Колко

Проснуться от того, что солнце печёт голые
лопатки. Открыл глаза и увидел твою спину – два белых очерка и
пунктир молочных позвонков, идущий от шеи между лопаток вниз. Долго
спросонья смотрел, путая то, что вижу, с ощущением жаркого солнца
на своей спине – путал себя с тобой.
Вспомнил про руку, кольнула ладонь трава. Поднёс палец, зависнув
подушечкой около твоей спины. Ты будто почувствовала и проснулась –
лопатки двинулись и почти сомкнулись – потянулась, выпуская руки в
траву, дальше, дальше, за голову, запрокинув, нащупав моё лицо. Я
щурюсь от солнца, от твоих пальцев, трогающих мой лоб, веки, щёки,
от запаха травы, в которой мы лежим уже бог знает сколько. Ловлю
губами твой заблудившийся палец – ушёл от собратьев, спустился
ниже, забрёл и попался – ам!..
Притягиваю тебя, утыкаясь лбом между твоих
лопаток и вдыхая тебя так сильно, словно хочу выпить – вкус тёплого
молока, побеждающий всё на свете. Вот здесь, на шее, под волосами,
не в груди или где-то ещё, а именно здесь – в месте струящегося
молока – живёт твоя душа.
Кровь врага пахнет горечью, ненавистью и испариной, отступающей,
словно туман из долины – пелена уходит, оставляя тебя омытым,
умытым, проснувшимся. Кровь своя пахнет глупостью и беспомощным
сожалением. И ты смотришь на места укусов и сквозь тот же, но такой
другой туман просто не понимаешь, что делать с этими подсаженными в
твою плоть свинцовыми личинками. И ведь не прорастут, мёртвые
кривые комки металла, а зачем пришли в твоё тело – не
понимаешь.
И приходишь в себя лишь от самого отрезвляющего звука на свете – в
эмалированную плошку падают-цокают мёртвые свинцовые личинки,
вынимаемые из твоего тела. Зря боятся этого звука – звонкого
неприятного звона металла о дно посудины – самого надёжного звука
надежды, металлических секунд новой жизни, перетекающих в тебя из
серых бездонных глаз врача.
– Третий день без наркоза, одного за другим, как так можно… –
говорит подрагивающая маска под серыми глазами, и твои веки
смыкаются. – Чёрт, сейчас опять выключится, – слышишь ты, уплывая
куда-то вбок, в туман, поднимающийся из долины, но в спину успевает
прилететь ещё фраза: – Но жить будет.
Вздрогнул и только от этого понял, что снова задремал. Ты тоже
снова уснула, словно устала бессонно ждать, а теперь уже – можно,
теперь – вместе, пришёл, дошёл, прошёл через всё, чтобы только
лежать рядом в траве, уткнувшись носом в шею. Встаю на локте,
наклоняюсь и целую тебя в горячий висок, путаясь губами в
непослушных волосах. Ты спишь крепко, впитывая золотое солнце,
льющееся на тебя с неба, в горячую жаркую траву, источая взамен
молочный запах, побеждающий всё на свете.