Как обходиться со своими белыми привилегиями

artyom_ferrier — 21.11.2019 Так получилось, что посматривал в последнее время блоги некоторых здравых (то есть, политически правых) американских ребятишек, и одна из важных тем для них «белая самцовая привилегия и с какого хрена я должен за неё каяться».

Я, честно, тоже не понимаю, с какого бы хера именно они должны уделять этому столько внимания, если для себя лично считают, что тут не в чем каяться.

Совсем честно — я вообще не знаю, что должно случиться в моей жизни, чтобы мне захотелось покаяться. Я даже не знаю, при каких обстоятельствах начать испытывать стыд. Моя сестра свершит прелюбодейство с таукитянином? Но у меня нет сестры, а если б была — это её личная жизнь.
Но что до привилегий — то я выработал несколько необычный, возможно, подход к ним ещё в средних классах школы.

Та советская школа, где я учился — была весьма «мажорской». Нет, официально там не было ни платы за обучение, ни каких-то требований к «педигри» учеников, но были — не вполне официальные, однако весьма жёсткие экзамены даже на первые классы (а я туда включился с третьего).

И вот я чуть не пролетел на экзамене, написав «чувство» в своей манере, где «слабозвучное в» выносил во второй ярус — так, что училка решила, будто я не знаю, что это «в» там есть. Но тут Батя пояснил: «Он так всегда пишет, летописей насмотрелся с тамошней диакритикой».

Возможно, Батя меня протолкнул бы в эту школу в любом случае, будучи профессором филфака, у которого хотели бы учиться многие племянницы или дочки школьного педсостава.

Но, при всём блате, там реально очень высокий был вступительный уровень. Который обеспечивался, во многом, тем, что это были, преимущественно, дети очень непростых родителей, которые, во-первых, сами довольно образованные люди были, по советским меркам, даже всякого рода чиновники, а во-вторых — могли нанимать репетиторов.

Хотя попадали в нашу школу и ребятишки с улицы, достаточно бойкие, чтобы вписаться. И у нас не было имущественного расслоения, поскольку мы активно играли в карты (то есть, в ранних классах — в фантики на подоконнике, а потом — в карты).

Но вот в восьмом классе пришёл к нам паренёк, Лёша, сын барышни, устроившейся в нашу школу библиотекаршей. А для детей сотрудников — конечно, были некоторые послабления.

И этого Лёшу — почему-то очень невзлюбил мой ближайший друг Димка.
Он ходил в ту же школу карате, что и я — поэтому был довольно резкий пацанчик.
И он был такой щупловатый, но энергичный, а этот новичок Лёша — здоровяк и тюфяк.

И вот Димка до него докапывался постоянно, провоцировал.
Нам же объяснял: «Не, ну а чо? Я понимаю, когда «кухаркиных детей» к нам берут за то, что умные. Сами по себе. Да, и без обид — все здесь присутствующие, кто могли бы обидеться, но не станут этого делать, ибо умные, и понимают, что это круто: быть кухаркиным дитём — и уделывать мажоров, и бла-бла-бла, эк-се-те-ра. Но этот Лёха — он же реально туповатый. И взяли только лишь вдовесок к мамаше, которая нужна, как библиотекарша. Чо я не так сказал? Вот ты, Тём, на меня смотришь — чо я не так сказал?»

А я всегда смотрел, как притопленный аллигатор из затончика — на всякую новую ситуацию.

К чёрту вот эту попсовую психологию про альфа-бетта-гамма-омега деление школьного класса. Это всё чушь хотя бы потому, что класс - никогда не герметичный коллектив. И никому, в действительности, не хочется быть «альфой» в школьном классе.

Но чего не хотелось мне — так это лишних разборок. То есть, сам бы я — может, и с удовольствием посмотрел на новые драки (а может, и нет, поскольку был пресыщен и кумите, и реальными драками уличными, с гопнёй, не говоря уж про боевички по видику).

Однако ж, у меня существовали договорённости с завучами о том, что я стараюсь не допускать уголовщины в школе — они прикрывают меня от того, что могло бы считаться уголовщиной вне школы (ничего серьёзного: даже когда доходило до вышибания долгов — мы не были отморозками).

Впервые нас, нашу школьную мафию, таскали на пропесочку в ментовку в двенадцать лет — и тогда я сказал лейтенантше ИПДН: «Сестрёнка, чего ты такая злая? Let's make love, not war”
Она ответила: «А если я понимаю, чего ты сказал сейчас по-английски, умник?»
Я сказал: «Я на это очень надеюсь». И дальше — всё заверте... Ну, нет, конечно, не тогда. Но пацаны заржали, девочка пригрозила позвать оперов, которые «уж всё объяснят», - ну и вся история кончилась ничем, естественно. Хотя был заключён своего рода пакт между мною как «звеньевым» школьной мафии — и завучем по английскому.

И вот я присматривался к этому Лёше, сыну библиотекарши, и находил, что не он не столько тупой, сколько «маломанёвренный». Ему нужно было время, чтобы перестроиться на новый лад — но он это делал, перестраивался.
И тогда, дождавшись очередной Димкиной колкости в Лёхину тушку, я вопросил, при всех: «Димастый, а тебе не кажется, что ты ему просто завидуешь?»
Димка ответил: «Разумеется. Как может быть иначе. Осталось уточнить, чему именно я завидую».
И я охотно ответил: «Да понятно, чему. Привилегии чистого создания. Не понимаешь? Ну вот смотри. Про тебя, кем бы ты ни стал, всегда будут говорить: «и он был сыном зампредгорисполкома». И про меня — ещё хуже могут сказать, про моего папашу-прохвессора».
«А вот про этого парня, - продолжаю, показывая на Лёху, - нельзя сказать, что он какой-то привилегией пользовался. Если он чего добьётся — то добьётся сам. Это будет очевидно. А про нас с тобой, Димастый, всегда злые языки скажут, что «папы помогли». Нам с этим жить — и никак не отделаться».
Тогда — все посмеялись, а бедный Лёша покраснел, подозревая очередной какой-то подвох.
Спустя некоторое время, на общей вечеринке, проходящей на квартире у одноклассницы, я вылез на крышу, поскучать на рассвет — и Димка вскоре ко мне присоединился.
Признался: «Чего-то меня это задело, про «он будет self-made”, а нам никак не отделаться от клейма участия папаш». Вроде, и понимаю, что ты шутил...» - он не договорил, попросил у меня сигарету, я дал и прикурил. И пояснил:
«Нет, я не шутил. Это может быть весело, Димастый, над этим можно стебаться — но это правда жизни. Мы — дети своих отцов, и это всегда будет висеть над нами. У нас — никогда не будет привилегии низкого рождения и создания самих себя с нуля».
А спустя годы на одной тусовке в Штатах (её давал сенатор-демократ, и он, конечно, был насквозь криминальный тип — но и очень обворожительный, и у нас были некоторые общие дела) одна журналисточка (не знавшая, что я русский), спросила, что я чувствую по поводу своей «белой привилегии» в американском обществе.
И я с удовольствием ей ответил. Что я наслаждаюсь своей белой привилегией. И наслаждаюсь своей самцовой привилегией. И особенно наслаждаюсь — своей блондинской привилегией, ибо, статистически, при прочих равных, блондины привлекательнее. Но речь не идёт о «прочих равных», ибо я пользуюсь ещё той привилегией, что физически весьма развит и эстетичен во всех отношениях. А если будут нужны какие-то ещё привилегии — я раздобуду их себе и никогда не погнушаюсь воспользоваться.
Мэгги заявила, что это очень «дерзко» и могло бы стоить мне публичной карьеры, если б попало в прессу.
Замечу, тогда, в середине нулевых, политкорректность и всё это заламывание рук по поводу «белой вины» - ещё не достигло в Штатах того нынешнего накала неприкрытого безумия, которое уже отторгается всеми здоровыми слоями общества, кроме горстки маниакальных манкуртов от Демпартии, живущих в собственном лунатичном мирке (в частности, этот лунатизм выражается в том, что они до сих пор не поняли, почему был избран Трамп — и почему он будет избран снова).
Тогда это считалось ещё не пошлостью, а мейснстримом, что белый парень должен испытывать некоторое чувство вины за то, что он белый парень. Но я — так или иначе никогда и ни за что не испытывал чувства вины. Сожаление — да. Если что-то пошло не так, как я рассчитывал. Это означало, что в другой раз я попробую рассчитывать лучше. На ошибках учатся, типа того. Но винить себя, терзать? Пустая трата умственной и психической энергии.
Мэгги доверительно призналась, что порою тоже не понимает, почему должна испытывать раскаяние за то, что её предки держали чёрных рабов, тогда как они вовсе были ирландцами (что вполне коррелировало с её светлой кожей и рыжей шевелюрой).
Я доверительно признался, что мои предки не были ирландцами, но тоже вряд ли держали чёрных рабов — потому что однозначно держали белых.
Так Мэгги узнала, что я русский. И конечно, я прекрасно понимаю, что линия графов Ферье-Железновых — лишь тоненькая ниточка в хитросплетениях ДНК моего генофонда, но, не скрою, к ней я питаю некоторую сентиментальную привязанность. Мне это всегда казалось очень трогательным — владение сотнями душ, о которых можно заботиться.
«И у тебя нет никаких мрачных чувств по поводу... твоих предков?» - поинтересовалась Мэгги.
«Нет, никаких злых чувств, - заверил я. - Конечно, император Александр Второй весьма бесцеремонно отнял у нас наших рабов, а спустя полвека — большевики, ещё более бесцеремонно, отобрали наши поместья. Но я решил, что — let bygones be bygones. Я не буду требовать возврата наших поместий — я их просто выкуплю. И я не будут требовать, чтобы потомки наших бывших крепостных были обращены снова в мою собственность. Это может оказаться юридически и морально небезупречным притязанием. Нет, я заведу новых рабов, на вполне моральных основаниях, за долги».
Что я и начал делать спустя пару лет, и в чём немало преуспел. В действительности, сейчас мой Калужский Агрохолдинг — гораздо более обширное, процветающее и многолюдное предприятие, чем было когда-либо поместье графьёв Железновых.
И я не раз отмечал в своих записках, что мои невольнички — не просто так на улице захвачены в полон и угнаны в рабство. Это ребята, которым грозил уголовный приговор, но я проплачиваю ментам развал дела, а те — отрабатывают долг. В действительности, такую форму отношений было бы вернее назвать «индентурным услужением». Это — договорное и временное рабство, ибо в рабстве перманентном — честно, и мне видится нечто беспросветно унылое.
К слову сказать, предки очень многих нынешних белых американцев — прошли именно через такую форму личной зависимости. В парусные времена трансатлантический вояж стоил, в действительности, безумно дорого. Лишним крестьянским детям, бежавшим из перенаселённой Европы в Новый Свет, в поисках фортуны — нечем было расплачиваться за перевозку. Кроме как самозакладом.
А по прибытии капитан давал объявление в газету, с описанием достоинств своего товара и цены. Совершенно как в римские времена, совершенно как в Николаевской России.
С той лишь разницей, что индентурный слуга поступал в распоряжение хозяина на оговоренное время. Обычно — 2-3 года, но иногда срок мог и продляться, скажем, для компенсации ущерба, причинённого хозяйскому добру нерадивостью слуги.
Могли ли быть при этом какие-то злоупотребления в обращении с индентурными слугами?
Дайте подумать.
Их хозяин — респектабельный и состоятельный член местного сообщества, у которого в гостях каждую неделю обедают судья и шериф. Этот парень — без году неделя как ступил на берег, без гроша за душой, никто и звать никак.
Нет, пожалуй, никакой почвы для злоупотреблений.
Но в действительности в большинстве случаев индентурный слуга быстро становился практически роднёй, а по отработке срока — получал стартовый капитал, деньгами и натурой, для поднятия собственного хозяйства.
Замечу, в большинстве случаев и с неграми у плантаторов были вполне человеческие отношения и, как ни странно это прозвучит для многих, в действительности убийство своего раба-негра считалось преступлением.
Нет, понятно, что плантатор всегда мог сказать: «Этот ниггер озверел и бросился на меня, мне пришлось его пристрелить» - и мало бы кто стал вдаваться в расследование. Но тем не менее бывали случаи, когда по крайней мере объявляли в розыск хозяев, уличённых в бесчеловечном обращении со своими неграми. Это считалось безнравственным в том довольно пуританском обществе — мучить даже своих рабов ради ублажения каких-то тёмных садистских прихотей.
При этом, конечно, следует признать, что юридические основания для изначального обращения негров в рабство — были не столь безупречны, как в случае с индентурой на услужение выходцев из Европы.
Начать с того, что существовал языковой барьер. Поэтому, когда какой-нибудь португальский капитан спрашивал жителя Анголы, согласен ли тот отправиться за море в Вирджинию и до конца дней работать там на табачной плантации за кров и довольно скудную пищу — могли быть сомнения, следует ли воспринимать ответ африканца как однозначное «да».
С другой стороны, когда речь шла о пленнике, которого другое местное племя собирается сейчас зажарить и скушать — португальскому капитану можно было подразумевать, что ответ именно «да». И поскольку речь идёт о спасении жизни — возможно, правомерно ставить вопрос и о пожизненной же работе на табачной плантации.
Так или иначе, с транспортировкой и трудоустройством африканцев — действительно остаётся много неясностей как легального, так морального свойства.
Тем более сомнительны — основания имущественных прав на детишек, рождённых в рабстве. Уж они-то, дети, точно не подписывали никаких контрактов. Хотя, конечно, их выращивание до возраста пригодности к хоть какой-то эксплуатации, то есть, первые лет шесть-семь — ложилось некоторым бременем на хозяина и, по идее, должно было быть как-то отработано.
Однако же, быть может, и разумно решили в 65-м году, что все рабы, которые находились на тот момент в США (при том, что ввоз новых был запрещён ещё в начале века) — так или иначе отработали любые свои задолженности перед хозяевами и потому их следует освободить.
Хотя можно понять и горе иных плантаторов, которые только что купили новых негров (а цены бывали ломовые, запросто зашкаливали и за тысячу долларов, что по тем временам — как Феррари) — и вот приходится терять эти инвестиции только потому, что у господина Линкольна разыгралась щепетильность.
Вернее, там всё непросто было с вопросом освобождения рабов, в ходе Войны оно реализовалось как-то само собой, как диверсионная мера против Южного тыла, но Линкольн действительно планировал отмену рабства задолго до Войны. Как планировал и отправку освобождённых негров обратно на Родину, в Африку, о чём, как думалось, негры мечтают. Желающих впоследствии — хватило аж на Либерию.
Ну и в России, конечно, это тоже бывала та ещё человеческая драма, с этим Манифестом.
Наше семейное предание поминает одного предка, князя Л., который, будучи знатного рода, но не очень богат, однако предприимчив, совершил экскурсию по многим деревням, подобрал и купил там девиц неброской внешности, неярких в целом, но усидчивых и прилежных — и устроил для них курсы белошвеек, чтобы создать предприятие высшего класса.
И вот он в них вложил последние свои капиталы, а тут бах — и Манифест. Они теперь свободные барышни, эмансипэ, практически — в любой момент могут сделать ручкой и устроиться в другое место.
Тогда князю Л пришлось пустить в ход свой последний капитал — дочурку-княжну (что была прелестна, судя по даггеротипам). Так породнились наши семейства (а мы, графы Железновы, были не столь имениты, но гораздо богаче) — а вольным белошвейкам предложили житьё в таком милом посёлочке, что никакие предложения в чумазых тогдашних городских окраинах их бы не соблазнили.
Той ночью я поведал Мэгги, между делом, эти анекдоты из фамильной истории, и она вдруг сказала: «А знаешь, ты ведь обладаешь самой убийственной привилегией. Ты — получается, настоящий европейский аристократ. И ведь Ферье — это французская фамилия?»
«Да, лейтенант Артюр де Ферье, конкистадор-неудачник Гран Арме, попал в плен к русским войскам, а далее, что того безвыходней, к русской княжне. От него идёт наша русская линия».
«А французская, раньше?»
«Прослеживается не далее одиннадцатого века — я наводил справки и заказывал исследования. Это нормандский род, восходящий к той ватаге викингов, что обосновалась в том регионе Франции, который и стали звать «Нормандией».
Мэгги фыркнула: «Не далее одиннадцатого века? Знал бы ты, сколько здесь напыщенных assholes, гордящихся, что помнят своего пра-пра-дедушку, который был большим человеком с большим пузом в какой-то навозной дыре. Нет, я не против семейных альбомов — но ты же их убил бы: настоящий аристократ из Европы с родословной, длиннее Миссисипи».
Честно, я сомневаюсь, что мой европейский «аристократизм» произвёл бы впечатление на американскую «потомственную» элиту. Они как раз и гордятся тем, что порвали с Европой, с её гнилыми этими феодальными традициями, что создали Новый Мир.
Амеры же, не связанные фамильными узами с какими-то знатными вирджинскими плантаторами былых времён, gone with the wind or still there, - они склонны ценить именно личные достижения и свершения.
Ну, в общем-то, как и я всю дорогу был склонен.
И в моём разумении «привилегия» - это когда твой успех чист, когда он лично твой, когда нет оснований списать его на какие-то не зависящие от тебя обстоятельства.
Чёрт с ней, с моей графской родословной — это-то, разумеется, всегда была тема для шуток в нашей семье — но и тот факт, что мой Батя профессор ЛГУ — при всей благодарности к нему за просвещение, было той ещё pain in the ass.
В семнадцать лет я уехал поступать в Москву — поскольку считал «некошерным», всё же, поступать в тот вуз, где у тебя отец завкафедрой.
И это при том, что я и тогда не считал высшее образование чем-то действительно важным для себя. Скорее — делом понта. Вот само по себе поступление на филфак МГУ, при довольно значительном конкурсе.
Но я понимал, что не буду филологом, не буду лингвистом. Я всё же не учёный-»звездочёт» в башенке по складу натуры, я довольно «материалистичный» парень.
И в тех делах, которые я делаю последние четверть века — не сказать, чтобы сколько-нибудь критическую роль играла «привилегия» интеллигентского рождения или «привилегия» хорошего образования.
Серьёзно, бывало важнее, всё-таки, как я чувствую опасность, как реагирую на неё.
Возможно, здесь лучше сгодилась бы «привилегия взросления на промзоне Магнитки», как это формулирует один из наших лучших командиров «штурмтруперов», Сапсан, объясняя, почему у него такой изящный, ни раз не сломанный нос. Ну, та привилегия, что «Я с детского сада усвоил: сломай нос раньше ему, чем он сподобится сломать тебе».
В общем, всё в этом мире может быть «привилегией», а может быть «недостатком».
Важно — как употреблять, как пускать в игру те фишки, что тебе розданы.
И спору нет, бывает, что иногда имеет место злоупотребление привилегией рождения.
Ну, скажем, когда сорокалетнего оболтуса, уволенного из Флота за неизлечимый и нескрываемый кокаинизм, принимает в совет директоров и на довольно высокую ставку компания, находящаяся в юрисдикции, которую, по некоторому совпадению, курирует папаша этого оболтуса, являющийся вице-президентом США — тут можно заподозрить злоупотребление привилегиями (ибо сложно заподозрить что-либо ещё).
И тут-то речь не о «привилегиях» даже, а просто о коррупции, взяточничестве, торговле влиянием, как они есть (и, возможно, о государственной измене, ибо деятельность Байдена на посту вице-президента может быть оценена как умышленно вредоносная до такой степени).
Но хрен с ними, с этими клоунами, Байденами и прочими, а для себя лично я всегда считал свой статус высокого рождения — не привилегией, а обязывающим обстоятельством.
«Бремя белого человека», если угодно.
С таким стартом — естественно, позорно мало было бы достичь лишь материального комфорта для себя и своей семьи. Ну это — пять, много десять миллионов долларов. Любой дурак с яйцами — может заработать столько в этом мире.
Но воспринимая свою «привилегию» как «не дурак с яйцами и мозгами» - я лично, конечно, ставил и ставлю перед собой несколько более масштабные задачи.
Первое - похоронить геополитический проект «Московия — Третий Рим». Ибо она — заебала, эта судорожно-потужная, драгикомичная, садомазохистичная великорусская державность. От неё эстетически — оскомина. Ну нехер из штанов выпрыгивать — не может быть Россия «сверхдержавой». Пусть нормальной страной будет, «Большой Канадой» (но без идиотизмов Трюдо), «Возрождённой Новгородчиной».
Второе — всё-таки прикончить социализм, а беря шире — патернализм. Ну, при всём осознании необходимости политической дискуссии — её можно перенести на почву разума, а не мистики. Вот чтобы обсуждать, что в разумном, буржуазном(!) обществе допустимо или нет. Типа, там, можно ли голыми по улицам ходить, реализуя своё право на самовыражение — или это слишком нарушает права других людей на то, чтобы не видеть неприятные им зрелища. Но перестать обсуждать такие вопросы, как «можно ли отобрать у человека его деньги под угрозой пистолета, чтобы отдать бедному парню, который в этом случае, возможно, сам не станет разбойником».
И третье — я в школе ещё поклялся, что If I become the Ruler of the Universe, I will restore slavery to its former glory (“Если я сделаюсь Правителем Вселенной — я верну рабовладению его былую славу).
Учительница, Мэрри, тогда попробовал поправить: «If I became... I would”.
Имея в виду, что здесь всё через «бы» - «Если бы я стал...»
Пришлось перефразировать, для уточнения изначально вложенного смысла:
Nor if, but when I become the Ruler of the Universe, I will absolutely restore slavery to its former glory (“Не «если», а когда я стану...)
Но на самом деле — сейчас я вижу, что мне и не нужно становиться именно «правителем вселенной», чтобы вернуть частному рабовладению его былую славу.
Это прекрасно удаётся на практике на моей Калужской Плантации — и это скоро может быть воспринято повсеместно. Что чем мучить юнца, совершившего какую-то глупость, вроде угона чужой тачки, в казённом учреждении, - лучше отдать его на тот же срок в частное заведение, где ему подберут занятие под способности (если угонщик — то в автосервис), разовьют их, способности, и не будут его «третировать» сверх того, что необходимо для обеспечения трудовой дисциплины.
Ей-богу, частное рабовладение — самый оклеветанный и перевранный институт в истории человечества.
На самом деле, рабство — это ключик к примирению капитализма (то, чего хотят умные люди) с социализмом (то, чего хотят инфантильные или «номинальные» люди).
И вот хозяин — он капиталист, он свободный предприниматель, он вкушает блага своей предпринимательской свободы.
А для своих рабов — он создаёт социалистические условия. Единый лагерь, единое снабжение. Это офигенно выгодно — когда рассматриваешь большие массы контингента, не свободного в выборе. Военщины или невольничков.
Ну и вот мои амбиции — они состоят в реализации таких довольно глобальных и важных проектов.
Это потому, что я осознаю своё сравнительно высокое рождение, которое к чему-то обязывает, наверное.
Мне даже Гарри Виндзор говорил как-то: «Тём, да не парься ты, не делай культа из своего рождения, я вот из своего делаю фарс».
И с другой стороны — какой-то негр, который плачется, что белые перекрыли ему социальные лифты, всё заблокировали «белой привилегией» (вот и в баскетболл запретили играть, демоны).
Ради справедливости, так плачутся не столько сами уличные негры, сколько их «защитники», активисты связанных с Демпартией групп вроде «Social Justice Warriors” (“Воины социальной справедливости» - я когда впервые сочетание услышал, решил, что это правые их так обзывают, с сарказмом; оказалось — сами себя, на полном серьёзе; патологическая редукция меры и вкуса).
И всё это, естественно, полная фигня, все эти завывания о «врождённых привилегиях».
Да может и быть привилегией то, что ты из респектабельной семьи, и получаешь практически автоматом обучение в хорошей школе и в колледже (хотя именно хорошие — они довольно жёсткий отбор по знаниям проводят, на одних лишь бабках не выехать).
Но может быть привилегией и то, что ты с детства на улицах, и уже в четырнадцать знал, как человека прирезать, чтобы не закричал, и как лучше спрятать трупец.
Жизнь — разнообразная штука. В ней много аспектов. И сложно наперёд сказать, какое знание пригодится больше.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив