Кузнец обругался, вместо того чтоб проститься

Икеевский автобус бодро виляет на поворотах, и кажется, будто он танцует беззаботный твист. Пищит малыш в коляске, лает почти игрушечный терьерчик, русские читают или обсуждают прочитанное.
— Дочитала!
— И чем же кончилось?
— Да говорю же, в рай попал!
— После всего этого?
— Да, представляешь? Осеменил девочку, заставил её убить мать...
— Мать? Убить?
— Ну этим... снотворным... Брата её зарезал, её саму бросил одну, она убила ребёнка---
— То есть там ещё и ребёнок был.
— Ну так да, за убийство её казнят, а он в рай попал.
— А она?
*безнадежно машет рукой* — И она в рай.
Собеседник бормочет что-то неразборчивое.
— Получается, что так, дьявол с Богом поспорил на его душу.
— И проспорил.
— И проспорил.
— Бог вписался за него?
— И он в рай попал.
— Так что же, дьявол тупой?
— Не знаю.
— Бог же всемогущий, решит простить, простит.
— И говорит Велиар Фаустину Премудрому, — продолжал Иван Федотыч, ничего не замечая вокруг себя: — «Горе Маргарите Прекрасной: понесла она от тебя ребёнка, загаяли, запозорили её в деревне, задушила она ребёнка, сидит теперь в крепкой темнице, дожидается казни». Загорелась душа Фаустина Премудрого, говорит он Велиару: «Надо мне быть в той крепкой темнице, надо повидать Маргариту». А было это, душенька, может за тысячу верст от того места. Нечего делать, достал дьявол коней, помчались. И достигли того места… Была ночь. Пришли к темнице… Пали затворы властью Велиара, заснула стража. И указал Велиар, куда идти, остался за дверями. Спустился Фаустин Премудрый в подземелье, раскрылся перед ним вход, видит — вроде погреба каземат, сочится вода, ползают склизкие гады… И видит — горит огонь, брошена на пол гнилая солома… Остолбенел Фаустин Премудрый, не верит глазам: сидит женщина, на руках, на ногах цепи, баюкает пучок соломы, поёт колыбельную песню тихо, тихо… «О Маргарита!» — вскрикнул Премудрый… И что же, душенька? Улыбнулась Маргарита, приложила палец к устам, шепчет: «Тише, о мой Фаустин! Спит наш младенец, а ты его пробудишь». Содрогнулся Фаустин Премудрый, точно кто ножом полыснул его в сердце. И подошел к Маргарите, пал ей в ноги, стал лобызать цепи, плакал — не мог стерпеть. А она… А она, — всхлипывая, повторил Иван Федотыч, — она, голубка, не удивляется, что вот затворы, крепкая стража, железные двери не удержали Фаустина… Будто так и надо. Мерещится ей вешнее время, слова его прелестные, цветы-ароматы в саду, сладостный соловьиный голос. Вот вспомнит игры девичьи, хороводы, пляски, заведет любимую свою песню. И бросит вспоминать — баюкает пучок соломы, грозится Фаустину, чтоб не пробудил… И обратил к ней лицо Фаустин Премудрый: где красота? где юность? где тихий разум? И пьёт несказанную горечь, смотрит-слушает безумную Маргариту…
А наутро ей казнь, дружочек…
Из окна послышались заглушённые рыдания: Татьяна упала на руки, спрятала лицо в ладони.
— Танюша, а? — тревожно проговорил Иван Федотыч. — Что ты, что ты, душенька? Ведь это басня… Ну, дружок, оправься, возьми себя в руки… Эка, как перед грозою разнимает, подумаешь!
Татьяна быстро выпрямилась, провела рукою по лицу и сказала:
— Уж больно вы жалостливо рассказываете, Иван Федотыч.
Мы рождаемся и умираем, а в промежутке пересказываем друг другу «Фауста». Это называется культура.
Девушка захлопывает книгу. На обложке квадратными стилизованными буквами: «Гомер. Илиада»
|
</> |