Илья Дворкин "Голова античной богини" (1976)
marss2 — 03.03.2024
вот к этому
https://marss2.livejournal.com/5430913.html
.
Продолжение повести "День начинается утром" (1965).
Очень интересно хотя изначально детская повесть. Есть в сети
.Читается на одном дыхании даже во взрослом возрасте.
.Повесть о 2 послевоенных пацанах лет 12.
Они с родителями переехали в южный приморский город из
центральной России.
Тем их стали доставать местные пацаны - за кацапское
произношение буквы "Г".
Драки, дружба, голод, улица, мелкая шпана, взрослые
урки, найденные в старых окопах гранаты - старые песни о
главном.
.
Параллельно действие происходит 60 гг - указанные 2
друга выросли .один стал археологом. другой моряком..
Археолог снова приезжает в тот же южный приморский
город на античные раскопки. Берет с собой дочь
Викторию (домашнее прозвище Витя) 12 лет.
Встречает там друга детства - теперь тот моряк и у него
сын сходного возраста 12 -13 лет.
Их дети ищут приключений и попадают в переделку. со
взрослыми уголовниками.
.
Повесть в стиле романтики 60ых, читается на одном дыхании,
.
Еще один отрывок под катом
.
.
Тоненький лучик солнца брызнул из-за проёма окна, прострелил
комнату и упёрся тёплым пальцем в правую бровь Вити. Сколько весит
солнечный луч?
.
Просыпаться не хотелось. Витя попыталась смахнуть гостя ладонью, но
лучик передвинулся и упрямо пощекотал ей переносицу. Витя чихнула и
проснулась. Она лежала с открытыми, ещё подёрнутыми сонным туманом
глазами и улыбалась. Обычно насмешливый, большой её девчачий рот
растягивался всё шире и шире — доверчиво и несколько недоуменно.
Она попыталась сообразить, отчего ей так хорошо сейчас, отчего
безудержное счастье заполняет всю её — от пяток до макушки. Может,
оттого, что не надо вскакивать, торопиться, бежать в школу?
.
Нет, каникулы начались ещё неделю назад, а к безделью человек
умудряется привыкнуть так скоро, так скоро!
Ей казалось, будто каникулы были всегда.
А может быть, потому, что вчера она первой проплыла сотку и —
наконец-то! — обогнала эту дылду Ленку Богданову, которая
воображает себя совсем взрослой и всем девочкам говорит противным
голосом: «Дура-ашка!» — с таким видом, будто она знает «главную
тайну».
.
Конечно же, победить её было приятно, не у каждой девчонки в
двенадцать лет настоящий второй разряд по плаванию. Не юношеский, а
настоящий.
Но нет! Всё-таки это не то.
Потому что после соревнований Ленка плакала в раздевалке и
правильное её кукольное лицо стало вовсе не красивым. Оно сделалось
злым, а глаза нехорошо закосили.
И почему-то Витя почувствовала себя виноватой и вся её радость
ушла. Она даже подсела к Ленке, что-то попыталась сказать ей,
утешить, но та вдруг затопала ногами, и то, что она прокричала,
было настолько смешно и глупо — только руками разведёшь.
.
— Я этого так не оставлю! Мама будет жаловаться! — закричала
она. — И бабушка будет жаловаться!..
.
Все девчонки разом расхохотались, Витя тоже, хотя ей и
хотелось сдержаться. Но зато она сразу перестала чувствовать себя
виноватой. Съязвила даже:
— А почему ты не сказала любимого слова «дура-ашка»?
Съязвить-то съязвила, но какой-то неприятный осадок всё равно
остался, хоть и знала она всегда, что Ленка воображала и человек
неумный. Даром что красивая и выше всех в группе.
.
Нет, от всего этого нельзя стать счастливой. Вообще-то Витя
подозревала, отчего с ней творится такое: и солнечный лучик —
счастье, и привычные полосатые обои, и старый глобус на подоконнике
с дыркой в районе Северной Африки, и всё-всё вокруг — счастье!
.
Витя знала, отчего с ней такое. Она ждала чуда. И знала, каким
это чудо будет, но, чтобы оно пришло скорее, старалась притвориться
перед собой, что не знает и не думает о нём.
Витя попыталась отвлечься и поразмышлять о чём-нибудь весёлом
и хорошем.
Но почему-то сразу пришло в голову плохое и грустное. Она
вспомнила, что умерла её бабушка, которую Витя любила безмерно.
Бабушка умерла два года назад, летом, когда Витя была в спортивном
пионерском лагере, и от неё долго скрывали это горе.
И потом многие месяцы Витя не могла поверить, что тоненькой, как
девочка, ласковой и умной бабушки уже нет больше.
Это было ужасно — знать, что бабушки нет и больше никогда не будет.
А если говорить правду, то Витя до сих пор не верила в это. Она,
конечно, знала: люди умирают, но так же твёрдо знала — она, Витя,
не умрёт никогда, потому что этого не может быть.
.
Она только сейчас заметила, что давно уже не улыбается, а
плачет и подушка около ушей мокрая.
.
И Витя подумала, что бабушке это очень не понравилось бы: она
всегда учила Витю быть мужественной. Это она и назвала её
мальчишеским именем — Витя, хотя на самом деле Витя была Викторией,
а все Виктории, как известно, Вики, а не Вити.
.
Бабушка и в бассейн её отвела — крошечным шестилетним
лягушонком, и утренней гимнастикой заставляла заниматься
неукоснительно, каждый день, вместе с собой. Она открывала при этом
дверь в комнату мамы и папы, чтобы быть немым укором их лени. Мама
делала вид, что спит, а папа прятался от немого укора под одеяло с
головой и там хихикал.
.
Витя и бабушка неутомимо размахивали крохотными гантельками, а
папа следил за ними в щёлку весёлым глазом и смешил Витю.
.
— Посеешь привычку — пожнёшь характер, — говорила бабушка,
делая вид, будто не замечает этого насмешливого глаза. — Хилость
рождает завистников и мелких тиранов.
.
Наконец папа не выдерживал, вскакивал в одной пижаме, босиком,
хватал в охапку Витю и бабушку, кружил по комнате и хохотал.
.
— Граф Суворов Рымникский и его железная гвардия! — кричал он.
— Тяжело в учении — легко в бою!
..
Суворовым он называл бабушку из-за короткой седой
косички.
Видно, он давно уже пожал свой характер. И ничего тут не
поделаешь.
..
— В тропических водах водится рыба-скат, называется рохля, ей
лень шевелиться, даже когда её хватают за хвост, — говорила бабушка
специальным «воспитательским» голосом.
..
Но неповоротливым рохлей папу никак не назовёшь, да и маму —
тоже (очень похожие они пожали себе характеры), потому что оба были
археологами и перекопали столько земли, сколько и не снилось
молодому бульдозеру до капитального ремонта, как говорил
папа.
А теперь они увлекались подводной археологией, и Витя думала,
что не позавидуешь тому, кто попытался бы их, бесхвостых, поймать
за ласты.
Папа был здоровенный, а мама ему под стать, только потоньше и
на полголовы ниже.
.
— Богатство, доставшееся без труда, не ценят, — говорила
бабушка, намекая на папину силу, — и поставь нас немедленно на пол,
мы ещё не закончили комплекс.
.
— Так уж и без труда! Так уж и даром! — смеялся папа и
показывал ладонь с небольшую лопату величиной, всю в желтоватых,
ороговевших мозолях.
.
Мама всё ещё делала вид, что она спит, но ресницы её уже
вздрагивали — и наконец она не выдерживала и тоже начинала
хохотать, а потом прямо в пижаме садилась на коврик, немыслимо
переплетала ноги и отжималась на руках — делала так называемый
лотос, который могут только йоги.
А уж этого не умел никто — ни папа, ни Витя, ни упорная
бабушка, хоть Витя дважды подглядела, как та старалась научиться
этому, когда думала, что её никто не видит.
Мама оглядывала всех спокойными, вытянутыми к вискам,
«византийскими», как говорил папа, глазами и спрашивала:
.
— Ну что, слабаки? Расти вам ещё надо, стараться, милые,
работать над собой не покладая рук.
.
Она снова забиралась в тёплую постель и мгновенно засыпала.
Это у неё такая экспедиционная привычка. И тогда все, пристыженные,
ходили на цыпочках, и только непередаваемый, тёплый и уютный запах
свежесваренного кофе будил её безошибочно, Она пристрастилась к
кофе в далёкой стране Колумбии, где раскапывала какую-то допотопную
цивилизацию вместе с археологами многих стран.
.
Приятели до сих пор присылали ей оттуда какие-то особые
зелёные бобы. Она сама их жарила и молола. А когда заваривала на
свой лад, не всякий мог этот кофе пить. А папа утверждал, что если
дать его хлебнуть безрогому телёнку, то у него вырастут метровые
рога, и самые храбрые торреро в ужасе разбегутся при виде рогатого
зверя.
Все вместе шли на кухню пить кофе. Вите тоже доставалось
несколько капель в чашку с молоком.
Когда она была совсем маленькой и всё принимала всерьёз, то
частенько украдкой щупала голову — не растёт ли чего? Ах, какие это
были выходные дни, какие они были!
...
И, наверное, всю жизнь при запахе кофе будут вспоминаться Вите
уют, надёжность жизни, веселье и доброта.
А потом… потом начались тёти няни. За год их сменилось
три.
Мама и папа допоздна задерживались на работе, у них были
частые командировки, и все стенды «Ленгорсправки» обклеивались
мамой объявлениями с умоляющими призывами о помощи.
.
Витя с родителями жила в самом центре, центрее уж не бывает —
на Невском проспекте. Тётя няня должна была встречать Витю из
школы, переводить через кишащие автомобилями, троллейбусами,
автобусами и трамваями Литейный и Невский проспекты, провожать
домой (Витю возмущало это недоверие к её самостоятельности),
кормить обедом, отводить в бассейн и приводить обратно. Теперь мама
и папа не могли ездить в командировки вместе, потому что бабушку не
умела заменить ни одна тётя няня.
.
Первой была очень милая, очень добрая и очень болезненная
старушка, которой просто не под силу было забираться на четвёртый
этаж. Все очень привязались к ней, она тоже, но выдержала только
полтора месяца.
.
Вторая — высоченная костлявая женщина, вся в чёрном, с усами и
большим позеленевшим нательным крестом. Она ушла через неделю с
громкими проклятиями.
.
Однажды, убирая папин закуток, гордо именуемый кабинетом, она
наткнулась в книжном шкафу на окаменелый череп. Нянька дико
завизжала.
.
— Антихристы! Сатаны! — кричала она и потрясала рукой. —
Гробокопатели! Осквернители могил! Чур меня, чур! Ноги моей в
страшном этом доме не будет!
.
И, к восторгу Вити, удалилась, так грохнув дверью, что
висевший на стене щит времён Владимира Красно Солнышко сорвался с
гвоздя и с кастрюльным звоном долго катался по прихожей.
.
А когда снизу пришёл разъярённый сосед — инспектор Госстраха
Черногуз-Брудастов, — то застал папу, сидящего от хохота на полу,
горько плачущую маму и Витю, деловито вешающую щит на место.
.