Исчезновение Компьюты Донцеллы

shakko_kitsune — 15.04.2017 От первой итальянской поэтессы нам осталось всего три сонета и пара упоминаний в чужих письмах. Она была современницей Людовика IX Святого, Альфонсо Х Мудрого, Марко Поло, Фомы Аквината и Александра Невского, но Дуччо, Джотто и Данте еще не родились, хотя их родители уже начали строить друг другу глазки.

Имя ее утеряно. Псевдоним ее переводится как «Превосходнейшая девица из Флоренции». Больше о ней неизвестно ничего. Темен и тяжел для женщин всего мира был век от Рождества Христова тринадцатый.

***
Был конец жаркого мая. Длинная тень от башенки недавно построенного Палаццо дель Попполо лежала на раскаленных булыжниках площади. Прохладная вода в питьевом фонтанчике журчала так заманчиво, что Клавдия д’Анджело передумала спешить домой и повернула к источнику. Выпив воды, она присела на каменный парапет, не боясь испачкать свое темное платье из дорогой ткани, и стала молча глядеть на площадь. Старая служанка устроилась рядом, ей тоже не хотелось торопиться.

Горожане галдели, уличные разносчики кричали, мальчишки смеялись, в небесах щебетали птицы. День начался недавно и, хотя было жарковато, еще никто не успел устать. Правда, Клавдия чувствовала себя утомленной, но она так удобно сидела на парапете, не думая ни о чем и только наслаждаясь радостным солнцем, что постепенно в душу ей возвращался покой.




Прохожий, одетый в как путешественник, оглянулся на нее, потом остановился и с радостной улыбкой повернул в ее сторону.

– О, прекрасная маленькая донна, о донцелла! – приветствовал он ее. Это был Фабрицио ди Маттео, она не видела его лет пять, с тех пор, как он отправился воевать против императора Фридриха II. Весельчак и отличный фехтовальщик, он прекрасно пел на вольгаре и провансальском, иногда складывал удачные строчки, а главное – помнил ее в те времена, когда Клавдия еще не была замужем. Ей было приятно его увидеть.

– Вы не представляете, как часто, мерзнув ночами у костра, я вспоминал о тех прекрасных вечерах, которые мы проводили в доме вашего дяди! – воскликнул Фабрицио, и она заметила, как погрубела его кожа от времени и войны, и что шея обезображена длинным шрамом. – Помните, о Компьюта, о «Превосходнейшая», как увенчали меня венком из роз?


Император Фридрих II входит в Кремону. Миниатюра 14 века

Клавдия прекрасно помнила тот вечер. Она очень волновалась: дядя решил устроить соревнование поэтов, а она была выбрана его королевой – как это бывало при несравненной Алиеноре Аквитанской, скончавшейся почти полвека назад. К счастью, отец одобрил это мероприятие. Молоденькая, прелестная, Клавдия очень краснела, и от этого платье из розовой тафты с золотыми нитями шло ей еще больше. Они сидели в большом зале дома дяди (который потом разрушат гибеллины), поленья в огромном камине трещали, музыканты играли что-то бойкое, с присвистом, и теплое вино заманчиво пахло гвоздикой. Поэты читали свои стихи – томные сонеты, веселые канцонетты, печальные баллаты. Потом Клавдия, как Прекрасная Дама, дала всем тему для импровизаций: лучшее стихотворение, по ее ощущению, вышло у дяди, но из скромности она согласилась с общим мнением, что победителем должен стать Фабрицио. Невозможно краснея – ах, как страшно быть юной девицей – она подошла к нему, он же встал на одно колено, опустил голову и позволил увенчать себя короной из белых роз.

Вечер был замечательным! А еще более прекрасным он стал, когда дядя спросил: «моя прекрасная донцелла, маленькая донна, чем ты занималась, пока мы сочиняли свои импровизации? Я ведь знаю тебя, милая! Признавайся, ты ведь тоже сложила строчки на эту тему!». И, как Клавдия ни стеснялась, дядя заставил ее прочитать собственное стихотворение. Мужчины тогда замерли: по правде, оно оказалось удачнее стихов победителя. Пораженный поэт сорвал венок со своей головы и попытался вручить его Клавдии, но та согласилась взять из него лишь одну розу. Потом она долго хранила цветок в своей шкатулке. Господи, какой замечательной была жизнь тогда, целую вечность тому назад.


Миниатюра из "Манесского кодекса", 1305-1315

– Прочтите мне какое-нибудь из своих новых стихотворений, Компьюта Донцелла! – попросил подурневший от сражений и скитаний Фабрицио, вспомнив тот псевдоним, который они придумали для Клавдии д’Анжело тогда – ведь незамужней девице неприлично трепать свое имя, даже в подписях под стихами.

– Я не сочиняю больше, мой друг, – ответила она, и на секунду показалось, что облако зашло на солнце, так прохладно стало. Потом Клавдия попрощалась со старым знакомым и отправилась в свой дом.

Там она быстро поднялась в кладовую и, вяло попробовав поискать в старых вещах ту самую розу, села на сундук в темном углу. На нее опять накатило бессилие. Снизу раздавался громкий голос мужа.

Большой дом был полон богатств, ценной посуды, тканей, драгоценностей и слуг. Лавка на первом этаже (ведь вся мощь Флоренции держится на торговле и ремесле) не оскудевала товарами и их образчиками. Но ей все время казалось, что воздух в доме спертый, как перед грозой, что там темно и мрачно, проскакивают молнии, и голос ее становился глухим и слабым, когда она пыталась здесь о чем-то говорить. Клавдия была бы рада проводить дома меньше времени, но куда ей было пойти? Только на рынок. Да к мессе, куда ей больше нравилось ходить – но лишь по той причине, что это можно было делать несколько раз в день. Муж считал, что Клавдия там занимается вымаливанием ребенка (детей у них не заводилось, и в этом он тоже обвинял ее, хотя она точно знала о его многочисленных связях со служанками и соседками, которые не имели никаких последствий, и поэтому не считала виноватой себя).

Больше всего на свете Клавдия мечтала уговорить мужа отпустить ее в паломничество по святым местам с ее матерью или с кем угодно из родни (только не с ним самим, и не с отцом, которому она не могла простить выбор жениха). О паломничестве она мечтала не потому, что молитвы Богоматери Лоретской могли бы принести наконец плод, а потому что это даровало бы ей несколько недель подальше от него, в тишине.
Еще Клавдия мечтала, что дядя вернется из изгнания, куда угодил из-за Манфреда Сицилийского. Расскажи кому она о своих мечтах, никто ничего несбыточного бы в них не увидал, но Клавдия точно знала, что они не сбудутся никогда и бессильно исполняла все, что требовал от нее долг супруги и хозяйки дома. Ей очень хотелось заснуть в тепле. И не проснуться.


Фабио Барбаттони. Интерьер церкви Санта-Мария-Новелла. Картина 19 века

В один день кумушка Мариетта позвала ее на освящение придела в Санта-Мария-Новелла, которую все строили и никак не могли достроить доминиканцы. Конец работ, по их словам, был уже на носу, они даже нашли архитектора, который обещал им в следующем году закончить главный фасад. Пока же очередь дошла до одной из капелл. Клавдия с удовольствием отлучилась на церемонию. Хоть бойкая Мариетта входила в число «соседок» ее мужа, это не задевало – Клавдия давно стала глуха к подобным вещам.

Улица была полна радостного народа, какой-то юнец голосом, похожим на звук серебряной трубы, выводил песенку, которую Клавдия когда-то любила, монастырские колокола звонили к молитве. Толпа, набившаяся в недостроенный и поэтому полный эха храм, сначала шушукалась, но когда началась церемония, все затихли. Клавдия с удовольствием отдыхала взором на «Благовещении», том самом, где перед Марией – полосатый половичок, а Господь так неустойчиво устроился на облачках. А вот от «Троицы» она отвернулась: смотреть на людей с таким суровым лицом, как у Бога-Отца там ей было неприятно. Наверно, это был грех – не любить Господа из-за какой-то фрески, но Клавдия давно начала замечать, что чем больше она проводила времени в церкви – и чем больше слушала медовые наставления о повиновении приходского священника фра Лоренцо после исповеди, тем меньше любила Бога. Особенно Отца.


Гвидо да Сиена. Благовещение. 1262-1279

Пока шел обряд, Клавдия любовалась яркостью вышитой парчи облачений и наслаждалась прохладными песнопениями монахов. В такие моменты идеальной красоты среди идеальной архитектуры ей удавалось отдыхать и немного восстановить иссякшие душевные силы. Когда церемония закончилась, мраморные полы капеллы опять стали звонкими от шарканья, топота каблуков и дзиньканья шпор. Соседка Мариетта что-то гудела у нее над левым ухом. И тут движение толпы вынесло Клавдии навстречу прославленного Гвидо Гвиницелли. Великий поэт (которому суждено стать учителем Данте Алигьери, родившегося три дня назад в соседнем квартале), был наряжен в зеленый бархат. Он увидел Клавдию, и собрался было кивнуть ей, а то и сказать что-то приветственное, но на лице женщины отразился такой ужас, что красавец-поэт замер в недоумении, а она поспешила, не оборачиваясь, к выходу из храма. Ведь ее сопровождали Мариетта и преданный мужу лакей.

А с каким бы удовольствием Клавдия бы остановилась поболтать с Гвидо! Она с блаженством перебирала в памяти моменты общения с ним. Вот знакомство: все обсуждают печальные новости о том, что коварный севастократор Иоанн Палеолог разбил где-то в Македонии армию ахейского князя Гильома Виллардуэна, который писал такие славные стихи. А Клавдия тогда молчала после разговора с отцом, который говорил, что занялся поиском для нее мужа.

Но когда ей представили знаменитого Гвидо Гвиницелли, все плохие мысли мигом покинули ее – ведь он, давно знакомый со стихами «Превосходнейшей Девицы», Компьюты Донцеллы, так почтительно поцеловал ей руку, так восхищался ее талантом, так хвалил ее за владение родным языком. Он говорил ей, что большая честь для Флоренции породить такую деву, когда и мужчин-поэтов, овладевших сладкой наукой нанизывать слова вслед за провансальцами, еще по пальцам пересчитать. А еще та встреча спустя несколько месяцев, когда он буквально воспевал ее за то, что в Италии наконец тоже появились в ее лице trobairitz, женщины-трубадуры, и преподнес посвященный талантливой девице сонет «Прекрасной именем достойной госпоже»… А тот вечер, когда наравне с мужчинами она участвовала в конкурсе поэтов… Да ладно, чего уж тут вспоминать, хватит – Клавдия спешила домой, счастливая (если тут можно употребить это слово) тем, что избежала дать мужу новый повод для гнева разговором с незнакомым ему человеком.


Джотто. Аллегория гнева. 1306

Гнев, гнев… До того, как стать женою, Клавдия удивлялась, почему Библия числит его среди семи смертных грехов. Прелюбодеяние – понятно, обжорство – тоже, это пути к изничтожению своей души и тела. Почему гнев стоит наравне с ними? Ну поругался человек, расстроился, что с того? Но этом доме Клавдия ощутила тот самый гнев, за который грешников ввергали в Геену Огненную. Ибо этот гнев сам был как Геена, как горящие потоки лавы или расплавленного металла в мастерской кузнеца. Гнев ее мужа убивал, он проедал плоть огнем вплоть до костей, заставляя корчиться в невыносимых страданиях, желать превратиться в бесплотную тень, исчезнуть.

Клавдия поднималась по дубовой лестнице в супружескую спальню и старалась не думать о том, в чем рокочущий муж будет обвинять ее сегодня – в плохом ужине, приготовленном прислугой, которую он сам же и нанял; в том, что в доме пищат мыши; в росте цен на шерсть; в том, как безродный Гальгано Медичи попытался обвести его сегодня вокруг пальца, а все помнят, как его дед-медикус работал за гроши, ставил пиявки и мочу на вкус пробовал.

Или в том, что она на него непочтительно смотрела – самое абсурдное из обвинений, потому что смотреть на супруга почтительно Клавдия научилась почти сразу.

Но, открыв тяжелую дверь в спальню, Клавдия увидела, что муж навеселе, улыбается, ласков и добр. Это его настроение она ненавидела особенно сильно. Значит, она не сможет отдать ему супружеский долг в той позе, которую она любила больше всего – в позе кобылы, огуливаемой жеребцом. Она любила эту позу не потому, что получала от нее больше удовольствия (Клавдия не получала его никогда). А потому, что в ней можно было сосредоточить свой взгляд на стене, где висело большое распятие, за большие деньги расписанное Коппо ди Марковальдо.


Коппо ди Марковальдо. Распятие. 13 век

Оно было так красиво, а выписанные темной краской глаза Иисуса были так добры, что Клавдия могла смотреть на него долго, и не думать о том, что происходило с ее телом. В этой позе, которую ее исповедник фра Лоренцо очень осуждал, указывая, что супружеский долг достойно осуществлять лишь в единственном положении, указанном Богом, главное было то, что муж не мог видеть выражения ее лица. И Клавдия могла позволить себе непочтительность мимики, гримасу страдания, разрешить себе кривить губы и гнуть брови. Можно было не контролировать каждую секунду свое лицо, не забывая только издавать довольные звуки через правильные промежутки. Но если же муж был добр и ласков, как сейчас, он укладывал Клавдию на спину и старался доставить ей удовольствие. И если замечал малейшую морщинку страдания, след омерзения, то начинал орать на нее за то, что она не наслаждается. Он приказывал ей получать удовольствие, и часто бил ее для того, чтобы она делала это побыстрее, ведь он такой умелый, превосходный любовник, ведь все женщины обожают с ним кувыркаться.

Так случилось и в этот вечер. После Клавдия лежала в темноте, слезы тихо катились по ее лицу. Жизнь казалась ей беспросветным тупиком. То, что ей предстояли еще годы подобного существования, наполняло ее серой тоской. Оставить мужа она не могла – отец никогда бы не принял ее назад, он же был так доволен устройством этого брака. Сбежать было некуда – в монастырь без вклада ее бы не приняли, да и муж стал бы ее искать и имел законное право забрать ее из любой обители. Бродяжничать на дорогах и просить милостыню? Он бы нашел ее, догнал и наказал. Голова ее раскалывалась от нестерпимой боли, потому что выхода не было никакого, и потому что сердце ее было полно ненависти.


Джотто. Аллегория отчаяния. 1306.

Все чаще и чаще она возвращалась к мысли о том, чтобы умереть. Когда мужу казалось, что Клавдия покорно слушает его, запоминая уроки жизни, она рисовала себе в мыслях маршрут, как выйдет из дома, пойдет к Понте Веккьо и бросится с моста в Арно. Какая после этого настанет тишина. Клавдия воображала, кому перед этим из родни раздаст свои украшения, какое платье наденет и как заплетет волосы. Мимо каких домов и церквей будет идти, представляла, как по пути будет трогать камни их стен и прикасаться к шершавой коре встречных деревьев. Она вспоминала ощущение прикосновений камней и коры к пальцам: на время ей становилось легче, и у нее появлялись силы еще немножко потерпеть дальше.

Впрочем, однажды вырвавшись от опеки лакея и заботы от заботы своей старой служанки, Клавдия в одиночку зашла в плохой квартал и нашла дом некой женщины. (О ней она узнала из случайно услышанной болтовни жены того самого мошенника Медичи). Женщина из плохого квартала варила злые зелья и, отдавая пузырек этой клиентке с безжизненным белым лицом, погасшими глазами и искривленным в молчании ртом, ведьма клятвенно пообещала, что никто ни о чем не догадается, и похоронят покупательницу не за оградой с самоубийцами, а с честью, и прочтут все положенные молитвы. Клавдия дала себе срок до августа.


Страница из медицинского трактата, ок. 1250 г.

А 30 июля ее любимый дядя вернулся во Флоренцию из изгнания. «Боже, Боже! – радовалась она. – Он вернулся!». И плакала слезами счастья. А потом осознавала, что ведь это ничего не изменит, и снова плакала.

Когда дядя обустроился, муж пригласил его на торжественный ужин – еще бы! Такой герой гвельфов! Так храбро боролся против императоров ради блага Флоренции! За ужином, разделывая фаршированного яблоками лебедя, муж с удовольствием слушал байки дяди-поэта о его путешествиях и битвах.

Захмелев, дядя залюбовался Клавдией, которая слушала его, разрумянившись, с блеском в глазах. И он принялся расхваливать ее мужу, которого видел второй раз в жизни, ее достоинства и таланты:

– О, прекрасная маленькая донна, о донцелла! А ты, супруг такой потрясающей женщины, конечно, слышал о том, как величайший поэт нашего времени Гвиттон из Ареццо настолько восхитился рукописью ее стихов, что написал Клавдии прекрасную эпистолу, восхваляя ее талант стихосложения? Его язык был так изящен в этом послании, что Гвидо Гвиницелли не составило много труда превратить его в сонет, а потом и в песню о достойной госпоже. Я так люблю эту песенку, дайте мне лютню, сейчас ее вам сыграю… Еще ты, конечно, слышал о том, что Мастро Торриджано, когда прочитал баллату, которую написала Компьюта Донцелла, наша милая Клавдия, сочинил ей превосходные стихи с похвалами – но они явно уступали ее собственным стихам по мастерству! А тебе рассказывали, как вместе с Кьяро Даванцати она вступила в поэтический диалог и вони вдвоем написали такую прекрасную тенсону? Я люблю особенно те строки, где он сравнивает ее с Владычицей Озера из артуровских легенд. Ей так идет этот образ! Моя Компьюта, меня не было целых пять лет, наверняка за это время ты написала множество новых стихов, дай-дай, страстно хочу их почитать, увидеть, как вырос твой талант!


Обед. Миниатюра из французского манускрипта. 1270 год.

– Прости, дядя, – почему-то очень тихо молвила Клавдия. – Я совершенно бросила сочинять. Новых стихов у меня нет.
Когда напевавший веселую сицилийскую песенку дядя ушел, муж избил ее настолько сильно, что она не могла встать с постели пять дней. И после этого еще две недели кривилась от боли при каждом движении.

***

Достаточно скоро после этого ее муж умер. Никто не заметил в его смерти ничего неестественного; его похоронили с честью и прочитали все положенные молитвы.

На похоронах Клавдия с непроницаемым лицом принимала утешения приходского священника фра Лоренцо, благодаря которому она уже давно выучила, что священникам нельзя рассказывать ничего, и все их учение – это покорно и бессловесно терпеть, терпеть, терпеть. Слова утешения своего отца она посчитала пустой водой. К счастью, благодаря унаследованной ей вдовьей доле, он потерял власть снова выдать ее замуж.


Неизвестный художник. Плакальщики. Похороны дона Санчеса Саиза де Карильо (деталь). Ок. 1300

А когда к Клавдии подошел ее дядя, она уткнулась в его широкую грудь, наконец позволив расплыться улыбке, которую насильно прятала уже много часов. И пробормотала, засовывая ему в рукав письмо:

– На, возьми этот пергамент, почитай. Тут мои новые стихи!

Сохранившиеся стихи Компьюты Донцеллы,
написанные ею до замужества
(пер. Шломо Крол)

Когда восходит цвет весенний новый,
Растет и радость истинных влюбленных.
Под пенье птиц среди ветвей зеленых,
Они в сады уходят и дубровы.

Все любят! Все к служению готовы,
Веселье, радость в душах утонченных,
Лишь только я одна в слезах и стонах
Оплакиваю жребий мой суровый.

Мой батюшка родной — причина боли,
Со мною поступает он неправо:
Мне мужа хочет дать противу воли,
Мне это не по сердцу, не по нраву.

Всечасно стражду я от этой доли,
И мне не в радость ни цветы, ни травы.

* * *

Хочу оставить мир и все соблазны,
Служить желаю Богу, поелику
В миру все стало подло, безобразно,
Неправедно, безумно, лживо, дико.

Погибло все, что было куртуазно,
Бесчестны все, от мала до велика,
Сама бы не жила в миру я праздно,
И мне супруг не нужен и владыка.

И всяк кичится тем, что зло и ложно,
И сам себя в очах моих порочит,
Я к Богу обратилась непреложно.
Но батюшка пустить меня не хочет

Служить Христу, и на душе тревожно:
Не знаю, за кого меня он прочит.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив