Короли и капралы

watermelon83 — 31.05.2017 - революционная и наполеоновская эпохи (1789-1815). Предыдущая часть, вместе с генералом Дезе, лежит туть.

На земле два могучих народа
Борьбу за господство ведут.
Под угрозой всех наций свобода,
Трезубцы сверкают, и молнии жгут.

Золотом ценность всех стран измеряют,
И, как Бренн во тьме веков,
На весы справедливости франк дерзко бросает
Славную шпагу отцов.

Флот простирают свой бритты.
Как спрут своих щупальцев сеть,
И безбрежную зыбь Амфитриты
Хотят замкнуть, словно клеть.


Лондон, Париж, Петербург
Неплохое сотрудничество между англичанами и русскими, начавшееся еще с печальной памяти времен Ивана Грозного, расстроилось при царе Алексее и его сыне Петре, создавшем Российскую империю. После этого, в течении долгого времени англо-русские отношения носили сдержано-холодный характер: стороны друг друга не любили и не очень-то друг дружке доверяли. Тем не менее, для тогдашнего Лондона торговля с Россией имела много больше значение нежели в последующем; Санкт-Петербург же и вовсе был в стратегическом партнерстве с Веной, посредством чего, косвенным образом, поддерживал и англичан в их глобальном противостоянии Франции. Случайная комбинация (т.е. не зависящая от усилий русской или французской дипломатии) Семилетней войны, когда Париж и Петербург оказались в одной упряжке против Лондона и Берлина, не привела к перерастанию войны из холодной в горячую - русские тогда так и не скрестили шпаги с британцами.

При Екатерине Великой англо-русские отношения пережили короткий период почти полюбовного согласия, закончившийся с началом Американского мятежа и разделами Речи Посполитой. Хотя, для англичан последнее означало лишь ослабление союзных Парижу государств, они не могли без одобрения взирать на то с какой ловкостью русско-немецкая императрица Екатерина стала арбитром в делах Центральной Европы. Кроме того, англичан, в значительной степени облегчивших первые успешные русские кампании против Османской империи (речь идет о финансах и специалистах - а самый славный для русского флота 18 век был невозможен без английских, голландских и т.д. моряков), сильно задела политическая поддержка Россией американских мятежников и явное желание воспользоваться затруднениями Англии для создания Северного союза, т.е. блока из тех самых скандинавских государств, Пруссии и Нидерландов. Следует, однако, помнить, что одной из причин такого союза было почти монопольное положение англичан на морях, вследствие чего морское право стало правом английским, со всеми вытекающими из этого захватами и конфискациями.

Наконец, не особенно скрываемые планы воссоздания Византийской империи, вынашиваемые честолюбивой и умной немкой, никак не могли найти поддержку у английской аристократии. Для Лондона это "стремительное" (фактически за век, но для европейского глаза - особенно с островов - за два десятка лет, начиная с середины 60-х гг. 18 века) возвышение далекой и отсталой империи, казалось почти что невыносимым. Впрочем, политика Екатерины, особенно в последние ее годы, стала достаточно авантюристической и только бурное развитие Великой французской революции спасло Российскую империю от унизительного военно-политического поражения: с расстроенными финансами и армией, она едва вынесла ноги из войны с турками и шведами, счастливо избежав англо-прусской интервенции.

В последовавшие затем годы Екатерина сумела в значительной степени воспользоваться плодами европейской свары и окончательно упразднить Польшу под видом борьбы с международным якобинством - не отправив при этом на войну с революционным Парижем ни единого солдата. За это английская пресса отплатила России и ее правительнице неприкрытой враждебностью, прямо указывая на то, что императрица убила своего мужа и лишила законной короны своего сына.
Не удивительно, что когда сменивший (наконец-то!) свою мать новый император Павел I демонстративно порвал с политикой прежних лет, в Европе это было воспринято с известным скептицизмом. И, как показало время, скептики были правы.

Принято считать, будто Павел действовал по принципу лапоть - туда, лапоть - сюда, т.е. как Бог на душу положит, лишь бы назло матери. Иначе говоря, сводить все к личности, что совсем не верно. При всей тяжести и вздорности своего характера, новый русский император вовсе не был абсолютным дураком, каким порой принято его изображать, а проведенные по царской инициативе военные реформы принесли русской армии большую пользу. Скажем, ее артиллерия была улучшена как раз вовремя, совпав с аналогичным усилением этой компоненты французской военной машины. Вообще, большой вопрос - сумела бы русская армия проявить себя, пожелай в свое время Екатерина двинуть полки на бой? состояние тогдашней имперской военной машины было крайне далеким от приличного. Тоже самое можно сказать и об администрации, включая, разумеется, и военную.
Не следует забывать и о том, что к началу русской интервенции на Северном и Средиземном морях, все пенки негласной поддержки были уже сняты: польско-литовское государство поделено, а турки, волею политики Директории, стали союзниками по оружию. В этих условиях операции на флангах Европы объективно служили усилению влияния (славы, как тогда говорили) молодой империи, демонстрировавшей свое главное достижение - армию. При этом, импульсивный император был склонен преувеличивать военные возможности последней, столь же недооценивая противника. Ему, видимо, казалось, что речь идет о борьбе, немногим опаснее польских походов.

Когда же Французская республика сумела показать клыки, без особого труда отразив удар на севере и сумел переломить ход борьбы на юге, вступили в дело чувства Павла: он отреагировал на возникшие (и объективные) обстоятельства с присущей мнительному человеку раздражительностью. Однако, теперь речь шла не о том, чтобы распекать незадачливых гатчинских офицеров или раболепную придворную знать, а о прямом конфликте с двумя старейшими европейскими государствами, имевшими за плечами опыт многих веков и чьи правящие династии были несравнимы с сомнительной романовской линией. Истерика Павла не смогла найти выхода в рамках коалиции и он предпочел вовсе разорвать ее.
И тогда, и после велось множество дискуссий относительно такой внезапной перемены дирекции. Вспоминали природу Павла, сына Петра - дескать, подобно своему отцу, он изменил своим союзникам, сойдясь с Парижем как когда-то покойный император с Берлином. При этом, правда, совершенно непонятно почему вполне понятные мотивы прусофила-отца механически переносятся на такого же прусофила-сына, никогда не любившего Франции. Возможно, что определенная доля истины в таком подходе все-таки имеется: и Фридрих, и Наполеон вполне могли олицетворять идеал правителя своего времени, для искренне считавших себя первыми солдатами русских императоров, не говоря уже о некоей психологической тяге к сильной личности, столь притягательной и непостижимой... Но, все же, ограничиваться подобными аргументами не стоит.

Следует поговорить о стратегии. Провал полицейских кампаний в Голландии и Швейцарии поставил вопрос ребром: а ради чего русские вообще должны прилагать новые и тяжелые усилия? Австрия и Англия явственно показали, что не позволят русским диктовать свою волю - если они сумели выдержать эту линию в самый разгар войны, то на что можно рассчитывать в мирное время? Оккупация англичанами Мальты, спровоцировавшая выход России из коалиции - пример из этой же серии. Если для Павла, почти случайно ставшего магистром давно пережившего свое ордена, это стало намеренным оскорблением - ему-де демонстративно отказывали в такой малости! - то англичане и вовсе дивились упрямству полупомешанного русского царя, почти идиота, который вознамерился даром, фактически выйдя из войны, получить ключевую военно-морскую базу на Средиземном море. Для чего она ему?
Политика Англии была понятна - она воевала за возвращение Франции к естественным границам и такому же правительству; примерно такой же была позиция Австрии, но зачем воевала Россия, на каждом углу кричавшая о крестовом походе против безбожников и покинувшая его после первых же неудач? Чтобы - что? помешать Франции восстановить Польшу? до этого было еще далеко; поддержать Англию в ее военно-морском и колониальном соперничестве с французами? мало, что интересовало русских менее этого; сохранить положение арбитра в делах Центральной Европы - несомненно, но французская угроза, покуда, мало чем нарушала этот статус, лишь ослабляя, к вящей радости царской дипломатии, положение ведущих германских держав Священной Римской империи. Итак, непосредственных, видимых глазу причин для русских немедленно предпринимать мощные усилия по укрощению строптивой Галии и не было.

У павловского Петербурга потерялась цель, внешнеполитический ориентир. Именно в силу этого внешняя политика империи в те годы представлялась чередой суматошных действий, тогда как на деле за этим крылся мучительный поиск новых приключений задач. Прежняя европейская система, плод вынужденного равновесия 17-18 веков, казалось отходила в небытие, опрокинутая массой и неистовством новой Франции, сокрушившей под руководством непобедимого и молодого полководца всех врагов.
Как тут было не устоять? Консулат задвинул в тень кровавые идеологические побрякушки первых лет революции, а первый консул протягивал руку дружбы - через коварство германских и английского кабинетов, через фронты, разделившие Европу. Если эту руку приняли (и даже целовали) испанские Бурбоны, которых никто не упрекнул бы в революционных вольностях, то чего было смущаться Павлу?
Наполеон переодел и с почестями отправил домой десяток тысяч русских военнопленных; король Георг (его правительство, а точнее - отвратительное состояние британской военной администрации) мариновал русских солдат на голландских островах, где они впроголодь дожидались отправки домой после фиаско на континенте. Об обвинениях австрийцев в предательстве мы уже знаем - Мальта стала последней каплей. Так Россия и Франция вплотную подступили к невиданному доселе делу: военному и политическому союзу, по-настоящему.

Как известно, дружат, по-большей части, против кого-то. О том кем был этот кто-то думать не приходилось - лишь одна страна вышла из противоборства с демонами революции с некоторым приобретениями и славой. Это была Англия, уничтожившая вражеские флоты и прибиравшая к рукам колонии новых (и вынужденных) французских союзников.
Павел, заключавший союз с французами, рассчитывал одновременно ограничить их захваты в Европе и получить гарантию незыблемости польского решения. Кроме того, предстояло разобраться с турецкой проблемой и... завоевать Индию. Трудно сказать, что в этом случае действительно двигало императором Павлом. Как русский царь, он не мог не знать печального опыта операций Петра на юге, закончившихся погибелью от дурного климата множества солдат и добровольного очищения захваченного у Персии. Пожалуй, только опыт не закончившейся еще тогда Египетской экспедиции, мог сподвигнуть царя на столь экстравагантный план кампании: 25-35 т. французская армия по Дунаю должна была добраться до Черного и Азовского морей, а после - до Астрахани. Оттуда - через Каспий - в Персию, где их бы поджидали русские казаки и солдаты. Вместе, доведя численность войска до 70 т. штыков, они должны были покорить или потревожить Индию.
Поход планировался с помпой - вслед за солдатами опять поехали бы ученые и художники. Надо отдать должное русским: большинство их военных сходу оценили этот план как утопию и авантюру. Тем не менее, первые шаги уже были предприняты - донские и оренбургские казаки, вместе с пехотой, двинулись на Индию, успев получить стоп-приказ достаточно поздно для того, чтобы потерять значительную часть своего личного состава от болезней.

О том как в действительности относился Наполеон к этом союзу задумываться не приходиться. Ради него он был готов пожертвовать очень многим: без России политика Австрии никак не могла бы угрожать французских границам или господству в Италии, по крайней мере в обозримом будущем. Союз с Берлином и Петербургом изолировал Вену, добавляя к уже сложившемуся французскому блоку в Европе самый большой валун. Без германских государств и России противостоять на суше французам было некому.
К счастью для всех, у настоящего франко-русского альянса попросту отсутствовали реальные предпосылки. Экономика и производительные силы Франции не могли заменить собой Англию. Французы еще могли отправить на русский рынок вино или предметы роскоши, но покупать в России им было нечего. Кроме того, французская торговля (как и вся экономика) постепенно подсаживалась (и деградировала) на допинговую иглу военных захватов, реквизиций и силой навязанных преференций, в честной конкуренции у нее не было шансов.
Влияние германских союзников исключало поддержку этого союза среди подданных (речь, понятное дело, не о крестьянах) Павла. Своеобразность характера последнего играла в конечном провале планировавшегося не такую значительную роль как-то принято считать: как известно, согласие с Парижем не вышло даже у деликатного и дипломатичного Александра. Не существовало и настоящего врага, противостояние которому понуждало бы французов и русских заключать союз: об англо-русском морском или колониальном соперничестве говорить было бы смешно. Действительный же конфликт был лишь у франко-испанского союза и Англии; между французами, австрийцами и пруссаками за Италию и влияние в Священной Римской.

Все это, вкупе с (вот теперь - да) личностью Павла I, который, пожалуй, был слишком эксцентричен для петербургского двора, привыкшего к улыбчивой императрице, привело к кровавому разрешению затянувшегося узла. Царя убили - и сделали это достаточно жестоко, почти так же, как и в истории с его отцом - но в остальном это трудно назвать заговором в прямом смысле этого слова. Не было кучки заговорщиков - переворот поддерживали абсолютно все, без исключений, в курсе был даже сын-наследник. Не существовало иных затруднений, кроме проблемы принципиальной неразрешимости бескровной (или ненасильственной) смены правителя в России. Влияние Англии, столь часто упоминавшееся в этом деле, очевидно было минимальным: и задумка, и исполнение были исключительно местным делом. Можно лишь говорить о том, что операции британского флота, ворвавшегося после Копенгагена на Балтику, могли лишь подстегнуть действия заговорщиков, спешивших разрешить ситуацию до того как война между англичанами и русскими станет свершившимся фактом.

Убийство в марте 1801 г. Павла, исполненное под руководством бравого фон Беннигсена (будущего почти победителя Антихриста), глубоко задело Наполеона: ему даже приписывают состояние шока, наступившее после известия о петербургских событиях. Дальнейшие подробности не могли исправить первого впечатления: как правитель, он был глубоко задет английским способом решения международных проблем; как итальянца его отвратило участие сына в убийстве отца - с этим он никогда не мог смириться, отчего и питал к новому русскому императору Александру I глубочайшее недоверие. Для такого человека фамилии (семьи) как Бонапарт, действия Александра не могли быть оправданы ничем.
Франко-русский союз не только не состоялся, но отношения между Парижем и Петербургом мгновенно упали на прежний, крайне низкий уровень.

Павел Первый и последний


Первый поцелуй после десятилетия войны


Амьенский мир
Тем не менее, рука с табакеркой, сбросившая с мировой шахматной доски фигурку франко-русского похода в Индию, стала еще одном фактором, поспособствовавшим заключению последнего мирного договора, завершавшего череду революционных войн, без остановки продолжавшихся с 1792 г. Вполне определившееся будущее французских войск в Египте и петербургский переворот - с одной стороны; усталость от многолетней войны, вести которую теперь предстояло в одиночку и полная бесперспективность каких-либо планов сухопутных кампаний - с другой; стали основой для заключения мира между французским блоком и Великобританией.

Но, после Маренго, Копенгагена и убийства Павла, прошло еще немало времени прежде чем мир был заключен. Почему? Все это время англичане, полагавшие положение консулата крайне непрочным, рассчитывали на чудесное изменение французской политики после определенных событий, по петербургскому образцу. Ретроспективно, мы понимаем, что то были беспочвенные надежды: подавляющее большинство французов воспринимали победоносного полководца, покончившего с войнами и явственно принявшегося за обустройство страны, как ниспосланного свыше лидера. Другой вопрос, что не осевшая еще после революционной уборки пыль (т.е., многочисленные деятели и движения, как правительственные, так и оппозиционные), мешала разглядеть начавшееся умиротворение французского общества. Роялисты были теперь наиболее активной частью этой пыли, они прямо предлагали Англии свои услуги по устранению узурпатора, захватившего трон по праву сильного. Наивные надежды на то, что генерал Бонапарт сыграет роль английского генерала Монка были рассеяны самым непосредственным образом: в переписке между королем в изгнании Людовиком и первым консулом. Теперь роялистам оставалось лишь действовать - они многому научились у своих противников-якобинцев.
Непосредственная партизанская война в северных, прибрежных районах Франции была вскоре окончена полной победой правительства, однако этим методы борьбы теперь не исчерпывались.

