К вопросу об эмиграции

pora_valit — 20.06.2013 В который раз, перечитывая посты в сообществе (и комментарии к ним), задумываюсь: здорово ли наше общество?

В действительности, ставить диагноз отдельному человеку может только квалифицированный врач, зато обществу в целом, как нас учит история, вообще кто угодно, так что мои скромные упражнения в социологии (сам я по образованию экономист) никому вреда не сделают. В связи с этим я хотел бы обратиться к аудитории этого журнала с несколькими утверждениями и вопросами, из них вытекающими.

Утверждение первое.

Мы привыкли измерять все в величинах либо собственного, либо чужого персонального успеха. В разрешении дихотомии, вынесенной в заголовок сообщества, мы руководствуемся либо примерами состоявшейся эмиграции, либо личным опытом (а также его отсутствием). Однако, дискуссионность самого вопроса часто лежит в плоскости обсуждения набора стимулов, следствием чего являются многочисленные посты и длительные обсуждения морально-этической составляющей выбора (русофобия, русофилия). Мне же кажется, что в подавляющем большинстве случаев человек принимает решение, исходя из практической осуществимости эмиграции. Последние опросы показывают растущий градус эмигрантских настроений, но, давайте будем честны сами с собой, исчезающий малый процент респондентов реализует свои замыслы в будущем, и не потому, что остальным не хватает мотивации (в чем их часто упрекают состоявшиеся эмигранты), а просто по техническим причинам. Отсюда вытекает следующие три утверждения.



Утверждение второе.

Действительно, мотивация к переезду растет опережающими темпами, если так можно выразиться. Сюда относится и прогрессирующее безумие (иначе охарактеризовать не могу) власти, и все более обнажающаяся экономическая отсталость (выраженная не в подушевом доходе, а в подушевом производстве и конкурентоспособности промышленности), и воровство, достигшее астрономических масштабов, ставшее в полной мере фундаментом нашей экономики, и качество жизни, как таковое, и девальвация национальной валюты (ремарка для патриотически озабоченных граждан: речь идет о глубокой девальвации, выраженной в том, что структурное качество услуг, например, медицинских, общеобразовательных, правоохранных, муниципальных, жилищных и т.д., то есть генерируемых внутри страны, и нигде в мире более не востребованных, за единицу национальной валюты, в отличие от товарного потребления, падает все последнее десятилетие, начиная с «нулевых» годов, причиной чему шокирующая интеллектуальная слабость в профессиональном сегменте), и импортозависимость национального ритейла, и технологическая зависимость национального производства и т.п. Желающие могут продолжить список.

Портфель, прямо скажем, решений проблем экономической стагнации, с другой стороны, серьезно ограничен политическим рисками для правящей номенклатуры. Так, например, механизм управляемой инфляции, которая могла бы стимулировать промышленность, не может быть запущен в полной мере вследствие неизбежного «коллапса ожиданий» бюджетозависимой части общества, являющейся основой электората современной российской власти. Вместе с тем, последние отчеты Центрального Банка показывают перекредитованность населения, взрывной рост рисковых позиций в кредитных портфелях банков, что понижает их стрессоустойчивость и делает их неконкурентоспособными в мировом масштабе (хорошо понимая это, Правительство, в частности, затягивает вопрос о переходе на формат оценки рисков «Базель-3» для отечественных финансовых структур). С другой стороны фундаментальные показатели могли бы позволить им масштабироваться даже на зарубежные кредитные рынки. Фондовый рынок России очевидно слабее всех остальных рынков БРИКС, инвестиционная привлекательность национальных активов для зарубежных фондов, специально ориентированных на развивающиеся рынки, низка и ожидать в ближайшей перспективе обратного притока капитала (особенно в свете перспектив сворачивания программ экономического стимулирования в Европе и США) по меньшей мере, безответственно.

Во всем вышеперечисленном, одно (растерянность и психологически следующая за ней озлобленность, шовинизм, нетерпимость, выраженная уже в законодательной инициативе) с неизбежностью вытекает из другого и наоборот. Разрубить этот «гордиев узел» невозможно никакой революцией ни «сверху», ни «снизу» и питать иллюзии на этот счет не стоит. Следовательно, набор стимулов для эмиграции населения сложился и результаты опросов никого не должны удивлять. Однако мы не наблюдаем, фигурально выражаясь, многокилометровых очередей в посольства развитых государств, как это было в начале девяностых. В чем же причина? На мой взгляд, здесь можно сделать третье утверждение.

Утверждение третье.

Среднестатистический представитель экономически активной части населения, объективно оценивая риски для себя и своих близких (в первую очередь, детей), конечно примет вполне определенное решение, что и демонстрируют опросы.
Вопрос для него будет заключаться в разработке программы практической реализации своего решения, и здесь он, если, разумеется, склонен к методическому и предметному анализу возможностей, неотвратимо столкнется с существенным ограничителем, выражающемся в глубокой разнице между своим инструментарием и инструментарием, имеющимся в распоряжении аналогичного представителя среднего класса в развитых странах.
Самым очевидным для него станет разрыв в накоплениях (не в доходах, а именно в накоплениях). Мобильный индивид должен обладать накоплениями, которые позволят ему последовательно менять места проживания и создадут опционал в переквалификации и трудоустройстве. Расширенная потребительская корзина в России включает более 50% расходов на продукты питания (для сравнения, в странах Западной Европы, эта цифра не превышает 20%), около 35% расходов на непродовольственные товары и около 15% расходов на коммунальные услуги, досуг, транспорт. При этом инвестиционных продуктов она не включает вовсе, ибо они там просто не предусмотрены. К слову, в отличие от развитых стран состав потребительской корзины в России вообще утверждается директивно, а не является результатом многоэкспертного (и конкурентного) анализа покупательной активности населения. Тем не менее, даже он позволяет сделать малоутешительные выводы. Домохозяйства в России накопительными возможностями не обладают (и не стремятся ими обладать, что самое печальное). Недвижимость, единственный инвестиционный инструмент, доступный большинству общества, является, на самом деле, крайне переоцененным (и вообще не рыночным) активом, так как в подавляющем большинстве случаев с экономической точки зрения подразумевается в качестве объекта обременения в ипотечном и даже в простом потребительском кредитовании, а выше уже было указано на перекредитованность населения. Оценка бизнесов, особенно малого и среднего, затруднена и часто необъективна, их ликвидность также невысока. Проблема же обеспеченности пенсионных накоплений вообще является центральной в российской экономике.

То есть, если верить данным Росстата, среднестатистический, экономически активный, и, что самое важное, обеспеченный гражданин маломобилен, так как в отрыве от текущего источника доходов резко (скачкообразно) переходит в категорию низкообеспеченных слоев населения (или, так называемую «люмпен» прослойку), что мне особенно хотелось бы подчеркнуть. Исключения здесь прямо подтверждают правило, а именно, заметно высокий процент ИТ-специалистов среди эмигрантов преобладает ровно потому, что информационные технологии относятся к географически и даже территориально независимым сферам деятельности (элементарно отсутствует необходимость хранения средств и результатов труда, транспортная доступность, как часть стоимостной оценки их, полностью исключается).

Таким образом, само ожидание мгновенной «люмпенизации» вчерашнего «буржуа» в случае переезда будет надежно удерживать его от этого. Отсюда вытекает четвертое утверждение.

Утверждение четвертое.

Когнитивный диссонанс между имеющимся и ожидаемым (или, что точнее, между подразумеваемым и действительным) статусом может нервировать или, напротив, стимулировать конкретного потенциального эмигранта. Здесь я рискую перейти в область психологии, и поэтому не стану заострять внимание на последствиях такой вынужденной самооценки, так как не являюсь специалистом именно в этой сфере. Для меня важно понимать, что потенциальный эмигрант эту самооценку обязательно произведет и в результате ее обнаружит фундаментальные риски, рассмотренные выше.

Однако, прежде чем перейти к дельнейшим выводам, мне хотелось бы сделать важное, на мой взгляд, отступление. Я глубоко убежден, что человек, независимо от его социального статуса, возраста (психологического), образования, физического и психологического здоровья, способен качественно изменить весь указанный набор параметров, обладая, во-первых, волей к такому изменению и, во-вторых, пространством возможностей. Если, как уже указал, оценку волевых качеств человека, стоит оставить на рассмотрение психологам, то оценку пространства возможностей, может произвести каждый самостоятельно. В действительности для нашего «буржуазного люмпена» или «люмпенизированного буржуа» оно крайне сужено. Предлагаю рассмотреть каждый из параметров последовательно.

Социальный статус в России определяется, к сожалению, не гаммой профессиональных достижений, а тривиальной близостью к бюджетным потокам, что и приводит, кстати, к странно высокому для любой нормальной экономики проценту занятости населения в государственных (и окологосударственных) и муниципальных институтах, а также в компаниях, где доля государственного участия достаточно велика. Никакой вины конкретного человека в этом нет, как, между прочим, и в выборе, который, судя по опросам, делает российская молодежь, в первую очередь рассматривающая перспективную карьерную реализацию исключительно в государственном и муниципальном управлении. Status quo сложился не сегодня и даже не вчера, он целиком вытекает из особенностей хозяйствования, как минимум, советского фрагмента истории страны. Персональный успех современной российской власти (и общества) объясняется в первую очередь ее приспособляемостью к этой модели, а очевидная историческая вина в последующем ее сохранении и расширении. Человек, даже обладающий волей, в России просто не в состоянии изменить свой социальный статус иначе, кроме как самоинтеграцией в государственную машину, а такой выбор с фатальной неизбежностью (в силу особенностей функционирования любой государственной машины) сделает его зависимым от нее и, что самое главное, постепенно отнимет почти все степени свободы, которыми он обладал на старте.

Это, в свою очередь, приводит меня к оценке возможностей изменения следующего параметра, а именно т.н. «психологического» возраста. Сам термин имеет множество распространенных толкований, которые, в общем, сводятся к непосредственной способности индивида справляться с требованиями изменяющейся среды и социума и адаптироваться к ним. Здравый смысл и накопленный опыт подсказывают мне, что чем дольше человек остается в окружении однообразных и монотонных вызовов, тем более деградирует эта его способность. Государственная машина же генерирует именно однообразные вызовы и связано это с особенностями распределения ответственности служащих, радикально отличающейся от таковой в бизнес-среде, где ответственность у узлах сетки персонала широко (и непрерывно) варьируется, или, если угодно, «плавает» под давлением агрессивной среды, причем это характерно, хотя и в меньшей, безусловно, степени даже для крупного корпоративного сегмента. Таким образом, встроенный в государственный аппарат человек «стареет» скорее, нежели человек, занятый в свободном предпринимательстве.

Аппаратчик и в целом-то невероятно слаб по сравнению с обычным человеком, но, что гораздо хуже, осознание своей неконкурентоспособности (а оно приходит, увы, слишком поздно) подталкивает его удерживаться внутри аппарата столько, сколько возможно, и именно этим, в частности, объясняется феномен «геронтократии». Электоральное устройство власти на любых уровнях, которое широко распространено в экономически развитых странах, родилось не на пустом месте, его целесообразность вызвана необходимостью периодической очистки аппарата, который, в свою очередь призван как можно более успешно отвечать на вызовы, но непременно сохраняя при этом вертикальную систему управления, как единственно возможную в отсутствие (или сравнительной ограниченности) инструментов экономической стимуляции персонала, обусловленном самим механизмом бюджетирования. Санитарные приемы реконструкции аппарата обязательно присутствуют и в странах с авторитарными режимами (напр., т.н. «сталинские чистки», Культурная Революция и следующее за ней дело «Банды Четырех» в КНР и т.п.). Нечто похожее можно наблюдать в последний год и в России. Однако, в отличие от демократических стран, в странах авторитарных эти кампании, во-первых, носят спорадический характер, а, во-вторых, никогда не достигают вершин аппарата, задевая, зачастую, только его основание.

Кроме того, чистка аппарата в авторитарных государствах редко ограничивается увольнениями, что создает кажущийся парадокс в решении отдельного аппаратчика оставаться внутри системы, отчетливо понимая последствия такого решения (это понимание достигается им как раз тогда, когда он занимает именно ту ступеньку в карьерном росте, с которой, как правило, и начинаются чистки). На самом деле никакого парадокса здесь нет. В основе психологического возраста лежит сумма накопленного опыта. Неизбежность чисток заставляет аппаратчика оценивать риски, отталкиваясь от своего представления о них, то есть он рассматривает ситуацию не отстраненно, как это делает свободный труженик, а крайне ограниченно, исходя из успешности сложившегося ранее modus operandi.

Цикличность, и указанная выше «вертикальная» ограниченность чисток аппарата приводит аппаратчика к мысли о том, что единственным возможным способом выживания для него является продолжение карьерного роста, с целью выхода в разряд «неприкасаемых». С точки зрения аппаратчика такой выбор является наиболее рациональным, и именно поэтому карьерные войны разворачиваются значительно чаще внутри государственного аппарата и значительно чаще в странах с авторитарным устройством власти.

Как следствие, наблюдаемая обществом и приводящая в недоумение «моральная деградация» чиновничества обусловлена непрерывной борьбой за существование внутри самозамкнутой системы, победа в которой может достигаться самыми разными методами. Вне государственного аппарата нормы морали и нравственности существенно более устойчивы, чем внутри.

С другой стороны, отдельный человек всегда несет психологический отпечаток прошлых решений. Будучи исключен из системы, он уносит с собой свой «психологический возраст» и, если даже ему случается трудоустроиться в корпоративной среде, он быстро обнаруживает свою неконкурентоспособность в силу того, что методы карьерного роста, которые он начинает применять на практике в бизнес-окружении приводят к прямым экономическим рискам компании-работодателя.

Здесь необходимо перейти к рассмотрению возможностей изменения «психологического возраста», или, иначе, совершенствования опыта, которые заключаются единственно в развитости институтов образования и, что важнее в контексте обсуждаемых проблем эмиграции, институтов профессиональной переквалификации.

Следует признать, что и тут набор инструментов, имеющихся в распоряжении инициативного эмигранта, скуден. Даже оставив за рамками обсуждения пугающее качество образования в России, следует упомянуть о нескольких важных ограничителях, которые просто не позволят представителю отечественной «буржуазии» его приобрести. Назову их.

Во, первых, это уже упомянутая мною выше действительная нищета рассматриваемого эмигранта вне его прежнего источника доходов, с которым ему придется расстаться уже на этом этапе, так как углубленное образование неизбежно потребует изменения формы занятости. Потенциальному эмигранту следует смириться с тем, что переквалификация (если он рассчитывает именно на качественную переквалификацию) станет для него своеобразным Рубиконом, который нужно перейти, сжигая за собой мосты. Успешность обучения еще лежит для него в области неопределенности, а место, которое он уже потерял немедленно и определенно занимает другой.

Во-вторых, это цена образования. Образовательные услуги в России существенно переоценены (такой вывод может сделать любой непредвзятый наблюдатель просто сопоставив процент иностранных студентов в российских и зарубежных вузах при сравнительно равной стоимости обучения). Отечественная система образования (за редчайшими исключениями) в полной мере подвержена всем порокам системы хозяйствования и единственное, что удерживает высокие цены, это, с одной стороны, инструмент принуждения в виде обязательного призыва в вооруженные силы, а с другой стороны чрезмерно раздутый аппарат управления. О качестве же обучения в России может говорить тот простой и малозаметный факт, что рынок образовательного кредитования в нашей стране до сих пор находится в «эмбриональной» стадии, хотя, в основе своей, в виде внутрибанковских положений и программ, был заложен еще в самом начале «нулевых». Таким образом возможностей получения дополнительного образования в России у потенциального эмигранта практически нет, так как он элементарно неплатежеспособен в дополнение к тому, что принужден оперировать на малоэффективном рынке.

Что же касается отечественных институтов здравоохранения, не стану даже рассматривать эту тему, ибо итак отнял у читателя слишком много времени. Ограничусь лишь утверждением, что проблемы сохранения физического и психологического здоровья лежат ровно в той же плоскости, что и проблемы образования (то есть в плоскости оценок спроса и предложения).

Таким образом, помимо того, что, как я определил выше, у потенциального эмигранта не хватает необходимых накоплений, для него еще и совершенно исключена возможность самосовершенствования на месте с целью достижения конкурентоспособности при переезде за рубеж, что могло бы несколько нивелировать первую группу рисков. Обобщая все вышесказанное, можно перейти к последнему, решающему утверждению.

Утверждение пятое (итоговое).

В этом сообществе часто высказываются опасения в том, что государство, осознавая масштабы эмигрантских настроений и опасаясь за экономические последствия массового бегства трудоспособного населения, может пойти на меры, ограничивающие возможности эмиграции. Также неоднократно обсуждались меры по ужесточению визовой политики, принимаемые за рубежом.

Я уверен, что таких рисков ни для отправляющей, ни для принимающей стороны не существует вовсе, ибо, если отталкиваться от предыдущих утверждений, можно заметить, что самым надежным «сторожем» для потенциального эмигранта является он сам, и происходит это не потому, что у него не хватает мотивации, а потому, что у него не хватает возможностей за крайней бедностью, и даже нищетой, действительные очертания которой скрыты для наблюдателя бумом потребления, последовавшим за ростом цен на нефть.

В тот самый момент, когда человек начинает рассматривать себя в качестве потенциального эмигранта, он вынужден будет признать тот простой факт, что до сих пор ошибочно относил себя к т.н. «среднему» классу, проводя параллели с представителями этой прослойки за рубежом, в которой он и ожидал оказаться в случае отъезда.

Высокий процент молодежи среди эмигрантов объясняется известным «инфантилизмом» и необъективностью самооценок (особенно экономических), свойственной молодым людям вообще. За определенным возрастным рубежом человек предпочитает сохранять эмигрантские настроения (как своего рода психологическую плаценту) но при этом никогда не рискнет сменить свой иллюзорный статус «буржуа» на статус «люмпена», каковым он в действительности является. Проблема в том, что этот возрастной рубеж стремительно падает, так как «психологически» общество стареет быстрее в России, чем за рубежом.

В заключение хочу сказать: я лично убежден, что никаких рецептов спасения от этого нет и не может быть в принципе, но мне хотелось бы собрать весь спектр мнений об этом, для чего, собственно, и был написан этот, наверное, излишне длинный пост. Прошу прощения у читателя, если утомил его некоторой «академичностью» изложения, и безусловно призываю его к самой открытой дискуссии. Заранее благодарю Вас за Ваши комментарии.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив