Кто я?

(Заметки киномана и книгочея. Продолжение)
Теперь принято издеваться над Шариковым и почитать Преображенского. И те, кто ругают Шарикова, разумеется, к Шариковым себя не причисляют. Но причисляют ли они себя к Преображенским? И тут что-то не сходится.
Если выбирать между Шариковым и Преображенским, как между антиподами, оказаться между ними и проверять расстояние до них от себя, и быть при этом честным, лично я к Шарикову намного ближе, чем к Преображенскому.
Хотя бы потому, что Преображенским я никогда не был. А Шариковым был. Как Преображенский я не имел семи комнат, хотя это мелочь — их можно иметь, не имел мировой славы, достигнув его возраста, а это уже не мелочь, у меня не было горничной Зиночки (осталось только мечтать), не ставил подобных экспериментов и не заглядывал в будущее с разочарованием.
У меня есть многие преимущества перед профессором в этой связи. Я не несу ответственности за будущее, поскольку не пытался управлять им. И я противник подобных экспериментов.
И мне профессор Павлов с его резанием собак до тошноты противен.И тошнота эта делает меня более нравственным перед профессором. Примерно как мне противен и Шариков с его удушением кошек. В этой связи они стоят друг друга, если учесть, что в книге есть хотя бы намек на Павлова, но перед нами лишь Преображенский.
Он полон достоинства и высокомерен. Он упивается своим превосходством перед окружающими. И даже бедной Зиночке, трепещущему существу, он делает внушение не как равный равному, а с высоты своего положения.
Это даже оскорбительнее на месте Зиночки, чем наглая попытка Шарикова чмокнуть ее в губы в обмен на легкий шлепок по волосатой морде. Он сделал то, «как поступают все».
Всего лишь. Но как собака он не имел на это право. А правда ли, если вспомнить: «А ты лизни ей на прощание руку за то, что был и не был виноват»? Да. Собаки нас в губы не целуют. Зато мы целуем в губы своих собак.
И Шариковым я был. Когда был пьян и вел себя недостойно, когда обижал незаслуженно жену, когда куражился, рассказывал анекдоты и дико хохотал. Когда говорил оскорбительное о других, попросту, злословил. Но это же все собачье, оно оттуда. «Как это «оттуда? — возразил бы мне профессор Преображенский, — если собаки вполне достойные существа. А мы, люди, явили перед ними все свое уродство?»
И кто тогда из нас не был Шариковым? Кто больше, а кто меньше, только и всего. Мы профессора видим в преклонном возрасте. А будь он молод — и что? — не полез бы он к своей Зиночке под корсет? Сомневаюсь, что он был бы так же степенен.
Я каюсь в грешках молодости. Того тупого возраста, когда человек «не ведает, что творит». Или он все ведает, просто веды еще не дошли до него. А Шарикову сколько лет? Неделя, месяц, три? И всего?
Профессор слишком суров с ним. Он слишком быстро захотел иметь вочеловеченный результат. Это непростительно в его возрасте. Такие люди не могут воспитывать даже детей. Достаточно вспомнить, сколько мать моя потратила на меня терпения и сил, чтоб я не был законченным идиотом. Меня с большим трудом каким-то но все-таки выправили «в люди». А то был бы собакою.
Хорошо. А кто меня окружал? Не собаки ли окружали меня? Вочеловеченные собаки, псы господни. Они и окружали. В классе был мальчишка один...
(Продолжение следует)
|
</> |