В декабре 1800 г. первого консула упросили поехать в парижскую Оперу - по крайней мере, так рассказывал он сам. Трудно поверить в картину, на которой жена и несколько друзей силком тащат сонного правителя в карету, но, видимо, суеверный корсиканец лишь хотел подчеркнуть роль случая или Провидения в своей судьбе. Так или иначе, но Наполеон отправился в путь. Кучер, по французскому обычаю (все путешественники 18 века бранились на негодных французских ямщиков, сравнивая их с дисциплинированными прусскими форейторами, к вящей славе последних) был изрядно пьян, а потому карета ехала быстрее обычного. Это и спасло жизнь первого консула (возможно, обрекая на смерть миллионы других): он проснулся посреди пламени и криков. Сработала адская машина, т.е. бочонок с порохом и пулями, водруженный на тележку перегораживающую дорогу. В известный момент, один из покушавшихся роялистов должен был поджечь фитиль - и дело в шляпе! Увы, для них, карета миновала опасное место прежде чем огонь добрался до бочонка.
Улица превратилась в ад, несколько домов было разрушено полностью, другие сгорели. Погибло два десятка парижан, если пятьдесят было ранено, но сам Бонапарт отделался легким испугом: в карете лишь вылетели стекла. Избежавший смерти правитель собрал заслуженные аплодисменты, все-таки появившись среди слушателей. В дальнейшем он умело воспользуется предоставленным карт-бланшем на репрессии: пострадают не только подготовившие покушение роялисты, но и изобретшие когда-то этот способ убийства радикалы-якобинцы.

Неудача этого, и других, не доведенных по ряду причин до стадии попытки, покушения показала, что рассчитывать на устранение Наполеона не приходится, он явно не собирался расставаться с жизнью, а его режим демонстрировал все возрастающую уверенность в собственном положении. Мы еще вернемся к теме внутренней политики Бонапарта, а пока не случившееся стало последним фактором, сыгравшим в пользу начала переговоров. Бессменный с 1783 г. премьер-министр Питт-младший ушел в отставку, знаменуя этим вынужденную готовность английской олигархии к миру.
Амьен стал триумфом Бонапарта - ему удалось то, чего не смогли сделать все революционные правительства и даже дипломатия покойного Людовика, во время Американского мятежа. Более того, первый консул отплатил и за Столетнюю войну, заставив британского короля официально отказаться от титула короля французского, убрав лилии со своего герба.
Главным было, конечно, не это. Англия очищала Мальту, добытую с таким трудом; Англия отказывалась от почти что всех захваченных ею во время войны колоний, за исключением испанского острова Тринидад на Карибах и голландского владения в Индийском океана, острова Цейлон. Лондон молчаливо признавал все уже произведенные французами в Европе изменения и обещал не вмешиваться в германские дела (т.е., лишал себя главного военного инструмента, не говоря уж об унижении английского короля как курфюрста Священной Римской империи). На этом фоне требование добровольного очищения Египта казалось незначительной деталью.

В Священной Римской империи, доживавшей последние годы своего тысячелетнего существования, Австрия и Пруссия получили немалые приращения за счет более мелких владетелей; тоже самое можно сказать и о других имперских электорах-курфюрстах. Раздавая с немалой щедростью не свое, французы не упустили возможности еще раз растревожить австро-прусский антагонизм, к вящей славе своей республики.
В свою очередь, Бонапарт эвакуировал Рим и жалкое южноитальянское государство, со столицей в Неаполе. Эта уступка недорогого стоила: оккупировать все это вновь было делом считанных недель. Труднее было поднять со дна или вернуть из английского плена более чем три сотни французских линкоров, фрегатов и других военных судов, потерянных в безуспешных попытках завоевать море.
Еще более сложным делом представлялось убедить себя в том, что этот мир (при всей его невыгодности Англии, молчаливой враждебности России и Австрии) может просуществовать хоть сколько-нибудь долго. Тем не менее, французы торжествовали: начатое ими в 1792 г. дело завершилось полным успехом. Между тем, их повелитель, не теряя ни дня, принялся собирать плоды ратифицированного мира: как в делах внутренних, так и во внешних.

Дела внешние: аннексии и захваты
Еще до заключения мира Бонапарт унифицировал по консульскому образцу Северную Италию, ставшую теперь Итальянской республикой (одним только этим названием бросая вызов Вене). Признав, вместе с явившимися во Францию итальянскими депутатами, что достойного человека на пост президента новой республики на полуострове не сыскать, Наполеон милостиво согласился занять эту должность. В качестве жеста доброй воли, новоиспеченная Итальянская республика передала своему французскому другу и Пьемонт, и Геную, и ряд других пограничных местностей.
Следом были разъяснены спорные вопросы с другом-Испанией, не только добровольно отказавшейся от притязаний на ряд владений в Италии, но и продавшей французам Луизиану в Северной Америке. Доброта и благодарность испанского правительства были столь безграничны, что Мадрид не счел за труд уговорить португальцев продать французам и Гвиану, уже в Америке Южной.

Эта активная внешнеполитическая деятельность снискала много меньшего успеха при восстановлении конституционного порядка на острове Гаити (да! да!), где прежнюю французскую колонию Сан-Доминго заменила негритянская республика бывших рабов. На острове, положа руку на сердце, творилось черт знает что (и продолжает до сих пор, если честно): после того как в метрополии началась резня, белые жители острова принялись грызся между собой и мулатами, которые требовали себе таких же (белых) прав. Покуда в бывшей королевской колонии во всю шел этот правотворческий революционный процесс, голову подняли негры-рабы, начавшие резать своих господ, не разбирая где роялисты, а где республиканцы. Белых не щадили, мулатов тоже. Поначалу негры опирались на поддержку испанцев, занимавших часть острова, и британцев, с их десантами, но после того как из бывшей метрополии пришло известие о полной отмене рабства и заключению мира с Испанией, то черный фронт переменился,а чернокожие признали номинальное господство Франции.

Постепенно набирая силу, при сменявших друг дружку республиканских комиссарах из Парижа, на первую роль выдвинулся герой освободительной войны и бывший раб (обучившийся во время своего беспросветного существования французской грамоте и полюбивший литературу) генерал Туссен-Лувертюр, негр. Он не только стал самозваным генерал-губернатором острова (с правом назначения себе наследника), но и вел вполне самостоятельную внешнюю политику: торговал с англо-американцами и завоевал испанскую часть острова.
Новоявленная черная пародия на Бонапарта несколько изменил подход своих предшественников: они вырубали преимущественно белых, тогда как Туссен-Лувертюр предпочитал избавляться от мулатов, наказывая периодически и зарвавшихся негров. Его режим показал невиданную - и несколько неожиданную, от негритянских рабов-то! - стабильность. К началу англо-французского перемирия резня на острове практически прекратилась.
Разумеется, оставлять в руках новоявленного черного властелина колонию, дававшую в тогдашнем мире почти половину сахара, никто во Франции не собирался. Как только англо-французское перемирие, заключенное с осени 1801 г., ослабило наброшенную на порты Франции удавку британской военно-морской блокады, сделав возможными заморские экспедиции, то в Латинскую Америку отправилась армия, ничем не уступавшая Египетской.

Да и командовал всем делом ветеран того похода, породнившийся с Бонапартом посредством брака с его сестрой. Молодой, как и положено в эту эпоху быстрых карьер, генерал Леклерк отправился на первую настоящую колониальную войну Республики в декабре 1801, во всем блеске непобедимой французской армии. Транспорты с 40 т. солдат сопровождал военный флот из нескольких десятков уцелевших к тому времени линкоров и фрегатов. Приказы Наполеона были просты и лаконичны: захватить остров, а негров возвратить к прежнему положению - колония должна приносить прибыль.
Покуда вежливые французские солдаты высаживались в генерал-губернаторстве, незадачливый лидер рабов никак не мог решиться, что ему делать - подчиниться метрополии или начать открытую борьбу. После некоторых колебаний, он выбрал второе и был разбит: его предали не только обиженные мулаты, но и облагодетельствованные белые. И даже часть негров.
Бывшего хозяина острова отправили в одну из французских тюрем, где он очень быстро ушел в лучший мир.

Между тем, у Леклерка начались проблемы. Во-первых, восстановить отмененную с 1793 г. прежнюю систему оказалось не проще чем вернуть Францию Бурбонам - постепенно от французов отвернулись все местные лоялисты, не считая белого населения Гаити. Во-вторых, эпидемия желтой лихорадки буквально выкашивала не готовых к жизни в таком климате европейских солдат. За считанные месяцы у французского генерала умерло или валялось по госпиталям больше двух десятков тысяч солдат.
Попытка восстановить рабство на испанской части острова привела к открытому бунту. Шаг за шагом экспедиционные силы начали терять контроль над островом, с трудом удерживая уже основные города и дороги. Подкрепления из Франции шли безостановочным потоком (всего добрый Бонапарт отправил своему шурину до 80 т. человек, значительная часть из которых там и погибла - крупная армия и мелкий штрих в биографии нашего героя), но вирус желтой лихорадки был еще настойчивее.
Пытаясь запугать восставших, солдаты использовали весь арсенал своей великой революции: топили пленных в воде целыми толпами, расстреливали их картечью и вообще задались целью перебить большую часть чернокожего населения Гаити. Буквально - такой была задача, поставленная приходившим во все большее отчаяние Леклерком.

Не помогало. Бывшие африканцы только пуще разъярились, начав заживо вырывать глаза у имевших несчастье оказаться в их руках белых. Наконец, после того как командующий экспедиционными силами умер от лихорадки, а оставшиеся французские войска потерпели поражение в открытом бою, на остров прибыли англичане. К этому времени они уже находились в состоянии войны с французами, а потому большая часть уцелевших с радостью слалась им в плен. Другая группа укрылась на испанской части острова, где положение было значительно спокойнее. Тем не менее, спустя пять лет, в 1808 г. там тоже вспыхнуло восстание, закончившееся новым прибытием британского флота и французской капитуляцией. На этом участие Гаити в революционных и наполеоновских войнах заканчивается, равно как и наш интерес к этому острову.
Провал экспедиции (вкупе с возобновившейся с весны 1803 г. войной) привел к утрате Луизианы, проданной на скорою руку американцам, в спешной попытке опередить их военный союз с англичанами.
Только в Гвиане рабство было восстановлено без особых проблем, но и эту колонию англо-португальских десант захватит в 1809 г. Военно-морские операции решительно не давались первому консулу в той же мере, что Конвенту и Директории.

Самый успешный генерал антифранцузской коалиции доимперского периода


Кроме вышеупомянутых аннексий и захватов, Бонапарт сумел выступить в роли миротворца. Сперва он запросто разрешил конституционные споры в бывших Нидерландах, носящих теперь по примеру других французских сателлитов гордое древнее название Батавской республики. Им, формально независимой стране, была избран правитель с неограниченными полномочиями и состряпанной под это дело конституцией. После этого взор первого консула обратился на юг.
С началом революционных войн в доселе мирной Швейцарии произошла междоусобица, в которой кантоны разговаривающие на французском воевали против кантонов с германоязычными жителями, выступавшими в качестве правительственных войск. Первая французская интервенция, приведшая к созданию мертворожденной Гельветической республики, не разрешила этих проблем: большая часть швейцарцев никак не желала превращаться в гельветов. Наконец, после ряда интриг, Парижу удалось навязать конституцию по своему образцу, после чего войска были выведены из страны, демонстрируя миролюбие Франции и ее уважение к давнему нейтралитету маленькой горной республики.
Это немедленно привело к падению марионеточного правительства и восстановлению прежних порядков. Тогда в дело была пущена грозная военная машина первого консула. Устроив, по своему обыкновению, сценку как же мне не хочется влазить в эти дела, Наполеон вновь оккупировал Швейцарию, арестовав всех противящихся миротворческой операции. Приняв должность великого посредника, он заручился союзом с Берном, обязавшимся отправить в распоряжение Франции 16 т. солдат, для использования их по необходимости. Тем не менее, своим упрямством и труднодоступностью жители гор вытребовали себе важную привилегиею не попадать под систему конскрипции, ставшую печальной повседневностью для владений консульской республики.

И все же, начало новой Французской империи (как бы она пока не называлась) было положено: вместе прежней, доставшейся от феодализма, смены персоналий, Республика и ее новый лидер тасовали народы и государства как игральные карты. Париж прямо контролировал одну половину Италии и всегда мог захватить другую. Испания, с ее колониальной империей, была покорным младшим партнером. Нижние земли чихнуть не могли без разрешения французов, почти тоже самое можно сказать и в отношении германских государств на Рейне.
На место прежней хаотической системы революционного грабежа заступала эра упорядоченного выкачивания денег и людей, называемая Бонапартом моей системой. Продемонстрированные амбиции нового Карла Великого говорили о том, что система эта невозможна без постоянного расширения.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив