заниматься со мной, и, желая познакомить меня с сокровищами Холкема, поручил мне проветривать Лестерский кодекс, семидесятидвухстраничную рукопись, сделанную Леонардо да Винчи, исследование воды и звезд. Раз в две недели я брала его из кладовой дворецкого, где он хранился в сейфе вместе с драгоценностями Куков и иллюстрированной Библией. Я лизала палец и листала страницы, строго глядя на зеркальное письмо да Винчи, с интересом изучая маленькие рисунки и схемы. Приобретенный во время грандиозного тура 1-го графа, он принадлежал моей семье по крайней мере двести пятьдесят лет до того, как, к большому сожалению, моему отцу пришлось его продать, так как ему потребовались деньги на содержание поместья. Приобретенный на аукционе Christie’s американским бизнесменом Армандом Хаммером в 80-х годах, он была продан Биллу Гейтсу в 1994 году за рекордную сумму 30,8 миллиона долларов, что сделало его самой ценной книгой в мире - и покрытой моей ДНК.

Вскоре жизнь в Холкеме наладилась. Мой отец продолжал служить в Шотландской гвардии, а моя мать возглавила Земледельческую армию Северного Норфолка. Кэри и я много времени проводили, играя в доме, делая укрытия на чердаке из картин старых мастеров, которые считались слишком громоздкими для парадных помещений, не имея понятия об их ценности и сюжетах.

В парке был лагерь для военнопленных, сначала для итальянцев, потом для немцев, и егеря помогали их охранять. Кэри и я были очень любопытны и кружили вокруг лагеря на наших пони, шпионя за заключенными. Итальянцы были очаровательны, всегда махали нам и улыбались, и подружились с моей мамой, которая после войны наняла нескольких их сестер работать в Холкеме: многие из них решили поселиться в Англии. Немцы были не такими дружелюбными, и мы с Кэри боялись их. У них были повязки на ногах и руках - мишени на случай побега, - и егеря хотели, чтобы они это сделали, чтобы они могли внести в свой дневник: «14 фазанов, 6 куропаток, 1 немец». Насколько мне известно, пленные никогда не пытались бежать - немцы гораздо больше боялись егерей, чем охранников.

Пляж Холкема тоже был другим. Мы не могли устраивать пикники на дюнах, потому что они использовались в качестве военных полигонов, а пляж был покрыт лондонскими автобусами и такси, на которых Королевские ВВС отрабатывали авиаудары. В конце войны автобусы и такси просто оставили там. Там, где они стояли, теперь большая песчаная дюна, и я полагаю, большинство людей даже не подозревают, что они все еще под ней, ржавеют в своей песчаной могиле.

Мое детство было любопытной смесью беззаботных приключений в красивых местах и сильного страха перед войной. К одиннадцати годам долгие дни игр с Кэри сменились школой-интернатом. Осенью 1943 года, держа в руках лишь один кожаный чемодан с моим именем, я отправилась поездом в Даунхем - маленькую школу для девочек в Эссексе. Из-за войны большинство учителей были призваны или переведены на работу для нужд фронта. Оставшиеся хромые и убогие вряд ли вообще могли чему-нибудь научить.

Незадолго до окончания войны, когда мне было двенадцать, родилась моя сестра Сара. Мы с Кэри знали, что наша мать беременна, но когда сестра моего отца, тетя Сильвия, позвонила нам в школу, чтобы сообщить эту новость, мы расплакались. Мы знали, как отчаянно мой отец хотел иметь сына и наследника, и поскольку моя мать едва не умерла при родах, у них не было никаких шансов иметь еще детей, что означало конец линии Куков для линии моего отца.

Когда мы бывали дома, моя мать организовывала каждый день какое-то активное и веселое занятие для всех нас, что не было принято. Мои школьные подруги всегда говорили о том, какой замечательной, по их мнению, она была, говоря «Хотела бы я иметь такую ​​мать, как ваша. Моя мать никогда не играет со мной».

Я училась в школе уже два года, когда, в 1945 году, когда мне было тринадцать, война наконец подошла к концу. Я почувствовала огромное облегчение, хотя атмосфера оставалась напряженной. Нация потеряла еще одно поколение мужчин, и, учитывая то, что экономика сильно пострадала, не было чувства ликования, только осознание того, что жизнь будет и дальше тяжелой. Большинство работников Холкема не вернулись туда после войны, и внезапно мои родители начали задаваться вопросом, как они будут платить за содержание поместья. Мой отец был очень толковым человеком, но война изменила его. Он участвовал в битве при Эль-Аламейн и сумел победить малярию, а также избежать смерти в Лондоне: утром 18 июня 1944 года из-за мигрени он не пошел на воскресную службу в Гвардейскую часовню, куда он часто ходил с друзьями из Шотландской гвардии. Во время богослужения часовня подверглась прямому попаданию бомбы, в результате чего погибли 121 человек, в том числе многие его друзья.

В 1948 году, когда мне было шестнадцать, я окончила школу. Я даже не думала о том, чтобы поступить в университет. Я не поехала за границу, потому что на это не было денег - поэтому, как и всех моих друзей, меня отправили в первый из двух моих британских пансионов, замок Паудерхем. Он принадлежал графу и графине Девон, которые разработали программу, по которой двадцать пять девочек каждый год обучались тому, как управлять большим домом - собственным большим домом - под вывеской того, что называлось «домашней экономикой». Каждые две недели мы менялись, перенимая опыт у разных слуг, и вскоре мы узнали, какие из них сносные, а какие нет. Нам нравилось проводить время с дворецким, потому что он позволял нам допивать остатки вина, которое мы подавали гостям, которые часто были друзьями наших родителей. Они смотрели на нас снизу вверх, пораженные, глядя, как дочери друзей подливают им вина. Чем больше мы наливали, тем больше они пили, и чем больше они пили, тем больше доставалось нам. Дворецкий научил нас чистить серебро, что было действительно тяжелой работой - все вручную, натирая и натирая пастой из розового уксуса. У нас сильно болели большие пальцы, но в результате серебро выглядело чудесно.

Я ничего не имела против того, чтобы помогать кухарке в ​​качестве посудомойки - иногда нам разрешали делать сконы или шоколадные торты - или работать с садовником, поскольку мне нравилось оформлять цветы. Но мне не нравилось помогать экономке, потому что она настаивала на том, чтобы кровати были заправлены как в больнице.

После нескольких месяцев мы закончили курс, и в 1949 году я вернулась в Холкем. В том же году умер мой дед, и мне было очень грустно, что мы больше не будем сидеть вместе, слушая граммофон в длинной галерее. Его смерть означала, что мой отец унаследовал его титул, став 5-м графом Лестером. Мне было семнадцать, а Кэри пятнадцать, и в то лето мы с мамой ездили на велосипеде в кинотеатр в Уэллс-некст-Си дважды в неделю. Отец брал меня с собой, отправляясь по фермерам-арендаторам, обращался со мной как с сыном, желая научить меня управлению имением. Я была по-настоящему рада и старалась узнать больше о внутреннем устройстве Холкема. По вечерам мы с Кэри отправлялись на местные американские аэродромы, где играли большие оркестры, в юбках, которые мы сшили из войлока, который был чуть ли не единственным материалом, на который не было талонов. Американские летчики научили нас танцевать под джаз, и мы очень весело танцевали всю ночь. Единственная проблема заключалась в том, что наш отец требовал запирать двери в половине двенадцатого каждый вечер, а это означало, что мы всегда возвращались, когда двери уже были заперты.

В конце лета я поехала на несколько месяцев в Лондон в свой второй пансион, где я узнала больше, чем за все время, проведенное в Даунхеме. Пансион назывался House of Citizenship, и руководила им Дороти Невилл-Рольф, которая была потомком Покахонтас. House of Citizenship был хорошо известен, и именно Дороти Невилл-Рольф придумала фразу: «Настоящее искусство общения - это не только говорить то, что правильно, в нужном месте, но и оставлять невысказанным то, что неправильно, в самый соблазнительный момент».

Вся суть такого рода пансиона заключалась в том, чтобы усовершенствовать наши разговорные навыки и позволить юным леди практиковать общественные роли, которые мы должны были выполнять в один прекрасный день в качестве жен соответствующих мужчин. Нас водили в суды, на фабрики, в больницы, в школы - во все места, касавшиеся управления страной. Мы также занимались историей искусства, чтобы углубить наши знания и уметь завязать вежливую беседу. Мы все сидели в комнате, и мисс Невилл-Рольф выбирала одну из нас. «Энн, - говорила она, - пять минут об одном из мостов Изамбарда Кингдома Брюнеля!», и мне приходилось вставать и пять минут говорить, что придет в голову, не зная заранее, о чем будет разговор. Уверенность в том, чтобы выполнять исполнительские функции главы сообщества, произносить короткие речи и вручать награды - это навык, который нужен девушкам вроде меня, и он пригодился несколько лет спустя, когда время моей матери было поделено между Холкемом и Лондоном, и я заменяла ее.

Когда я вернулась в Холкем из House of Citizenship, я была на пороге совершеннолетия. Жизнь моего отца в качестве графа шла полным ходом, и в полном разгаре были вечеринки, отмечавшие конец охотничьего сезона, прекрасно организованные моей матерью, никогда не посещавшей их, поскольку они были только для мужчин, и все оставшиеся в живых друзья моего отца из Шотландской гвардии спускались в парадные залы Холкема. Нам, девочкам, пришлось занимать себя самим, но мы не возражали, потому что приносили свои подносы в гостиную и смотрели телевизор. Он все еще был новинкой: маленький, как почтовая марка, черно-белый и только с одним каналом, BBC, где шло одно шоу каждый вечер.

Никто из нас никогда не ставил под сомнение различие ролей мужчин и женщин. Мы это просто принимали. Я просто понимала, чего от меня ждут. Я была подготовлена ко всему, что мне нужно было сделать в своей жизни. Я не сравнивала свою роль с ролью мужчины и не задумывалась о ней в подробностях. Я последовала примеру матери и, полагаю, думала, что выйду замуж за кого-то вроде отца и буду жить как моя мать. Как же я ошибалась.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив