Кое-что о подлых друзьях и доблестных врагах

А вот ещё выдержка из книги Болеслава Вильгельмовича Веверна «6-я батарея»:
На следующей остановке впервые видим пленных. Это австрийцы-поляки. Между ними – германский кавалерист. Пленных сейчас же обступают солдаты, суют им колбасу, хлеба, папиросы. Австрийцы, видимо, чувствуют себя неплохо и охотно вступают в разговор. Больше всего нас интересует их военная, невиданная еще нами форма, хотя мы сейчас же разочаровываемся: форма непрактична и некрасива. Их обмотки и ботинки вызывают у наших солдат целый поток острот:
– Что, пан, у вашего Франца-Иосифа не хватает кожи на голенища солдатам?
– Нет, братцы, это компрессы, чтобы, значит, не простужались, потому народ-то больно лядащий.
– А зимой-то тоже в обмоточках и в штиблетах? Смотрите, паны, в штиблетах-то холодно будет – снегу понабьётся.
Немец не показывался, а всё же интересно посмотреть и на него.
– Эй, германишер! – крикнул в вагон офицер 5-й батареи М. А. Гофман.
– Глейх! – Через минуту-две, на ходу застегивая пуговицы мундира, лёгким прыжком на платформу вскочил молодой германец и, увидев офицеров, вытянулся в струнку. Он сразу расположил к себе: чистенький, подтянутый, он готов сейчас же ответить на все вопросы.
– Ты как попал в плен?
– Взят во время фуражировки вашими казаками. Подо мной убили лошадь.
– А императора своего любишь?
Тут немец не выдержал: он поднял к небу глаза и с каким-то особенным восторженным чувством произнёс:
– О, кайзер!
Какой контраст с австрийцами, растрёпанными, в расстёгнутых грязных мундирах. Сапоги нечищеные, сами они немытые, нечёсаные. Когда мы подошли к ним, они даже не встали.
– Я убил своего офицера, а сам сейчас же сдался в плен, – заявил один из них.
Какая гадость. Пропала всякая охота разговаривать с ними, и мы отошли в сторону.
Этот отрывок хочется прокомментировать — и неоднократно.
Во-первых, фразу славянина-австрийца «Я убил своего офицера, а сам сейчас же сдался в плен» читаешь с содраганием. Тотчас приходит на ум и брат философа Витгенштейна, офицер австрийской армии, застрелившийся после того, как во время боя почти вся его рота, состоявшая из чехов, перешла к русским. Как и рассказчик, читатель мгновенно преисполняется чувством брезгливости к ренегатам. И чувством острой жалости к убитому офицеру он преисполняется (пусть это офицер и неприятельский). Потому что воинская честь и верность присяге — не пустые слова.
И в нашей армии бывали случаи подлые. Константин Вагенгейм (сам фронтовик «поневоле»; его, сына жандармского офицера, мобилизовали в Красную армию) оставил в своих подготовительных материалах для романа «Гарпагониана» такую запись с натуры:
За этим же длинным столом говорил царский солдат комсомольцу: — На охоту мы иногда ходили, белок, ворон стреляли, а чтоб неприятеля — никогда. Как придешь с разведки, идешь на охоту белок, ворон стрелять. Был у нас подпрапорщик, имел все четыре степени креста и все четыре степени медалей. Вот были мы в разведке. Как малейший шорох — все валились. Слышим, кричит он: «Слева немец!» — Все мы и убежали, и подпрапорщик вместе с нами. Один остался прапорщик. Вернулся он из разведки. «Как вы смели начальника бросить?» Стал бить по морде. Он вообще бил по морде. В разведку пошли и прапорщика шлёпнули. За ноги взяли и тащили. Голова по камням — так-так-так. С берега Двины сбросили. Храбрый был, гадина. Всем велит прятаться, а сам не прячется. А за то убили, что бил по морде. Там убить было простая музыка. Во время наступления ни черта не увидишь. Отправили этого офицера в Черниговскую губернию на родину, поповский сынок. А знаешь, какое наказание на фронте было? Если солдат провинится, то становят его под ружье на окопе открыто, стреляй, немец! А немец знал, никогда не стрелял.
Поповский, значит, был сынок — не из потомственных офицеров! Алёша, стало быть, Попович... Вот Алёшу Поповича, русского богатыря, и шлёпнули русские солдатушки, бравы ребятушки!.. Однако довольно о них.
По контрасту с развязными перемётчиками-славянами, немецкий офицерик вызывает живейшее сочувствие. И выправкой, и молодечеством, и верностью своему государю. Здесь опять переживания рассказчика совершенно разделяются читателем. Читатель даже ловит себя вот на какой мысли: То-то радость, что германский офицерик в плен попал! Хоть этот мальчик избежит смерти!..
И в общем нет ничего удивительного, что воспоминания о делах столетней давности подводят нас к нынешнему веку.
Мы, русские люди, порядком были удивлены как внезапно переметнулись, «переобулись» иных из наших «вечных друзей» — финны, скажем... или те же чехи, которые в Первую мировую с такой лихостью стреляли в спину своим офицерами и перебегали к нам... А с другой стороны — взять венгров, которые никогда любовных деклараций нам не делали, с которыми мы довольно крепко воевали — и в 1849 году, и в 1914—1918 гг., и в 1945-м, и в 1956-м... Мой дед (военный лётчик, на фронте с лета 1943 года) как раз в 1956-м году воевал с мадьярами. Хороший противник был, стойкий!.. Впрочем, дед никогда не присовокуплял эпитета «гадина» к тем, с кем ему пришлось воевать. И вот ныне венгры оказываются... да, как тот германский офицерик в рассказе Веверна — по контрасту с ренегатами чехами — они оказываются народом, вызывающим уважение!
Разумеется, я понимаю, что во многом гнусное поведение Европы по адресу России вызвано только одним явлением (которое мы прошляпили): сменой элит. На смену здравомыслящим и обязательным политикам пришли поколения молодых предателей, выращенные в американских лакейских. Венгрия здесь предстаёт исключением только потому, что этой стране повезло. Заместо молодых предателей и идиотиков там правит властитель умный, не лишённый даже старомодного благородства!
Но вот и то, что венгры всегда доблестно воевали, не стреляли в спину своим офицерам, — тоже красноречиво их аттестует.
Доблестный враг когда-нибудь может сделаться и другом! И такой друг понадёжнее будет, чем целая колда русофильствующих перебежчиков.
|
</> |