«Какой беспредел? Вчетвером берут за руки за ноги и нежно затаскивают в автобус»

— Вы ведь отошли от дел?

— Да, я отдыхаю. На пенсии, заслуженной.

— Бизнесом не занимаетесь?

— Я, скажем так, самозанятый. Но деньги зарабатываю, все нормально.

— Есть ощущение, что в Нижнем какая-то жесть происходит, именно в правоохранительном смысле. То, что вы, наверное, называете обеспечением порядка. Но, кажется, здесь с особым рвением взялись.

— Почему? Идет нормальная методичная работа. Здесь всегда так было. Город в свое время называли Омоновск-сити. Когда сюда приезжали спартаковские фанаты и хулиганили, их жестко ставили на место. Город — «красный» («красными» в России называют колонии, которыми полностью управляет администрация. — «Новая»),

— Как так получилось-то?

— Просто нормальные люди работают. Не за деньги, а ради работы. Вот, собственно говоря, и все.

— Но где еще такое есть?

— Я не вижу ничего сверхъестественного в том, что здесь происходит. В чем жесть-то? Если люди нарушают закон, и их привлекают к ответственности, то это не жесть, а работа.

— Но есть перегибы, нет? Например, с Михаилом Иосилевичем (читайте материал о его деле в «Новой газете». — «Новая»), которого ни за что закрывают.

— Закрывает суд, а правоохранительные органы отрабатывают свою поляну в плане оперативно-разыскной деятельности, сбора доказательной базы и всего прочего, а суд уже решит, насколько они качественно выполнили работу, и даст ей оценку в виде какого-то срока. Может, оправдают его, кто знает.

— Мы можем предположить, что нет.

— Там сроки небольшие — до шести лет. Он же несудимый.

— Это очень большой срок за проведение в своем помещении семинаров хоть, я не знаю, самого Сороса.

— Если мы говорим о соблюдении законов, то, насколько я понимаю, семинары эти были «Открытой России»* (на самом деле — организации «Голос». — «Новая»), то есть организации, которая признана нежелательной. Если мы гипотетически встаем на сторону следствия, то тут чистое соблюдение закона и ничего сверхъестественного. Раз он предоставил ей помещение, то привлекается.

— Вы его знаете?

— Конечно, я их всех [оппозиционеров] знаю давно (говорит с ощутимой брезгливостью). И они меня тоже, ведь я был здесь начальником Центра «Э» с 2011 по 2018 год, а до этого с 2004 года работал по этой линии в управлении по борьбе с организованной преступностью. То есть они как родственники мне практически.

— Иосилевич же не выделялся «особой злостностью»!

— Да нет, почему? Он чистый подстрекатель. Он самодостаточный, с хорошим финансовым обеспечением в отличие от всей этой команды. Мы это прекрасно понимали и знали. Он в свое время с [Ильей] Осиповым открыл главный городской портал «НН.ру», потом они очень хорошо его продали, и на эти деньги он и живет. Еще играет на бирже. Да без разницы, мы в его бизнес никогда не лезли.

Но он решил стать теневым лидером протеста, организовал помещение окололиберальной секты Макаронного Монстра. В этом кружке ему в рот смотрят, а он рассказывает, как все плохо. У них-то плохо, а у него нормально и ровно все. Вот их он и подстрекал на все, насколько я знаю.

— То есть он серый кардинал такой?

— В какой-то степени. Тут целый ряд городских сумасшедших есть, которые воду мутят, но поддержки от населения у них нет. Эта тусовка из 20–30 человек каждый год одна и та же.

— Так зачем тогда «щемить» их?

— В смысле, «щемить»? Это не «щемление». Если поступает заявление от гражданина о противоправных действиях, а мы не будем его рассматривать и закроем на это глаза, то гражданин обратится в прокуратуру с жалобой на правоохранительные органы.

Тут получается палка о двух концах. Заявление проверяется, обрабатывается и передается в следственные органы, а там уже принимается решение.

— Вот на Иосилевича было заявление от Грача. Вы и его лично знаете?

— Никогда с ним не общался. Я знаю, что есть такой человек, и он сейчас подвергается определенному буллингу в сети. Например, от его имени пишут провокационные посты — мне недавно из Чечни звонили и сказали, что Грач у них «разжигает». Я ответил: «Забудьте, это за него делают».

Да и чего Грач? У нас много граждан, которые приходят и пишут заявления, а по почте их вообще приходит несметное количество. Вы не поверите, сколько ребята просто работают «на корзину», просматривая заявления. Где-то выстреливает, где-то нет.

— Сколько примерно?

— Много, и в последнее время больше. По линии экстремизма десятки заявлений в месяц точно. Люди находят провокационные посты в «Фейсбуке», во «ВКонтакте» и присылают, считают нужным, чтобы органы проверили на наличие экстремизма.

— А зачем?

— У каждого есть своя гражданская позиция, у каждого есть свое мнение. Если он считает, что в интернете кто-то неправ (смеется), как это бывает, то он считает нужным заявить, а уже органы отрабатывают. Мы не можем не отрабатывать, мы тоже поставлены в определенные рамки. Если мы не будем работать, а по итогу будет возбуждено дело, то это может быть признано укрывательством преступления.

— Говорят, что Грач — давний информатор полиции.

— Я его не знаю. Я и с Савиновым (другим человеком, чьи показания легли в дело Иосилевича. — «Новая») не виделся ни разу, но подружился в «Фейсбуке», парой фраз перекинулись. Почему-то Иосилевич считает, что он может гражданскую позицию выражать, а люди, у которых противоположная гражданская позиция, сразу «мусорнулись» или «подментованные». Они же ее не скрыто выражают, а открыто и не стесняются этого.

— Но их позиция не приводит к уголовному делу, а его — привела.

— Это просто разные взгляды на жизнь и на политический строй в стране. Тебя же тоже задерживали. Ты же понимал, куда ты идешь, для чего ты идешь. Это нормально.

Я абсолютно не делю людей на идеологических врагов или еще кого-то. Я абсолютно нормально [ко всем] отношусь, у каждого свои тараканы в голове, каждый живет так, как он считает нужным, и делает то, что хочет. Но надо понимать, что законодатель расставил красные флажки и за эти буйки заплывать нельзя. Заплываешь — несешь ответственность. Кто-то заплывает, а кто-то нет. Вот и все.

— Но эти буйки все время переставляются ближе к берегу.

— Надо держать ухо востро (ухмыляется), здесь надо быть в теме.

— Пространство для выражения собственного мнения сужается постоянно.

— Нормально пространства, просто не надо призывать к свержению власти, надо базар фильтровать даже на улице, не говоря уже об интернете. Потому что если ночью пройдешь у нас по Автозаводскому району, там могут задать несколько вопросов. Пацаны спросят за базар.

— Вы же боретесь с криминалом, и у вас «красный» город. Как такое может быть?

— У нас разное бывает, и грабители выходят на улицу.

— Так надо было с них начинать, а не с Иосилевича.

— У нас на всех [сил] хватит, конечно. С ними тоже разбираются. Я просто как пример говорю, что за базар всегда и везде спрашивают.

— Буйки передвинулись, и у вас за академиком Хазановым за перепост анонса митинга приходят. Это перебор.

— Что значит перебор? А почему он распространяет информацию с призывом на несанкционированный митинг? Он нарушает закон, и эта норма [действует] давно.

— Эти законы появились с 2012 по 2014 год, до этого за участие в несогласованном митинге штрафовали на 500 рублей, а за призывы вообще ничего не было.

— Тогда интернет развивался только. Но ведь в других странах такое же законодательство, там еще хуже закручивают гайки и еще хлеще винтят. Посмотрите, сколько возбуждено дел по захвату Капитолия, и там точно будут хорошие сроки. У нас вообще цветочки по сравнению с ними. Мы же это видим. У нас [протестующих] на руках носят. Где беспредел, я всегда спрашиваю! Вчетвером берут за руки за ноги и затаскивают в автобус. Нежно, чтобы, не дай бог, ничего не сломать.

Жести [у нас] нет как таковой, это обычная спокойная работа, Иосилевич прекрасно все знает и понимает. Если бы он вел себя нормально, то жил бы спокойно дома и никто его не трогал. Он сам стремился [к уголовному делу] всей своей деятельностью. Он же не глупый.

— Но получается, чтобы спокойно жить, нужно никуда не лезть, заниматься своими делами, а если хочешь помогать стране, то только по линии «Единой России».

— Нет, ты можешь делать что угодно, не пресекая закон. Ничего криминального и ужасного я тут не вижу. Миша заплывал за буйки, специально провоцировал. Так же, как Навальный, он думал, что он бессмертный и его никто не посадит, все ему сойдет с рук. Но не всегда так бывает.

— Вот и ФБК** сегодня еще не экстремисты, а завтра уже будут.

— К этому все идет. У нас же полно организаций признанных экстремистскими: движение «Русские», ДПНИ, НБП… (обе организации запрещены)

— Они же по 282-й статье признаны, а здесь-то что?

— Если мы говорим про Навального, то понятно, что он признан преступником за растраты и мошенничество, но я считаю, что он совершил одно грандиозное большое мошенничество, когда собирал донаты на свою президентскую кампанию, в которой он участвовать не имел права, что он прекрасно понимал. Он облапошил всю страну.

— Он не скрывал, что не сможет участвовать по действующему законодательству.

— Они [в ФБК] об этом не говорили. Журналисты говорили, но хомяки-то его слушают. Я знаю, что в стране были заявления от людей, когда они узнали, что они прислали деньги, а он не имел права избираться.

— Вроде и дело такое есть, но не движется.

— Может быть, еще реанимируют — срок давности не вышел. Я считаю, что он всех обманул, а все остальные моменты не могу комментировать, потому что в дела эти не лез. Но если есть приговор, значит есть за что.

— Но какая все-таки связь ФБК с экстремизмом? Вы же специалист по экстремизму…

— Если мы вообще говорим про экстремизм, то у того же Навального есть высказывания, когда он открыто призывал идти и свергать власть. На «Дожде», по-моему, он интервью давал. Возможно, где-то еще это прорабатывается, экспертиза должна быть.

— То есть ФБК и штабы на этом основании можно признать экстремистскими?

— Он руководил же им, и связь прослеживается. Я не знаю, какие там материалы, но наверняка это обосновывается. Так же свидетелей Иеговы (организация признана Верховным судом экстремистской и запрещена в России) запрещали недавно.

— Правильно, что ли?

— Я с ними периодически сталкивался и общался с их детьми — мне было их безумно жалко. Я понимаю, что взрослые могут выбирать, как жить, но дети же вынуждены жить в той атмосфере. Они рассказывали, что Нового года и дней рождения как праздников у них нет, со всех сторон деструктив идет, никакой радости жизни нет. Я считаю эту организацию абсолютно деструктивной — ребят просто лишают детства.

— Если родителей посадить, то их жизнь лучше не станет.

— И все-таки про буйки. Мы пришли к тому, что малейшая, никому не страшная деятельность вроде пикетных очередей после двух-трех административок наказывается уже по уголовному кодексу. Как так?

— Это вопрос не по моей зарплате, это к законодателю. Мы исполняем закон, который написан, мы обязаны, мы за это зарплату получаем, мы присягу давали.

— Но рефлексии у вас нет, что раньше мы помогали сажать людей за серьезные преступления, а теперь за всякую хрень?

— Не хрень абсолютно. Ты просто говоришь сейчас об одном таком деле, а когда мы начинали работу в 2008 году, у нас в Нижнем Новгороде действовало больше десятка националистических группировок, которые убивали людей на улице. И мы всех отлавливали, людям давали огромные сроки.

— Так я и говорю о том, что раньше вы реальных преступников ловили, а теперь одиночных пикетчиков.

— Нет, это лишь мнение, что мы только ими занимаемся. Сейчас и теракты предотвращаются, и террористические организации выявляются. Одним Иосилевичем, что ли, весь центр занимается? Он никому не вперся и не тарахтел в одно место. Это так, факультатив, быстро прошли — и забыли. Митинги и оперативное их сопровождение — это мизерная часть работы Центра «Э». Это вам только кажется, что так. Таких преступлений не так уж и много, но они все резонансные и общественно опасные.

Основной упор делается именно на уличную преступность, и благодаря нам сейчас можно спокойно ходить по улице, сейчас не убивают за цвет кожи и разрез глаз. Мы сделали это, мы вычистили всю эту грязь, и чем нас сейчас попрекать? Извините меня, мы город зачистили так, что в нем жить можно. Понимаешь? Свет клином на Иосилевиче не сошелся. Он вообще мало кому интересен. Прошли и забыли. Больше межнациональные конфликты интересуют.

— Их же нет?

— Их нет, потому что всех закручивают. Были драки мощные — выловили и пересажали всех. Редкий раз увидишь, как кого-то ограбили или избили, потому что мы четко все зачистили и дали понять, что если кто-то будет вести себя неправильно, то пострадают все. А с него потом будут свои же спрашивать.

У нас здесь не Москва, у нас немножко по-другому все. Это в Москве все борзые со всех сторон, а здесь другой менталитет и другой город.

— В общем, рефлексии нет…

— Понимаешь, нам-то тем легче и лучше, чем меньше выходят на улицу, чем больше штрафы. Чего нам за ними ходить? Гаишнику лучше, когда пробки, ведь все стоят и ДТП не происходят.

— А почему последний митинг 21 апреля в Нижнем не разгоняли?

— Скажу четко и честно, что перед каждым массовым мероприятием из центрального аппарата спускают указания действовать максимально корректно и вежливо. Но если есть провокации в отношении сотрудников — а в Москве кидали бутылки и драться начинали, — получают реакцию. Когда провокаций нет, то все нормально.

— И все? Это неправда. Тогда бы конкретных людей задерживали, а на митингах обычно просто принимается решение разогнать всех, и тогда менты ходят шеренгами и всех забирают.

— Не всегда это действенная мера, иногда проще дать провести спокойно, а потом по камерам посмотреть. Это чтобы с наименьшими потерями.

— На последних митингах в Москве и Нижнем не разгоняли людей, а в Питере очень жестко действовали…

— Значит, были провокации против ментов.

— Вы, наверное, следили за «московским делом». Там в том числе судили человека за то, что он бросил бутылку, которая упала рядом с росгвардейцами, и они потом на полном серьезе приходили в суд и рассказывали, какой ужас они испытали от звука упавшей рядом бутылки. Это же просто стыдно, нет?

— Стыдно не стыдно, но сегодня в него бутылку кинули, а завтра полетят петарды или гранаты. Нельзя это спускать. Власть должна показывать зубы, особенно силовые структуры. Надо совершенно четко объяснить, что нельзя поднимать руку на сотрудника.

— Ни при каких условиях? В «московском деле» как раз около семи человек шли по одному эпизоду, когда они заступились за парня, которого омоновцы избивали дубинкой. Попытался оттащить — три года. Это правильно?

— Нельзя этого делать. Если такое происходит, сними на видео, вызови прокуратуру.

ПРОДОЛЖЕНИЕ