Ильин Юрий Сергеевич. Инженер-бортаэролог. 1

jlm_taurus — 15.04.2023 Ильин Юрий Сергеевич, в 1963 году закончил Сибирский технологический институт (г. Красноярск), через 2 года - курсы летчиков-наблюдателей, 5 лет работал аэротаксатором-летнабом в системе лесного х-ва, с 1971 года - инженер-бортаэролог на самолетах-метеолабораториях Госкомгидромета СССР. Последнее место летной работы - сменный руководитель авиаработ по метеозащите Москвы (в советский период).

Из книги "Очерки по истории подчинения погоды" Ильина Ю.С. https://www.razgonoblakov.ru/2021-05-04-04-21-03.html

Создание в системе коммунального хозяйства Москвы авиационного «снегоуборочного» предприятия, пусть даже экспериментальной направленности, изначально выглядело интригующе. Осенью 1981 года в кабинете начальника Главмосдоруправления, влиятельного в столице управленца, члена бюро МГК КПСС, кандидата технических наук Бориса Аркадьевича Лифшица появляется некто Скачков Сергей Алексеевич и предлагает «хозяину» московских дорог свои услуги по внедрению этого суперпроекта, представившись при этом человеком, имеющим к необычному ноу-хау прямое отношение. Выпускник геофака МГУ, он действительно несколько лет работал в Летном научно-исследовательском центре Центральной аэрологической обсерватории (ЛНИЦ ЦАО), главной функцией которого были разработка и внедрение в производство методов и технологий активного воздействия на атмосферные процессы.

Посетитель кабинета не стал распространяться о том, что он и до и после вышеназванного места работы пребывал на должностях, явно не соответствующих уровню его образования (кладовщик в автосервисе, сторож в одной из контор ДОСААФа). Столь неординарными профессиональными перевоплощениями выпускника университета мог бы поинтересоваться хозяин кабинета, но на того предложение Сергея Алексеевича навеяло определенные воспоминания и его уже не интересовал должностной статус Скачкова ‒ это выглядело мелочью на фоне самой идеи, которая, как оказалось, продолжительное время волновала и Бориса Аркадьевича. По отдельности воплотить идею в жизнь у этих творчески одаренных личностей не получалось и вот судьба свела их вместе, причем в исключительно благоприятный момент: руководящей и направляющей силе социалистического государства ‒ партии коммунистов ‒ позарез требовались подобные новации (наступало время продекларированного Хрущевым вступления страны в коммунизм).

...спустя год после Олимпиады, кажется, нашел: Скачков определил это по той заинтересованности, с которой Лифшиц рассматривал подготовленные документы и расчеты, показывающие, как при помощи трех-четырех небольших самолетов и нескольких десятков тонн недорогого «сухого» льда можно добиться решения важнейшей задачи Главмосдоруправления ‒ уменьшения количества выпадающего в Москве снега на 20-25 процентов.

О важности проблемы снегоуборки Борису Аркадьевичу можно было и не говорить, уборка московских улиц от снега его головная боль как руководителя Главка и его давний научный интерес. Много лет назад, работая над кандидатской диссертацией, он сам выступал инициатором подобного предложения, обращался по этому поводу к ученым Госкомгидромета, обсуждал вопрос с тогдашним заместителем директора ЦАО по науке Василием Ивановичем Шляховым. Последний, намекнув на дилетантский подход Лифшица к серьезнейшей научной проблеме, даже устроил для него что-то вроде экскурсии в облака на самолете-метеолаборатории Ил-14. Летчики (вероятно, по просьбе Шляхова), забрались в такие облачные дебри, что потом сами с трудом из них выбрались ‒ на посадку заходили уже с горящими красными лампами наличия топлива.

‒Теперь Вы, наверное, сами понимаете, что об облаках мы знаем не так много, чтобы вступать с ними в единоборство, ‒ сказал ученый, обращаясь к Лифшицу. Тот понял, что официальная наука еще долго будет «узнавать» про облака, но от идеи своей не отказался, продолжал следить за научно-техническими достижениями в этой сфере, надеясь, что технология борьбы со снегопадами засевом облаков дозреет до внедрения в производство.

‒ Лед, кажется, тронулся, ‒ раздумывал начальник Главмосдоруправления кандидат наук Лифщиц, анализируя предложение Скачкова, ‒ во всяком случае, у меня появились сторонники. И ничего, что Сергей Алексеевич не имеет научного имени, вопросом он владеет, к тому же берется подобрать кадры специалистов, а если он сам не соответствует должности руководителя, то порекомендует достойную кандидатуру с соответствующими опытом, знаниями, именем, а сам станет заместителем или ведущим специалистом.

Последующий ход мыслей Лифшица, исходящий уже с позиции члена Бюро МГК КПСС окончательно укрепил его уверенность :- Бог с ней с большой наукой, от нее толку в нашем с Сергеем Алексеевичем проекте меньше, чем вреда; надо использовать момент и брать «быка за рога». Гришин инициативу точно поддержит, ну а в Моссовете не принято выступать против инициатив, поддержанных партийным руководством….

Расчет новаторов сработал без осечек, правда, Борису Аркадьевичу пришлось изрядно выложиться, прорабатывая тактику обсуждения вопроса с партийным боссом Москвы В.В. Гришиным. Зато потом все пошло, как по накатанной дорожке. Уборка снега ‒ проблема не только Главмосдоруправления, а всего города, поэтому Председателя Моссовета В.Ф. Промыслова предложение Лифшица касалось, можно сказать, напрямую, но еще больше его заинтерисовало то, что наряду с «борьбой со снегопадами» создаваемое Лифшицем подразделение будет проводить авиаработы «по улучшение погодных условий во время проведения государственных и общественных мероприятий: парадов, демонстраций, фестивалей». (Пробный вылет Скачков обещал провести уже в предстоящую через три недели 64-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции).

‒ Пробуйте, ‒ сказал Промыслов, подписывая распоряжение о создании в структуре Главмосдоруправления Экспериментально-производственной лаборатории, ‒ дело стоящее, деньги на метеозащиту Москвы найдем, но решение о регулярном финансировании рассмотрим только после положительного отчета о проведении работ 7 ноября.

Обрадованный и немного напуганный Скачков (по-нашему ‒ Серега), собрав в кулак оттренированную в дебатах с чиновниками волю, с копией подписанного Промысловым решения о создании ЭПЛ, используя старые связи и пугая людей новыми, сумел-таки за три оставшиеся до праздника недели состыковать, кажется, по определению нестыкуемые интересы коммунальных, метеорологических, авиационных и прочих служб и ведомств, которых касался его суперпроект. Наиболее трудную задачу (получение разрешения специального отдела Генерального штаба Минобороны на работу в Московской воздушной зоне трех самолетов ИЛ-14), он решал с помощью отставного генерала ВВС, Героя Советского Союза Антона Романовича Сливки, в конце военной службы командовавшего авиадивизией Ту-16-х и потому имевшего прочные контакты в Генштабе.

Антон Романович работал в то время в ЛНИЦе в должности начальника штаба (специально «под него» созданного) по согласованию различных вопросов с гражданскими и военными ведомствами: выбиванию техники и ресурсов, получению разрешений на производство полетов метеолабораторий Госкомгидромета в воздушном пространстве СССР и за границей. Поручения ему давали редко и только те, которые не мог выполнить никто другой, и по факту должности Антона Романовича более всего соответствовало понятие ‒ свадебный генерал. Он не обижался, потому что знал себе цену, равно как знал о склонности Сергея Скачкова к различным авантюрам, когда тот работал в ЛНИЦе (по мнению начальника штаба Скачков не работал, а «ошивался»). Как бы там ни было, такой заслуженный человек, как Антон Романович Сливка, никогда не согласился бы сотрудничать с Сергеем напрямую.

Догадываясь об этом и ощущая острейший дефицит времени, Скачков приезжает к нему в выходные дни на дачу не с пустыми руками ‒ предлагает генералу возглавить создаваемую лабораторию, но начштаба и на это «не клюет». Тогда Сергей, предварительно согласовав вопрос с Лифшицем, предлагает то же самое непосредственному начальнику Сливки, известному в прошлом летчику (в свое время возглавлявшему проведение различных авиационных программ в Арктике и Антарктиде) Александру Николаевичу Пименову. У Пименова был определенный личный интерес для перехода на работу под крышу Моссовета; он созванивается с Борисом Аркадьевичем и, в принципе согласившись возглавить ЭПЛ, уже от своего имени просит генерала войти в контакт с военными и «выбить» разрешение на вылет трех самолетов Ил-14 «по программе обеспечения наилучших условий погоды во время проведения праздничных мероприятий 7 ноября 1981 года».

…Все, одним словом, у нашего Сереги получилось на высшем уровне: пока проходило согласование с военными, он переговорил с бортаэрологами ЦАО, уже оформившими летную пенсию, и те легко согласились на предложение бывшего коллеги поучаствовать в «стоящем деле» ‒ хотя и рисковом, но с интригующе-заманчивой перспективой. Единственная его промашка была в том, что решая стратегические задачи, он банально не успевал решить вопрос с реагентом ‒ твердой углекислотой. По технологии этот реагент надо применять в виде гранул, диаметром 5-10 мм, для чего требуется специальный гранулятор или дробильный агрегат (промышленность выпускает сухой лед в брикетах по 20 кг). Упустив из виду этот технологический нюанс, Сергей был вынужден принимать решение прямо на аэродроме: привезенные туда полторы тонны брикетов раздавили гусеницами трактора и, собрав лопатами разнокалиберное месиво в мешки, загрузили в самолеты.

К седьмому ноября оформиться на работу в ЭПЛ успели только два специалиста, поэтому на одном из трех бортов, вылетевших на «разгон облаков», функции бортаэролога выполнять пришлось самому Скачкову, хотя его главной задачей было осуществление общего руководства авиаработами. Но он не терял чувства веры в успех. И это несмотря на то, что сама природа в этот день была явно против него, отчего со стороны ситуация для Сергея выглядела абсолютно безнадежной: осадки, шедшие из слоисто-дождевой облачности, хотя на какое-то время и прекращались, но происходило это вне какой-либо зависимости от принимаемых им решений. Образно говоря, любой на месте Скачкова стал бы уже на борту писать объяснительную записку с прошением о помиловании.

Он, конечно, волновался, однако, по его последующим рассказам, больше всего за исход поединка с непогодой переживало руководство Главмосдоруправления и, конечно, сам Борис Аркадьевич. Из его кабинета (находившегося в 200 метрах от Красной площади) небо почти не просматривалось и Лифшиц постоянно выходил на улицу, пытаясь рассмотреть хоть какие-то следы искусственного улучшения погоды. Но больше всего маялся в тревожном ожидании последствий эксперимента его подчиненный ‒ Фишкин Борис Семенович, заместитель управляющего трестом Гордормеханизация № 1, главный кремлевский коммунальщик, отвечающий за уборку центра города, в том числе и Красной площади. Несмотря на неброскую должность, рабочее место его в тот день было у телефона в комнатке под Мавзолеем, предназначенной для членов штаба по проведению праздничных мероприятий.

Тут и высокие правительственные чины, и ответственные представители Минобороны, МВД, КГБ: каждый волнуется за свой сектор ответственности и, надо полагать, планка этой ответственности необычайно высока ‒ на трибуне Мавзолея руководство страны, гостевые трибуны заполнены элитой и важными иностранными гостями, у экранов телевизоров за парадом и демонстрацией наблюдают десятки миллионов телезрителей. Все должно проходить четко и без сбоев: предполагалось, что сбоя не будет на сей раз и у погоды, и, хотя по прогнозу ожидалось выпадение «небольшого снега», тот же Фишкин очень надеялся на летчиков, выполняющих задание, которое в его сознании (вероятно после бесед со Скачковым) укоренилось под названием «отсечение снегопадов». Борис Семенович при случае выскакивал из «подмавзолея» на свет божий, и если в этот момент снег не сыпался на высокопоставленные головы, возвращался на свой пост довольным. Когда было совсем тревожно, звонил Лифшицу и спрашивал ‒ ну что там?

… Там было жарко, особенно Скачкову; ему из-за непомерной загруженности некогда было оценивать эффективность осуществляемого под его руководством «улучшения погоды»: надо было отдавать распоряжения летчикам и одновременно отслеживать, не опасные ли по размерам «гранулы» сухого льда бросает вниз оператор ‒ в мешках попадались куски, которые приходилось дробить молотком. Такое грохочущее «гранулирование» вызывало недовольство пилотов и чтобы у них и операторов не было сомнений в адекватности его указаний, Сергей периодически заглядывал в переписанную им из какого-то научного журнала таблицу, которая, мягко выражаясь, вряд ли была пригодна для применения в данной ситуации. Во всяком случае, на Красной площади, может быть, и в результате использования этой таблицы в самый неподходящий момент пошел противный мокрый снег с крупой вперемежку.

Скачкову, как смельчаку-новатору, наверное, простили бы и ссылку на традиционное ‒ «первый блин всегда комом», но не в его правилах опускаться до такого примитивного способа оправдания. Поразмышляв над сложившейся ситуацией, и, видимо, учтя рекомендации опытного функционера Лифшица, он пишет отчет, в котором все огромное количество неопределенностей, связанных с малоизученностью тематики активных воздействий на погоду, с дотошной пунктуальностью толкует в свою пользу. Особенно много изобретательности вложил Скачков в графическое отображение проведенных им авиаработ, которые официально значились, как создание наиболее благоприятных метеоусловий на Красной площади во время военного парада и демонстрации трудящихся.

Нарисовав на большом листе ватмана контуры Москвы и области, и обозначив красными линиями рабочие галсы самолетов, Серега самый главный показатель ‒ количество выпавших в этот день осадков, красочно отобразил разными тонами зеленого цвета так, что даже самый отъявленный дилетант мог заметить, что выпавшие в этот день осадки в Москве на фоне других мест выглядели почти невидимыми. Согласно этой картинке и главный вывод экспериментатора о том, что «первый опыт практического применения метода активного воздействия на облака прошел успешно», выглядел вполне логичным. Для сомневающихся Сергей заготовил и вовсе неотразимый аргумент ‒ погода над площадью в случае, если бы самолеты не летали, была бы еще хуже.

Как и ожидалось, массово сомневающихся не нашлось, а одиночно сомневающиеся не решились открыто озвучивать свои сомнения, поэтому, подводя итоги скоротечного заседания узкого круга чиновников, Первый заместитель Председателя Исполкома Моссовета Коломин, сообщил, что, исходя из интересов Москвы и определенных надежд на перспективу, Главмосдоруправлению разрешено продолжать работы по внедрению перспективной технологии в рамках деятельности Экспериментально-производственной лаборатории (ЭПЛ).

Начальником лаборатории был назначен Пименов, Скачков же долгое время считался его заместителем, но как бы неофициально, ибо начальник отдела кадров Главмосдоруправления, пролистав его трудовую книжку, испещренную маловразумительными для выпускника МГУ должностными записями, отказался оформлять Скачкова на руководящую работу. Благо у Сергея в ЦАО было кому помочь и ему пообещали выдать новую книжку, в которой должностей типа сторож и кладовщик не будет…

…Несмотря на высокое покровительство, лаборатория своего помещения долго не имела. Набранная усилиями Скачкова небольшая группа специалистов ютилась то в одном, то в другом помещениях треста Гордормеханизация № 1. Вторая часть контингента лаборатории, прибывшая по «оргнабору» Пименова состояла из бывших летчиков (или пенсионеров или тех, кто по каким-то причинам до пенсии не долетал и причалил сюда в надежде, что работа на борту самолета, хотя и с лопатой в руках, пойдет им в зачет летного стажа). «Летунов» было на порядок больше, чем специалистов, загрузить их работой на земле было нечем и они, чаще всего с труднообъяснимыми целями, бродили по ГУМу и прилегающим к Красной площади улицам и переулкам.

Сотрудники Центральной аэрологической обсерватории (откуда лаборатория черпала кадры специалистов), как только до них дошел слух о том, что Пименов и Скачков организовали лабораторию по управлению погодными процессами, соединили их фамилии в аббревиатуре ‒ получилось «ПИСК», и это название, по их мнению, наилучшим образом отражало функциональные возможности метеокоммунальной лаборатории. Так в двух ипостасях мы и существовали: официальное название ‒ ЭПЛ, в кругу специалистов ‒ ПИСК.

...Мысли, думы ‒ они у людей, собравшихся, ни много ни мало, преобразовывать естественную погоду в искусственную, конечно, были разные: мы, специалисты-аэрологи из ЦАО («скачковцы»), верили в возможность успеха ЭПЛ, полагая при этом, что упор будет делаться не на производственную составляющую, а на чистоту эксперимента. «Летуны» («пименовцы»), функционально нам подчинявшиеся (их оформляли операторами по сбросу реагента), были, мягко говоря, тяжеловаты на выполнение онаученных требований. Нутром ощущая авантюрность затеянного дела, они пропускали мимо ушей все теоретические наставления и оргуказания Скачкова, а в случае конфликта с ним шли к Пименову и тот почти всегда принимал их сторону, потому что и сам считал «главного специалиста» человеком неадекватным.

В силу многих организационных неурядиц, а в основном по требованию Лифшица,мала что дающие занятия по теоретической подготовке разношерстного контингента ЭПЛ, организованные по инициативе Скачкова, в шутку им же названные «курсом молодого бойца» уже в начале декабря были прекращены приказом о перебазировании летного состава лаборатории на аэродром Быково. Мы с удовольствием удалились с глаз начальства, но, наверное, больше всего обрадовались нашему «съезду» с их охраняемой территории ребята из «девятки», которых изрядно напрягало наше неорганизованное кучкование вблизи «домашней» дороги Леонида Ильича.

По производственной линии за нами присматривал очень уважаемый в Главке человек, Фишкин Борис Семенович. От неожиданно свалившихся на него «авиационных» обязанностей он пребывал в тревожном состоянии, ибо чутьем опытного управленца ощущал нашу неготовность «отсекать» надвигающиеся на Москву снегопады. Боясь увязнуть в незнакомой ему авиационно-метеорологической терминологии, он почти каждый раз при встрече с Пименовым, как бы невзначай вспоминал свое излюбленное изречение ‒ "сани к зиме надо готовить с лета». Понимая, что волноваться за готовность к зиме снегоуборочной техники главного кремлевского дворника обязывала должность, Александр Николаевич, как мог, успокаивал встревоженного коммунальщика, все, мол, в лаборатории идет по плану.

План, может быть, какой-то и был, но первая проблема возникла как раз по функциям самого Фишкина ‒ из-за нехватки лопат. Чтобы не расстраивать уважаемого человека и ощущая при этом свою вину, мы эту проблему кое-как «разгребли» сами, ибо именно по указанию Фишкина к нам на базу в Быково завезли не одну, как мы просили, а две большие связки лопат (штук по 20 в каждой). Видимо от того, что лопат оказалось больше, чем требовалось, одна связка сразу ушла на «откуп» аэродромной службе, а потом быстро стали куда-то исчезать лопаты и из второй связки. Оказалось, что самолеты по нашим заявкам выделял летный отряд, базировавшийся не в Быково (откуда мы вылетали на работу), а на соседнем аэродроме Мячково. Отряд там большой, ежедневно по разным заданиям вылетало с десяток Ил-14-х и на выполнение наших заявок выделялись не одни и те же самолеты ‒ как нам обещали, а разные, поэтому, прибыв на борт, мы часто лопат там не находили.

Лопата на борту ‒ наш главный инструментарий и это долго никак не могли понять командиры самолетов: «из-за какой то лопаты» они отказывались задерживать вылет, ссылались на свои инструкции и грозили штрафными санкциями за их нарушение. Конфликтная ситуация разрешилась только после того, как мы решили принять радикальные меры: стали «отбивать» вылеты официально, в качестве причины отбоя указывая «отсутствие на борту штатной лопаты». Налет часов ‒ хлеб летчиков и к нашим лопатам они стали относиться уважительно, равно как и наши операторы: их строго обязали после посадки лопаты на борту не оставлять.

Отрегулировав проблему с главным инструментарием, мы все равно первый снегопад встретить во всеоружии не смогли. Циклон, который по расчетам синоптиков должен был лишь краем задеть юго-восточные районы Московской области и уйти дальше на восток, вдруг изменил направление и в ночь с 13-го на 14-е декабря подошел к Москве. Буйствовал он менее суток, но бед натворил столько, что бороться с последствиями Главмосдоруправлению пришлось почти месяц. Мало того, что выпало рекордное количество осадков (более 30 мм.), выпадали они в очень неудобной для уборки последовательности: сначала шел мокрый снег, затем снежная крупа, а в конце повалил густой снегопад, после которого быстро стало холодать, и к утру 15-го ударил мороз под 20 градусов.

На дорогах образовался слой смерзшейся снежной массы, убирать которую можно было только с помощью бульдозеров. Хорошо еще, что сильных снегопадов больше не было почти три недели, и к новогодним праздникам ударной работой, которой руководил сам Лифшиц, дорожникам удалось убрать основную массу смерзшегося снега с главных улиц и площадей. Тем не менее, до начала следующего крупного снегопада, начавшегося 4 января, все убрать не успели. Этот второй снегопад был не такой сильный, но затяжной. Он шел с небольшими перерывами неделю и на не убранные до конца декабрьские ледяные завалы добавилось еще около 20 миллионов кубометров снега.

Ситуация в городе к 10 января сложилась критическая: кое-где сугробы намело до двухметровой высоты, с большими перебоями функционировал транспорт, в том числе и метро, которое не справлялось с резко увеличившимся пассажиропотоком. По решению горкома партии и Моссовета в городе были созданы общегородской штаб и штабы во всех 32-х районах. На помощь 2000 единиц снегоуборочных машин Главмосдоруправления были направлены несколько тысяч мобилизованных у предприятий самосвалов и бульдозеров, к уборке улиц и тротуаров привлечены десятки тысяч людей. В первую очередь расчищались подъезды к предприятиям, больницам, школам, магазинам.

Только в начале двадцатых чисел января Москва стала входить в обычный ритм, но из 20 миллионов кубометров выпавшего снега вывезти удалось всего около 4-х миллионов, остальной сгребали и оставляли на пустырях в черте города. Городской штаб по итогам кризисной ситуации кого-то наказал за нерасторопность, отметил слабые места в организации снегоуборочных работ, наметил меры по их улучшению. Мы полагали, что подвергнется критике и наша лаборатория, которая в некоторых официальных бумагах уже именовалась «службой метеозащиты Москвы». На нас уже стали косо посматривать сотрудники Главка, но это продолжалось недолго, Лифщиц быстро восстановил у своих подчиненных доверие к своему детищу. Никакой разборки по поводу абсолютной невидимости нашей работы он не проводил.

Ощущали ли мы сами какую-то вину? Ощущали, но большую ее часть относили не к себе, а к известной субстанции под названием «небесная канцелярия». Так, во время декабрьского нашествия циклона мы не совершили ни одного рабочего вылета: они отменялись то по минимуму командира, то по минимуму аэродрома взлета, то из-за плохих метеоусловий на запасных аэродромах. В январскую эпопею, когда Пименов добился выделения нам командиров с высоким метеоминимумом, несколько вылетов в условиях снегопада нам осуществить все-таки удалось. Но тут возникала другая проблема: вылет с базового аэродрома на пределе видимости чаще всего означал, что по прибытии в район воздействия нам почти сразу надо было уходить на запасной аэродром: в Минск, Ленинград или Горький, потому что Быково и другие московские аэропорты для посадки уже были закрыты. Из-за этого ломался весь план дальнейших полетов. Одним словом, хватило одного сезона, чтобы понять: воздействовать на снежные циклоны с помощью допотопных Ил-14-х все равно, что разгонять облака с земли метлой.

К ощущениям собственной беспомощности добавлялся негатив от многочисленных сообщений СМИ о регулярно происходящих зимних природных катаклизмах, на фоне которых наши усилия по «искусственному регулированию осадков» казались абсолютно бессмысленными. Получалось, что «приклеенный» к нашей конторе ярлык «ПИСК» действительно себя оправдывал. Такое ощущение гасило у наших седовласых летунов-бортоператоров желание работать качественно и, быстро побросав реагент в нутро никак не реагирующего на наши усилия снежного вихря, они садились травить байки из своих богатых коллекций или играть в карты. Откуда черпать оптимизм, если по СМИ потоком идут сообщения, подобные нижеприведенным.

5 января 1982 года. В результате сильнейших снегопадов серьезно нарушено движение по дорогам Греции. Многие населенные пункты из-за снежных заносов отрезаны от внешнего мира….

10 января 1982 года. Оставайтесь дома, используйте телефон, отмените встречи с друзьями и близкими». Каждые полчаса все английские радиостанции передают в сводках новостей подобные предупреждения жителям Великобритании, на которую обрушился невиданный снегопад. В ряде районов высота снежных заносов превышает 4-5 метров. Полностью прекращена работа Лондонского международного аэропорта. По всей стране нарушено железнодорожное сообщение.

Наши циклоны по сравнению с американскими – детские игрушки. По-настоящему снежными в зиму 81-82 года были только два упомянутых выше циклона: один в декабре, другой в начале января. И, несмотря на то, что именно в это время мы больше сидели на земле, налет экипажей ЭПЛ за зиму составил…1385 часов (230 самолето-вылетов). Происходило это из-за того, что по жесткому указанию Лифшица планирование вылетов на работы по «снегозадержанию» осуществлялось по прогнозам синоптиков Гидрометцентра, а те выпадение снега прогнозировали почти ежедневно вплоть до апреля месяца. Снег же в большинстве случаев, если и выпадал, то не в виде снегопадов, а, образно говоря, отдельными снежинками. Вот мы, и гонялись сутками за этими снежинками…

Логика подсказывала нам, что по результатам этого сезона Моссоветом будет принято решение о преждевременности проведения эксперимента ввиду отсутствия пригодной для этих целей авиатехники... Однако, оказалось, что Борис Аркадьевич предвидел возможность такого поворота событий и, по подсказке Пименова, уже пробивал в высоких кабинетах разрешение на выделение для нашего эксперимента …8-ми самолетов Ан-30. Было удивительно, как ему удалось это «провернуть» на фоне кажущегося провала его новации.

Но провальным сезон казался только нам ‒ летному составу лаборатории - тем, кто непосредственно и безрезультатно «воевал» со снегопадами на атмосферных фронтах циклонов. Нашим же теоретикам из метеогруппы, занимавшейся разработкой методики подсчета эффективности авиаработ и самими подсчетами, удалось «высосать из пальца» и выложить на стол Лифшицу расчеты, согласно которым работы лаборатории выглядели не только не провальными, но и прибыльными. Оказывается, мы в первый же сезон на отживающих свой век Ил-14-х «осадили» на подступах к городу …почти четверть могущего выпасть в городе снега ‒ 20,5 сантиметров, или 14 миллионов кубометров!

Существенный вклад в подтверждение эффективности авиационного метода борьбы со снегопадами внес авторитет Пименова. В самый кризисный момент нашего существования, в начале января, когда Москва была буквально завалена снегом и на нас уже косо посматривали, он съездил на свою дачу под Волоколамском, измерил там высоту снежного покрова и она оказалась почти на 50 процентов больше, чем в Москве. В районе Волоколамска мы в основном и работали по «осаждению» снегопадов, поэтому данные Пименова, (как бы подтверждающие правильность ЭПЛовской методики подсчета эффективности) очень пригодились Лифшицу, когда тот отстаивал в высоких кабинетах необходимость продолжения многообещающего эксперимента…на новом техническом уровне.

Вот эти два обстоятельства: обещанная замена «дырявых», холодных, давно выработавших заводской ресурс Ил-14 на современные, герметичные Ан-30 и, пусть даже липовая, эффективность авиаработ ЭПЛ по «недопущению» к Москве снегопадов, на какое-то время подпитали нашу веру в эксперимент. Во всяком случае, первую годовщину создания лаборатории мы отметили с определенным оптимизмом, хотя событие это и совпало с трагедией, произошедшей в Лужниках 20 октября 1982 года во время проведения там футбольного матча на кубок УЕФА между московским «Спартаком» и голландским «Хаарлемом».

Осенний этот день запомнился тем, что с самого утра пошел первый снег и к вечеру его выпало довольно много. В некотором роде этот снег и стал раздражителем конфликта между болельщиками «Спартака» и милиционерами, пытавшимися регулировать процесс «боления» грубым выдергиванием с трибун наиболее агрессивных фанатов-подростков. Их поведение было, действительно, агрессивным, но удаление с трибун своих товарищей спартаковские болельщики посчитали чрезмерным и в отместку стали «согреваться» забрасыванием стражей порядка снежками. Тем ничего не оставалось делать, кроме как выпроваживать со стадиона все новых фанатов.

Одним словом, к концу матча отношения между болельщиками и милицией были откровенно недружелюбными и блюстители порядка по окончании игры слишком организованно и активно стали выпроваживать надоевший им контингент на улицу. И тут произошло непредвиденное: под трибунами образовалась пробка, так как первый поток зрителей, самостоятельно покинувших свои места за несколько минут до окончания игры, внезапно повернул назад, услышав рев трибун после забитого на последних секундах матча второго гола в ворота голландцев. Возникла давка, которая усиливалась напором очередных волн спешно покидавших трибуну болельщиков.

В пользу трагедии сыграла и жадность администрации стадиона, разместившей всех болельщиков ‒ более 15 тысяч, практически, на одной трибуне и открывшей после окончания матча всего один выход на улицу. Но самое удивительное было то, что на следующей день после трагедии все газеты сообщали только о победе «Спартака» и только «Вечерняя Москва» в очень завуалированном виде сообщила о таинственном несчастном случае: ‒ «Вчера в Лужниках после окончания футбольного матча произошел несчастный случай. Среди болельщиков имеются пострадавшие».

Власть и позже так и не поведала о том, что в результате этого «несчастного случая» в морг было доставлено 66 трупов, а десятки машин скорой помощи несколько часов развозили сотни покалеченных людей по больницам города. Нам о трагедии рассказал Пименов, когда вернулся утром от Лифшица. Александру Николаевичу пришлось давать своему шефу объяснения по поводу снега, неожиданно выпавшего накануне и заставшего врасплох нашу метеозащитную контору. В связи с трагедией, разговор прошел мирно; два главных «снегоборца» Москвы просто поговорили об актуальности начатого ими дела ‒ борьбе со снегопадами.

Обещанного три года ждут и действительно еще три зимних сезона пришлось мерзнуть нам в негерметичных грузовых отсеках стареньких Ил-14-х среди штатного самолетного и ЭПЛовского имущества: стремянок, мешков, ящиков и лопат. Дискомфорт полета, тем не менее, не утомлял, но и работать эффективно на эксперимент не получалось: мешала установка Лифшица ‒ самолеты должны находиться в воздухе даже тогда, когда синоптики прогнозируют выпадение осадков с ничтожно малой долей вероятности. Этого требовала методика подсчета эффективности, которая определялась не по отдельным вылетам и экипажам, а абсолютно обезличенно в конце месяца и сезона.

В итоге одинаково оценивалась работа и честных «тружеников лопаты» и тех, кто, ощущая бесполезность проявления трудового героизма в условиях сплошной неопределенности, высыпал реагент оптом из мешка, или (по той или иной причине) вылетал на борьбу со снегопадами вообще без реагента. И если в первый сезон наши умудренные опытом «летуны-халтурщики», может быть и ощущали определенную неловкость; с каждым очередным успехом (а успешными к всеобщему нашему удивлению оказались все четыре сезона работы на Ил-14-х), они все больше убеждались в том, что эффективность авиаработ по борьбе со снежными циклонами вряд ли зависит от количества взятого на борт реагента и интенсивности работы лопатой…

Первые два Ан-30М перелетели с Киевского авиазавода в Быково в середине апреля 1985 года и наш главный авиационный инженер и разработчик спецоборудования Женя Одинцов на общем собрании лаборатории без тени сомнения поздравил нас «с началом новой эры». Сомнения, однако, были у нас ‒ бортаэрологов. Да, самолет герметичный, на нем можно комфортно работать до высот его практического потолка ‒ 8300м. Внутри фюзеляжа на напольных рельсах устанавливается до 8-ми модуль-контейнеров для гранулированного сухого льда с устройством дозированного сброса, а снаружи, на пилоне ‒ подвесной контейнер с кассетами для отстрела метеопатронов. Управление отстрелом осуществляется с пульта бортаэролога, на котором, к нашему удивлению, не оказалось ни одного прибора, фиксирующего физическое состояние облаков. Ан-30М ‒ несомненно хороши для чисто производственных работ по засеву облаков, но из восьми заказанных самолетов надо бы один-два борта оборудовать комплектами облачной аппаратуры...

«Боевое» крещение новые самолеты получили летом 1985 года (к тому времени их у нас было уже четыре) на YII Всемирном фестивале молодежи и студентов, проводившемся в Москве с 27 июля по 3 августа. Мероприятие международного уровня Лифщиц решил обеспечить соответствующей метеозащитой: помимо новых четырех Ан-30 для метеозащиты фестивальных мероприятий были подготовлены столько же Ил-14, для которых в очередной раз специальным приказом Министерства авиационной промышленности был продлен ресурс.

…Торжественное открытие фестиваля на стадионе в Лужниках 27-го июля, но первый вылет намечен на 26-е. В этот день проводилась генеральная репетиция церемонии открытия и организаторы фестиваля боялись, что им помешает погода, которая на этот день прогнозировалась дождливой. Такой она и оказалась, причем к середине дня, когда мы двумя авиазвеньями старательно утюжили фронтальные облака, дождь, по некоторым данным, даже усилился и часть репетиционной программы организаторам пришлось отменить.

На день открытия фестиваля ситуация для его организаторов продолжала выглядеть тревожной, а вот для нашей ЭПЛ появился шанс реабилитироваться за вчерашний провал.. Основной атмосферный фронт, частично сорвавший репетиционные программы, Москву уже прошел и на город, в отличие от предыдущего дня, наплывали не слоисто-дождевые, а кучевые облака вторичного холодного фронта, с которыми при определенных обстоятельствах «бороться» можно. Правда, на этой не такой уж и сложной задачке и обозначилась первая серьезная проблема с новыми самолетами.

Сохранено