Как философ Василий Розанов был и Козлом, и Елизаветой Сладкой. Еще и Пришвина
bookmatejournal — 21.04.2021
Василий Розанов — одна из самых странных фигур в среде литературной богемы времен Серебряного века. Он был женат на прототипе Настасьи Филипповны из «Идиота», воспевал православный уклад и нападал на христианство, а еще писал скандальные книги в духе фейсбучных постов.
Провинциальный учитель и Козел
Розанов родился в Костромской губернии в многодетной семье, рано потерял родителей и воспитывался старшим братом и его женой. Поступил на историко-филологический факультет Императорского Московского университета, где слушал лекции Василия Ключевского и Сергея Соловьева, получал высшие оценки и награды, но от научной карьеры отказался. Он выбрал «свободное творчество» и в итоге стал провинциальным учителем гимназии — переезжал с места на место, чтобы преподавать историю, географию и еще иногда словесность.
Юность и ранняя молодость оказались для Розанова временем едва ли не самым сложным: нищета, постоянные склоки с коллегами и учениками, грубое окружение. Розанов писал о своем жалованье: «Это приходится 66 коп. в сутки, т. е. не меньше, чем выстирает поденщица-прачка в городе, и гораздо, несравненно меньше, чем выработает на сталелитейном заводе всякий рабочий, бьющий молотом по металлу. Мысль о горечи своего положения не может, при этих сравнениях, не растравлять сознанья учителя».
На годы учительства в Ельце пришлось его знакомство с будущим писателем Михаилом Пришвиным — тогда гимназистом с низкой успеваемостью. Это историческое знакомство вышло, мягко говоря, скомканным. У учителя и ученика произошел конфликт, который закончился исключением Пришвина из гимназии. В своей докладной на Пришвина Розанов утверждал, что ученик угрожал ему расправой за неудовлетворительную оценку по географии. Пришвин же позднее вывел Розанова в своей автобиографической повести «Кащеева цепь» под красноречивым прозвищем Козел.
Муж Настасьи Филипповны
К бытовым невзгодам молодого учителя гимназии добавилась и несчастливая любовь. В 24 года Розанов женился на 40-летней бывшей возлюбленной Федора Достоевского Аполлинарии Сусловой: она считается прототипом эталонного образа манипулятивной, взбалмошной женщины — Настасьи Филипповны из романа «Идиот».
Для Розанова (которого, к слову, сравнивали со многими героями Достоевского, в том числе с «подпольным человеком») совместная жизнь с супругой была постоянным источником страданий, от которых не удалось избавиться даже после расставания. Хотя Суслова сама ушла от него, долгие годы она не давала Розанову развода. Из-за этого писатель вынужден был жить «во грехе»: со второй женой Варварой Бутягиной они были на нелегальных правах — поэтому, например, в «Опавших листьях» Розанов именует Бутягину не женой, а неопределенно «другом».
«Вы меня позорили ругательством и унижением, со всякими встречными и поперечными толковали, что я занят идиотским трудом. Низкая Вы женщина, пустая и малодушная… оглянитесь на свою прошлую жизнь, посмотрите на свой характер и поймите хоть что-нибудь в этом… Плакать Вам над собой нужно, а Вы еще имеете торжествующий вид. Жалкая вы, и ненавижу я Вас за муку свою», — писал Розанов Сусловой.
Но, несмотря на ее вздорный характер и отсутствие в их отношениях «должного целомудрия», в Сусловой, видимо, было что-то, державшее Розанова. «Без „ласк“ она не могла жить. К деньгам была равнодушна. К славе — тайно завистлива. Ума — среднего, скорее даже небольшого. Но стиль, стиль…» Так или иначе, завершив учительскую карьеру, которой он посвятил 11 лет, Розанов переехал в Петербург. К этому времени писатель расстался с «Настасьей Филипповной» и уже жил в гражданском браке с Варварой Бутягиной, к слову, ее полной противоположностью — вдовой священника, кроткой и набожной женщиной.
«С выпученными глазами и облизывающийся — вот я»
Многие современники Розанова оставили весьма примечательные воспоминания о его внешности. Облик Василия Розанова, возникающий в воспоминаниях Андрея Белого, вселяет смесь отвращения и ужаса: как будто в квартиру, где Белый мирно сидит и пьет чай с Зинаидой Гиппиус, врывается существо из вселенной Лавкрафта:
«Звонок: из передней в гостиную дробно-быстро просеменил, дрожа мягкими плотностями, невысокого роста блондин <�…> на лоснящемся, дрябло-дородном и бледно-морковного цвета лице глянцевели очки с золотою оправой. <�…> Севши на низенькую табуретку под Гиппиус, пальцами он захватывался за пальцы ее, себе под нос выбрызгивая вместе с брызгой слюной свои тряские фразочки, точно вприпрыжку, без логики <�…> разговор, вероятно, с собою самим начал еще в передней, а может, — на улице; можно ль назвать разговором варенье желудочком мозга о всем, что ни есть: Мережковских, себе, Петербурге? Он эти возникшие где-то вдали отправленья выбрызгивал с сюсюканьем, без окончания и без начала; какая-то праздная и шепелявая каша. <�…> Меня поразили дрожащие кончики пальцев: как жирные десять червей; он хватался за пепельницу, за колено З. Н., за мое; называя меня Борей, а Гиппиус — Зиночкой; дергались в пляске на месте коленки его; и хитрейше плясали под глянцем очковым ничтожные карие глазки».
А вот более емкий и натуралистичный портрет Розанова в молодые годы, написанный все тем же исключенным учеником Пришвиным:
«Этот рыжий человек с красным лицом, с гнилыми черными зубами сидит на кафедре и ровно, дрожа ногой, колышет подмостки и саму кафедру. Он явно больной видом своим, несправедливый, возбуждает в учениках младших классов отвращение».
Впрочем, для самого Розанова такие описания едва бы могли стать откровением. Он описал себя и лаконичнее, и беспощаднее, и поэтичнее, чем кто бы то ни было:
«С выпученными глазами и облизывающийся — вот я. Некрасиво? Что делать».
«Во мне ужасно есть много гниды, копошащейся около корней волос. Невидимое и отвратительное».
«Да просто я не имею формы. Какой-то „комок“ или „мочалка“».
Гостеприимный хозяин веселых «воскресений»
В петербургской квартире у Розанова проходили «воскресенья», которые посещали писатели, журналисты, философы. Их описывает все тот же Андрей Белый: «Скоро стал я бывать на его „воскресеньях“, куда убегал от скучных, холодных воскресников Федора Сологуба, который весьма обижался на это; у Розанова „воскресенья“ совершались нелепо, разгамисто, весело; гостеприимный хозяин развязывал узы; не чувствовалось утеснения в тесненькой, белой столовой; стоял большой стол от стены до стены; и кричал десятью голосами зараз». К слову, мрачный и необщительный писатель Сологуб, устраивавший «воскресники» у себя, похоже, недолюбливал Розанова — свою полную противоположность.
Однажды Розанов подошел к Сологубу с такой репликой: «Что это, голубчик, что это вы сидите так, ни словечка ни с кем. Что это за декадентство. Смотрю на вас — и, право, нахожу, что вы не человек, а кирпич в сюртуке!» — это меткое определение, «кирпич в сюртуке», намертво приклеилось к Сологубу. Сологуб не нашел ничего лучше, как процедить: «А я нахожу, что вы грубы».
А в начале 1900-х в Петербурге возникло Религиозно-философское общество, объединившее многих представителей интеллигенции: Николая Бердяева, Сергея Булгакова, Мережковских, Дмитрия Философова и многих других. Как пишет художник Александр Бенуа: «Мы все в те годы были мучительно заинтересованы загадкой бытия и искали разгадку ее в религии и в общении с людьми, посвятившими себя подобным же поискам». Потому к собраниям стали привлекать «не только лиц из „мирян“, но и многих духовных». Конечно, мимо таких собраний никак не мог пройти Василий Розанов, чья обеспокоенность Богом была именно «мучительной» и временами болезненной: его восторг перед православной жизнью мог тут же сменяться яростными, бескомпромиссными нападками на христианство.
К слову, именно на собраниях общества Розанов повстречал своего бывшего ученика Пришвина. Когда-то исключенный гимназист оставил на своей книжке ироничный автограф для Розанова: «Незабываемому учителю и почитаемому писателю». Впрочем, иронии Розанов тогда не уловил. Он не узнал бывшего ученика, а тот торжествовал победу: бывший нелюбимый учитель выражал искреннее восхищение пришвинской прозой.
Ирония состоит еще и в том, что очень скоро сам Розанов оказался в роли исключенного гимназиста: писателя со скандалом выгнали из общества за его позицию по делу Бейлиса (громкое дело 1913 года по обвинению еврея Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве 12-летнего мальчика; суд присяжных оправдал Бейлиса. — Прим. ред.). Розанов в ряде статей утверждал его виновность в ритуальном убийстве, а общество признало этот процесс «оскорблением всего русского народа». Хотя не все единогласно поддержали исключение Розанова, он все равно был вынужден уйти.
Философ и писатель, называвший себя «Елизавета Сладкая»
Еще в годы учительства Розанов работал над своим первым крупным трудом — «О понимании». Эта дебютная книга писателя представляла собой один из вариантов гегельянского обоснования науки. Но понимания у читателя эта работа не нашла. К слову, в своей автобиографической повести Пришвин проходится и по этой работе Розанова:
«— Почему он Козел? — спросил Курымушка.
Ахилл ответил:
— Сам видишь почему: козел.
— А географию он, должно быть, знает?
— Ну, еще бы, это самый ученый: у него есть своя книга.
— Про Америку?
— Нет, какая-то о понимании и так, что никто не понимает и говорят, он сумасшедший».
Розанов-автор ускользает от любых попыток жанрового определения: он не писатель, не философ, не публицист-журналист, но что-то между, около. Уже в конце 1890-х писатель начал сотрудничать с почвенническим, националистическим изданием «Новое время» (либералы называли это издание «Чего изволите») и одновременно — с западническим и эстетским «Миром искусства». Розанов вообще поражал современников взаимоисключающими высказываниями на одну тему и отсутствием какой бы то ни было последовательности. Высказывались даже соображения о «моральной невменяемости» Розанова.
Одна из центральных тем в творчестве Розанова — тема пола. Именно в «оптике пола» писателю интересней всего смотреть на религию. Пересечению веры и полового вопроса Розанов посвятил свои важнейшие работы — «Люди лунного света» и «Темный лик». Розанов нападает на христианство за ее «противоестественную» аскезу, асексуальность, ханжество. Он утверждал, что нарушение законов естества приводит к содомии. В 1908 году в письме своему другу, священнику Павлу Флоренскому, он сообщил: «…В тожестве содомизма и христианства я внутренно убежден (не педерастии, а настоящей содомии, которая бывает и духовная, без физики). И именно в нынешний год это убеждение у меня окончательно созрело».
«Ханжескому» христианству он противопоставляет солнечную плодородную веру Израиля. Розанов призывает отбросить ложный стыд перед соитием, плодиться и размножаться как можно больше: именно это угодно Богу, а не ангельское воздержание. За эту жовиальность, «плотскость» Розанов ценил иудаизм и восхищался евреями (что, напомним, не помешало ему участвовать в травле Бейлиса).
Многие современники Розанова замечают, что эта обеспокоенность интимными вопросами была свойственна ему не только в философских изысканиях. Характерный пример приводит Александр Бенуа в воспоминаниях о заседаниях Религиозно-философского общества. На одном из них критик Философов стал настаивать на проведении «реальных опытов» по мотивам евангельских событий: в частности, повторении момента, когда Спаситель пожелал омыть ноги своим ученикам. Это предложение с огромным энтузиазмом поддержал Розанов. Философов вспоминает: «Я не мог при этом не заподозрить Василия Васильевича в порочном любопытстве. Ведь то, что среди нас была женщина, и в те времена все еще очень привлекательная, „очень соблазнительная Ева“, должно было толкать Розанова на подобное рвение».
Тот же Пришвин описывает сон, в котором фигурирует Розанов в симптоматичной роли: «Вас. Вас. сидит за столом и с необыкновенно гаденьким видом показывает кому-то порнографическую картинку, уснащая глубокомысленным замечанием религиозного содержания».
Дмитрий Мережковский писал об «озабоченности» Розанова так: «Существует половое сумасшествие — бесстыдное обнажение. Кажется иногда, что у Розанова такое сумасшествие».
Впрочем, супруга Мережковского Зинаида Гиппиус считала, что такой интерес к сфере интимного — не черта порочного соблазнителя, а нечто более сложное: «Интересовали [Розанова] и девушки — будущие жены, любовницы, матери. Его влекли женщины и семейственные — и кокетливые, все наиболее полно живущие своей женской жизнью. В розановской интимности именно с женщиной был еще оттенок особой близости: мы, мол, оба, я и ты, знаем с тобой одну какую-то тайну. Розанов ведь чувствовал в себе сам много женского. „Бабьего“, как он говорил. (Раз выдумал, чтобы ему позволили подписываться в журнале „Елизавета Сладкая“. И огорчился, что мы не позволили.)».
Куда откровеннее о самом себе отзывается Розанов в переписке с отцом Павлом Флоренским: «Что же касается до верной и милой жены моей (бесценное сокровище, редчайшая христианка), то я „соблюл себя“ ей по крайней мере через то, что мой fallus никогда ни во что не погружался, и его не касалась и не видела ни одна женщина и, как предполагаю, надеюсь и молюсь — и никогда никто не коснется». И оттуда же: «К 54 годам („дедушка“) я fall, почти так же люблю, как vul.: но оба люблю покорно, подчиненно. Действительно, я глубокая баба: и vulv’у люблю, как лесбиянка, а не как мужчина и муж».
Продолжение большого материала и больше ссылок на книги Василия Розанова — в Bookmate Journal
Онлайн-казино 1GO: захватывающий мир азартных развлечений в одном клике 
ГЛАВА 20. НАСА-ПАТРИОТ О «МРАКОБЕСИИ» 21 ВЕК 
Мангалы и экраны по ту сторону баррикад 
Крепить тайско-российскую дружбу! 
Зверские страсти 
Размышлизмы 
Как Завод бурового оборудования из Оренбурга помогает находить полезные 
Совершенно невероятное событие, или Не хочу жениться 
Строго для женщин: Менопауза 
