история российских мародеров

Поселок встретил пустотой. Ни одного человека на улице, ни одного движения, ни одного звука. Только какая-то одинокая бабулька стояла на пороге своего дома и из-под ладони смотрела на проезжающую колонну. Смотрела отстраненно, без ненависти или даже любопытства, в её лице вообще не читалось никаких чувств. Просто разглядывала. Может, хотела убедиться, что мы без рогов и копыт, бог её знает. Проезжавшие мимо солдаты также безучастно смотрели на неё. Никто не пытался заговорить. Да и что тут говорить.
Я много раз до этого ездил вот так вот на броне по чужим поселкам, но там всегда было по-другому. Каждый раз было ощущение опасности и ненависти. В первый раз, когда нас только еще везли на войну, мы проезжали через Ачхой-Мартан и ненависть висела над поселком тугим тяжелым облаком. Она лилась из каждого двора, из каждого взгляда, из каждого жеста. Люди останавливались и смотрели на нас, проезжавших солдат, и ненависть была в каждой складке их лиц. А мальчишки, совсем еще пацанье, лет девять-десять, бежали за бэтэром, кричали "Аллах Акбар" и проводили рукой по горлу.
Когда мы уезжали из Чени и в том же самом Ачхой-Мартане остановились на главной площади, командир колонны пошел разговаривать с чеченскими милиционерами, мы остались на броне, и молодой парень, лет двадцати пяти, глядя мне прямо в глаза, спросил: "Че смотришь, э?" И в его словах и в его взгляде тоже была только ненависть. Я отвел тогда взгляд.
Потом я снова ехал по этим же местам на этой же броне через три года. Люди тогда смотрели уже без ненависти, почти безразлично, но с какой-то даже надеждой на налаживание мирной жизни. Они устали от войну, устали от бандитизма, от безвластия, от похищений и разборок, и хотели только одного - спокойствия, закона. Какого угодно закона - хоть российского, хоть американского, хоть марсианского, но - закона. И в нас они видели уже не солдат, или завоевателей, или врагов, а именно этот самый закон. Который мы принесем на их землю. Раз со своим не сложилось. Тогда был период, когда войну можно было остановить. Но наши бравые правители умудрились профукать и его. И люди потом стали смотреть хоть и не с той откровенной ненавистью, что в девяносто шестом, но все же с явной нелюбовью.
Здесь же было другое. Ехать на броне по чужой стране мне довелось впервые. Это был другой мир, взаимная ненависть в прошлом нас не связывала, и как относиться друг к другу никто еще не понимал. Вообще, если бы эта бабулька вдруг сказала: "ребятки, а наколите мне дров" - полколонны спрыгнуло бы с брони и пошло колоть ей дрова. Не были мы врагами - ни она нам, ни мы ей.
Все-таки эта война была чище, чем чеченская.


Чувство опасности на войне гипертрофируется и становится почти таким же информативным, как зрение или слух. И почти никогда не подводит. Можно сколько угодно валятся в дерьме под обстрелом, но ты знаешь, что ничего особо серьезного сегодня не будет. А может быть ясный денек, светить солнышко, ни одного выстрела, но все с утра ходят хмурыми, все чувствуют - сегодня случится жопа. И она обязательно случается.



Но этот поселок был безопасен - это стало понятно довольно быстро. Настороженность, которая охватила всех при въезде, быстро прошла.



Дошли до перекрестка и колонна остановилась.



Здесь уже стояла головная её часть, от которой нас вчера отрезали в Земо-Никози и которая пришла сюда еще вчера днем, уничтожив по пути наткнувшуюся неё тыловую колонну сенакской бригады. Приказ двигаться на Гори был приосановлен, в войне наступила пауза, и, в ожидании развития событий, солдаты стали обустраиваться потихоньку.
Я первым делом опять пошел к водопою и в который раз накачался этой мутной жижей по самую макушку, лишь поднявшись чуть выше по течению, подальше от стирания носков. Впрочем, вскоре выяснилось, что здесь есть ручеек с чистой водой. Ну слава тебе, господи. А то фляги воды от Родины, похоже, так и не дождешься.



Солдат вообще животное уникальное. Он приспосабливается в любом месте к любым обстоятельствам и может существовать с относительным комфортом в любых заданных условиях. Казалось бы, только что закончился бой, только что погибли люди, вот-вот начнется следующий, самое время посыпать голову пеплом и выть на луну, а народ занят какими-то совсем уж не приличными случаю обыденными бытовыми делами. О прошлом, о только что погибших товарищах, никто не думает. Как и о будущем, о своей возможной смерти. Это не забыто, нет, это просто отложено пока в сторону, в тот особый тяжелый ящик памяти, который обязательно будет открыт потом, и его содержимое обязательно будет предъявлено миру в виде выставленного счета, но - потом. Пока же не время думать об этом. Живешь только этим часом, только этой минутой, какой живешь - и только пока живешь. Этому на войне учишься быстро. Есть место где обустроится, есть вода, есть отдых, не стреляют - и этого достаточно. Танкисты выбрали позицию, замаскировали технику ветками и уже чувствуют себя почти в своей казарме.



Ковыряются в двигле, передвигают какие-то ЗИПы, и просто фиговничают



Десантура. Как всегда, с невообразимым понтом. Мы - лоси, мы - круче всех. Ну, лады, чего уж там.



Перемирие...



Махра, как всегда, первым делом щемится на шкеры. Подальше от начальства, поближе к кухне, на какой-нить блок-пост за домик, чтоб видно не было, и хрючить на массу в десантном отсеке... Все солдаты всех войн всегда одинаковы. Дажа жара под сорок не мешает спать в этом железном духовом шкафу в полном обмундировании. В августе на Кавказе броня, к слову, за день раскаляется так, что сидеть на ней невозможно. Можно обжечься.



За переездом оказалась брошенная грузинская база. Все, кому надо прибарахлиться, идут туда. Я тоже отправляюсь на мародерку. Мне нужна куртка, спальник, и, желательно, пенка. Юг югом, но ночами в августе даже на Кавказе не жарко. Особенно если спать на земле. Прошлой ночью я задубел основательно.
База то ли брошена в таком виде, то ли десантура здесь уже все перешмонала, но выглядит она вот так







Раздолбать все, что можно - родовая черта российской армии. Этого не отнять. Что есть, то есть. Отсутствие материальной ответственности солдата призывной армии и его априори виновность во всем, накладывает отпечаток и на манеру поведения. Не мое, и по фиг, гори оно все синим пламенем, дембель по-любому неизбежен. Любовь к своей-то вверенной технике - редкое качество у мехвода, а уж к чужой и подавно. Снять и продать ТНВД, слить соляру, расстрелять грузовик... Зачем? Зачем ломать, если можно сесть и поехать? Нормальный же грузовик, вот тебе готовый трофей стоит. Вы же раненных вчера полдня не могли вывезти, потому что обе шишиги из медсанбата не на ходу? Зачем и этот расстреливать? Впрочем, я был ровно такой же...



Чехи - уже взрослые мужики, у них уже другой взгляд на вещи. Завели два грузовика (кажется, два - "Краз" и "Додж") и прибавили в свою трофейную копилку к бэхам, бэтэру и "Лэнд-роверам". Потом сдали все это дело с помпой и под телекамеры в Министерство обороны. Десантура, помню, сильно обижалась - базу, мол, мы взяли, а все лавры достались чехам. Ну, кто ж виноват...



Народ барахлится помалу. Пытается отыскать себе нужное по необходимости. Это довольно сложно, все свалено в кучу, все перемешано. Впрочем, пенку я нахожу сразу, с ними проблем нет. Через какое-то время нахожу и зимнюю подстежку для куртки. Вместо спальника беру вторую подстежку, под себя стелить. А вот с рюкзаком, куда все это можно сложить, проблемнее - все они переломанные. В итоге выбираю наименее пострадавший (с одной стороны только грузовиком переехали), складываю туда барахло и ухожу.



Гаджи и Борис.



Бэтэр ямадаевцев. Ездили куда-то на рекогносцировку



Бэха на железнодорожном полотне. Чужая страна, чужая территория, вокруг густая, ни разу не чищенная зеленка, что в окрестностях не понятно, где грузинская армия - неизвестно, в садах, поговаривают, засела какая-то окруженная группа то-ли резервистов, то ли регулярной армии, время от времени стрельба там вспыхивает довольно интенсивная, горка, с которой нас вчера саушки долбили - рукой достать, мы как на ладони оттуда, а они бэху не то что на самое открытое место поставили - еще и на насыпь загнали. Жги не хочу. Разгвоздяйство и пофигизм в армии просто неистребимы. Это вторая родовая черта ВС РФ.



Триста двадцать шестой почему-то постоянно попадает мне в кадр... Дальше, по кадру налево, стоят танкисты. На одном из танков, завернутые в брезент, лежат очередные два трупа - те, что сгорели вчера в танке в Никози. Достали их все-таки. Вдоль колонны ходит бешеный, взрывающийся злостью майор. Информация об окруженной группе резервистов подтверждается. Это как раз налево по этой вот дорожке. Такнистов, видимо, на зачистку и выстраивают. А майор трупы на броню грузить больше не хочет. Поэтому и взрывается злобой.
Думаю пойти снять погибших, но понимаю, что единственное, что я могу получить от этого - это звиздюли от майора. И он будет прав.



Ямадаевцев таже собираются отправить на зачистку виноградника. Время от времени там вспыхивает то ли перестрелка, то ли стрельба. Добивают резервистов в садах, видимо... Надо идти с ними. В эту сраную зеленку. Чертовски не хочется. Страшно, да.
Слушаю эту стрельбу, и вдруг отчетливо понимаю, что ни на какую зачистку зеленки я больше не пойду. Не хочу я идти в эти сады. Не от страха, нет. Перед боем страшно всегда, и всегда ты этот страх преодолеваешь. Просто с меня хватит. Не хочу я смотреть, как будут чистить эти сады. Не хочу смотреть, как будут добивать резервистов. Не хочу больше фотографировать горелые человеческие трупы. Все, хорош. Хватит. Хватит войны, хватит убийств, хватит трупов, хватит с меня принуждений к миру. Я свой журналистский долг выполнил. Снимать очередное безумие, очередные убийства людей людьми я больше не хочу. Не буду я в этом больше участвовать.



Иду к Ямадаеву. Надо узнать, есть ли какая-то возможность убраться обратно в Цхинвал. Или все же придется тащиться на зачистку садов вместе со всеми?
Слава Богу, к этому моменту приходит окончательный приказ на перемирие. По радио все слушают новости: Медведев встречается с прилетевшим Саркози, будут переговоры, пока - стоп колеса. Орхан тоже решает возвращаться, идет к Ямадаеву насчет машины. Пусть даст лэнд-ровер.
Ямадаев машины не дает - нужно сопровождение, обратно двадцать километров ехать через Грузию, а кто там сидит в садах и слышали ли они о перемирии, неизвестно. Но говорит, что в ближайшее время будет вертушка за раненными.
В ожидании вертушки решаю немного привести себя в порядок. Заново перебинтовываюсь, ополаскиваюсь, снова пью, потом иду в тенек, курю и ложусь вздемнуть. Вырубаюсь моментально, прошедшую ночь практически не спал.
Просыпаюсь минут через сорок. Пропустил вертушку? Нет? Иду опять к Ямадаеву. Вертушки не было. Дай тогда, говорю, интервью, что ли, Сулим. Он соглашается. Записываем. Это предпоследнее интервью с Ямадаевым перед его убийством.



После интервью Ямадаев предлагает записать его телефон и оставить свой. Технично уклоняюсь. Это, конечно, верх непрофессионализма, но... Не хочу я обмениваться телефонами с человеком, подозреваемым в убийтсве 11 мирных жителей и рейдерском захвате.
По возвращении с войны Ямадаев узнал, что он уволен из Вооруженных Сил Российской Федерации. Батальон "Восток" расформирован.
А через полгода он был убит в Дубае, застрелен своим же конюхом.
Если Ямадаев - бандит и преступник, на котором висят "Самсон" и Бороздиновская, то что он делал на должности командира батальона спецназа ГРУ? А если он герой грузинской войны, то почему его выкинули за шкирку после того, как он перестал быть нужен? Государство, как всегда, сдает своих, только пыль столбом. А потом удивляется, почему люди бегут из армии, как из пожара. И как так вышло, что мы не можем набрать офицеров в Космические войска...

Приходит вертушка. Договариваюсь с летчиками. На борт грузят раненных. Потом приносят трое носилок, накрытых плащ-палатками. Потоком воздуха от винта плащ-палатки сдувает. Опять горелые человеческие останки. Но уже наши. Восемнадцатилетние парни. У одного в черном горелом провал и в этом провале ослепительно блестят белые зубы. От другого вообще остался только обрубок - кусок черного, из которого торчат пять культей. Какая из них нога, какая - голова, определить уже невозможно.



На земле все горит. Идем над грузинскими анклавами, я не знаю, какие именно села пролетали, но горело каждое из них. Горело полностью. Каждый дом. Дым застилал полнеба.
Идем низко, баражируя между сопками. Чувствуется, что летчики напряжены. Все-таки вражеская территория, ракеты ждут в любой момент. Тепловые ловушки отстреливают не переставая.





Ого! Идем даже в сопровождении "Крокодилов"! Сколько ни летал на вертушках - впервые с охраной. От этого становится спокойно. Вот только если б они были вчера и над колонной, то сегодня не пришлось бы охранять борт с двухсотыми.



В вертолете восемь раненных и три трупа, накрытых плащ-палатками и поставленных один на другого на носилках. Парень с перебинтованной кистью рассказывает, что всех троих накрыло "мухой" в Никози, когда уходили от подбитой бэхи в сады. Все срочники. Всем восемнадцать лет. Сто двадцать тысяч единовременного пособия и тысячу двести в месяц по утрате кормильца. Да и эти сраные сорок баксов их матери будут добиваться годами, таскаясь по судам. А помогать им выбить пенсию из государства будет только волонтерский Фонд "Право Матери" . Который за двадцать лет помог семьями восьмидесяти тысяч погибших солдат. И поэтому может существовать только на зарубежные гранты. Которые теперь запретили, как шпионские. Ебучее государство...



Вместе с трупами в вертушку залетают и мухи. Жирные навозные мухи. Одна все время вертится перед объективом. Этот запах и эти мухи будут преследовать меня потом еще долго. Несколько лет. До сих пор.



Садимся в Джаве. Груз-200 грузят на бортовой "Камаз" и увозят. Во Владик, скорее всего. Там погрузят в "Черный Тюльпан", тот привезет их в ростовскую лабораторию (уникальную, с уникальным опытом опознания погибших, накопленных за время Чечни, но из за-того, что её создатель и начальник полковник Щербаков, честнейший мужик, говорил то что думал и был слишком прямолинеен в оценках потерь и качества российской армии - также расформированню на хер), там будут долго опознавать и в конце-концов выдадут родственникам в запаянном цинке, открывать который нельзя. Сколько я этих "Камазов" перевидал уже за свою жизнь... Сколько я этих цинков перевозил...



На взлетке пьют какие-то тыловики из аэродромного матобеспечения. Наконец-то нормальная вода... Выпиваю залпом полуторалитровую бутылку и тут же принимаюсь за следующую. Холодная. Газированная. Минеральная. Это всегда так - на передовой воды ни фига нет, а у обозников - хоть залейся. И жратвы хоть задницей ешь. Армия... Есть и водка. Наливают полкружки. Выпиваю залпом, даже не чувствуя вкуса. Не берет совершенно. Водка, по-моему, пахнет все той же горелой человечиной.



Спускаюсь в Джаву. Тут же останавливает какой-то толстый мужик и требует документы. Ты кто? - спрашиваю. Командир цхинвальского танкового батальона. А ты, - говорит, - грузинский шпион. Я тебя по рюкзаку вычислил. Чего ж всем мой рюкзак-то так сдался... Посылаю его на хрен и ухожу. Как обычно, в тылу каждый второй - командир танкового батальона. Каждый второй начальник. Хоть бы до Цхинвала подвез, сука.
Ловлю какую-то попутку. Едем.



На дороге время от времени убитые коровы. В Чечне так же было.



В грузинском анклаве горит все. Как потом сказал Кокойты - мы там все с землей сравняли. И это правда. Горит все, каждый дом, каждая сараюшка, каждый сортир - все, что нельзя разграбить и унести с собой. Деревни стоят абсолютно пустые, все жители - все! - собрались и ушли за одну ночь, ка и не было. От этого волосы тоже лезут дыбом на загривке. Что ж вы, люди, делаете-то, мать вашу...







Тут и там мародеры. Начинается вакханалия. Все, что не могут увезти с собой - жгут. Все, что еще не сожжено - тащут. Все, вплоть до фикусов в цветочных горшках.



Красивые села красиво горят...









Говорить что-либо или взывать к чему-либо бесполезно. Здесь сейчас творится полное безумие. Вакханалия разрушения. Даже, пожалуй, и лучше, что все жители ушли. Толпа в такие моменты становится совершенно невменяемой.





Армия все еще входит в город. Третьи сутки. Сколько ж их здесь? Упираемся в хвост колонны. До города еще несколько километров. Пересаживаюсь на САУку к артразведке.



И приходят мародеры... Как сказал Джемаль - они, в общем-то, нормальные парни. Ехали не грабить, а воевать. Хотели жечь танки. Но танков на их долю не досталось, и тогда они стали жечь дома.
Что меня каждый раз поражает в таких погромах - это выражение лиц. Как на мордах спаривающихся собак. Человеческое отсутствует. Законы сняты, запретов больше не существует, тормоза отключены, Бога нет, и - все можно. В Киргизии то же самое было.



Старик грузин смотрит, как грабят и жгут его дом. Его не били - до этого все же не дошло. Все же окончательная черта перейдена не была. Упавшей крышей придавило. Без комментариев.



Армия во всем этом никак не участвует. Мирное население не трогает, но и погромы не останавливает. Потом уже, через несколько дней, были выставлены посты для защиты от мародеров, но защищать было уже нечего, к тому времени все грузинские села были сровнены с землей. В прямом смысле этого слова.



Очередные рэмбито... Если вдруг окажетесь на войне, запомните одно простое правило. Солдат, который выглядит, как Рэмбо - обрезанные перчатки, понтовая разгрузка, понтовая бандана, берцы, цепочки-браслеты и черные очки - это, как правило, плохой солдат. Обозник, скорее всего. Настоящий солдат выглядит как бомжара привокзальный. Внешняя атрибутика ему совершенно не нужна. Вот таким можете доверять смело. Не подведут. А эти в бою еще не были. Сразу видно. Слишком много понтов.



И опять. Лепа села лепо горе...







На въезде колонна встает уже намертво. Спешиваюсь и последние пару километров иду пешком. Техники в городе столько, что она банально не может уже развернутся в маленьком городе - забито все, все улицы.





На площади трех подбитых танков столпотворение. Все фотографируются. Сгоревшую грудину, слава Богу, убрали. Но в корпусе еще лежит черная разбухшая ступня. Её фотографируют крайне охотно, я бы даже сказал - с ажиотажем. Порнография смерти... Предлагают сфотографировать и меня. А, пошло оно все к черту. Протягиваю фотоаппарат. Хоть одна карточка с войны будет. Хочу, чтобы дочь тоже знала.



В штабе миротворцев полно журналистов. Какие-то мальчики и девочки в шортиках и футболочках. Ноутбуки. ЗГ-интернет. Панамки и бейсболки. Спутниковые телефоны. Оборудования на килотонны баксов. Тарелки. Телевизионщики. Информационщики. Что-то вещают. Что-то пишут. Что-то передают. Долго смотрю на них и никак не могу врубится. Это кто вообще? Что они здесь делают? Журналисты? Про во-ойну ра-а-ссказывают? Блин, инопланетяне какие-то на хрен...



Еще один совет - если военный журналист выглядит вот так и пахнет шампунем - это хреновый военный журналист. Настоящий военный журналист тоже выглядит как бомжара. И пахнет так же.



Здесь узнаем, что договоренность о прекращении огня достигнуто. Саркози, Медведев и Саакашвили согласились с условиями. Война закончена.
Иду в каптерку, где оставил рюкзак. Он открыт и переворошен. Молча закрываю, ни слова не говоря каптеру - контрактник, между прочим, водку искал - выхожу. Ловим с Орханом машину и едем во Владик.
На таможне нас задерживают и долго пытают, как мы проникли в Южную Осетию. Опять обвиняют в шпионаже. Чем дальше в тыл, тем жирней генералы... Меня выпускают - я приехал с добровольцами, третий взвод, ищите сами в своих списках - а Орхана держат полночи. Ловлю каких-то гопников на битом мерседесе. Во Владике мест нет. Орхана уже выпустили. Ну что же, значит, моя война закончена. Решаю лететь в Москву. Орхан остается, ему еще надо встретить и переправить тела погибших коллег - журналистов Александра Клименчука и Григола Чихладзе.
В аэропорту в Минводах на меня смотрят. Штаны по прежнему заляпаны кровью. Трупами от меня разит на весь аэропорт. Подают борт, сажусь, и мгновенно вырубаюсь, сжимая в руках как самую драгоценную вещь, свой трофейный рюкзак, в котором увожу с собой эту свою третью уже по счету войну...


Фото Орхана Джемаля. Из его книги "Война. Хроника пяти дней"

Первая часть "Мой первый день. Владикавказ-Цхинвал"
Вторая часть "Цхинвал. День второй"
Третья часть "Бой в Земо-Никози. Засада"
Четвертая часть: "День третий. Марш на Гори"