Демант Петр Зигмундович. Грузчик. 2

jlm_taurus — 07.04.2023 Год с лишним трудились мы с Гедушем у Ефима и не переставали поражаться его непревзойденной коммерческой изобретательности. Осенью его – и нас, конечно, – перебросили на сбор ягод, которые заготовляли тоннами – недаром вокруг поселка краснели все сопки. За сданную ягоду выдавали талоны на покупку товаров "повышенного спроса": хороших костюмов, женских кофт и всего того, что продавали лишь охотникам за ценную пушнину.

Собрав несколько тонн ягод, (это была в основном брусника, голубику не принимали, а других ягод созревало немного, малина была величайшей редкостью), Гинзбург решил перевыполнить план. Приемный пункт, плативший за кило ягод пять рублей, находился на складе посудо-хозяйственного магазина, а рядом, в районном универмаге, продавали те же ягоды, но уже за шесть рублей. Следовательно, охотник за "дефицитом" должен был покупать ягоды и таскать их обратно на склад.

Ефим же ускорил эту операцию, устроив нечто вроде биржи: теперь сообразительный клиент прямо в магазине получал "дефицитные талоны", доплачивая по рублю за каждый якобы сданный килограмм, а "дефициты" были в начале пушного се зона в изобилии – благодаря вышеупомянутому китайскому завозу.

В итоге получилось огромное перевыполнение, благодаря многократному круговороту: универмаг и Гинзбург получили премии, а что на складе заготовленных ягод оказалось намного меньше, чем по плану, никого не волновало.

И так шел день за днем, машина за машиной, давно мы с Володей понимали друг друга с полуслова, одного взгляда нам хватало, чтобы посмеяться над каким-нибудь бестолковым посетителем или амбициозной заведующей таежным магазином. После первых утренних заморозков, когда лужицы на базе покрывались тоненькой пленкой льда до первых лучей ослабевшего солнца, перед Октябрьскими праздниками ударил настоящий мороз, а это по колымским понятиям около минус сорока, и мы получили зимнюю спецовку: валенки, ватные бушлаты, такие же рукавицы и шапки без меха – нам выдавали точное зимнее обмундирование зеков, только без номеров.

Порой, оставались на складе после шести, пока не оприходовали только что разгруженный товар, и тогда на следующий день выходили после обеда. Особенно долго работали накануне 7 ноября: при был тринадцатиметровый "сундук" с резиновыми игрушками. Мы считали эти тысячи проклятых маленьких кукол до половины две надцатого ночи, притом на холодном складе и, конечно, голыми руками.

Бывало, нас перебрасывали на помощь грузчикам продуктовых складов – туда привозили целые караваны китайской муки. Груз легкий – всего полцентнера – и настолько хорошо затарен двойными плотными мешками, что практически не было пыли. Но мешков были тысячи и тысячи, так что по окончании смены ноги гудели, а за воротами стояли "татры" с прицепами до самого ответвления трассы…

Со временем я познакомился со всеми грузчиками, людьми разными, хотя и связанными одной общей неутолимой жаждой: за бутылку они го товы были оставаться на работе до утра! Самый пожилой из них – Абдулаев, узбек из-под Бухары, грузчик с довоенным стажем, почему он си дел, я не знал. Имел рядом дом и русскую жену, никогда со склада и крошки не брал без спроса.

Как член общества "Знание", Королев вел у нас атеистическую пропаганду, у него дома была громадная библиотека – несколько тысяч томов, среди них много запрещенных изданий, в свое время изъятых при арестах "врагов народа", а также богато иллюстрированные альбомы – он пользовался религиозными мотивами картин на своих "лекциях". Но книги, кроме "Блокнота агитатора", он давно не читал, пил отчаянно, часто во время работы. Нагло требовал водку то у кладовщиков, то у грузчиков, и многие ему регулярно платили "проценты" – от него ведь зависела зарплата сдельщиков!

Презирали его все, но боялись: по старой памяти он везде шпионил и доносил в "хитрый домик". Изредка ездил на охоту или рыбалку с младшим сыном, таким же паршивцем, как папаша. Я поразился его снаряжением: прекрасный зеленоватый охотничий костюм американского производства, того же происхождения высокие резиновые сапоги, а главное – блистающий новизной винчестер с фабричными патронами, единственный в по селке. Он, конечно, сразу застревал у костра, где быстро хмелел, а дичь выпрашивал у охотников, с которыми пьянствовал – водку все-таки привозил он.

Когда его поведение на работе надоело даже начальству и от жалоб не стало отбоя, его перевели, опять же нормировщиком, в совхоз "Эльген", и так мы окончательно избавились от его "лекций". Собирали нас на них, бывало, после работы в конторе, единственном теплом помещении со скамейками, и мы сидели, перекуривали, ожидая его. Наконец он появлялся с брошюрой подмышкой и складной металлической треногой для нот.

Пристроит на ней книжку и начинает "лекцию". Ее содержание зависело от степени опьянения: иногда комментировал последние политические события доволь но внятно, пользуясь, очевидно, "Блокнотом агитатора", грязно ругая только проклятого южнокорейского диктатора Ли Син Мана, но в другой раз, еле-еле держась на ногах, начинал обыкновенным русские матом крыть попов, баптистов, богомолку бабку Дуню и под конец – Папу римского. Это служило сигналом к нашему отступлению: мы знали, что за Папой следует еще прощальный мат и наставление ничего не забывать и дома пересказать услышанное семье.

...Напротив святой бабки Дуни, за стадионом, жил не только Марусев и портной-убийца, о которых я рассказывал, но также любимец Ягодного, художник, певец, актер, охотник, страстный рыболов и, главное, вели колепный боксер Яша Высоцкий с женой и детьми. Высокого роста, с широченными плечами, неотразимой улыбкой мужественного лица, был этот гигант совершенно безобиден, несмотря на свою огромную силу. Встречаясь с ним в Магадане, куда он перебрался из Ягодного, я часто от него слышал вслед за приветствием:– Как дела? А силенки у меня еще есть – пощупай! – и подставлял свой бицепс, размером с мужское бедро.

Дома Высоцкий показывал трофеи сына Игоря, что под его надзором вырос одним из лучших боксеров того времени – не получил он золотой олимпийской награды лишь из-за подлой интриги руководства, ибо "золотого" кубинца Теофилио Стивесона Игорь побил дважды, нокаутировав его накануне Олимпиады в Монреале.

Общим местом встреч интеллигенции была библиотека Дома культуры, очень богатая для такого небольшого поселка. В 1937 году и позже кон фискованные на Дальнем Востоке книги "врагов народа" (включая много запрещенных) были отправлены в Магадан, где зек-библиограф распределил их по городским и поселковым библиотекам. Таким образом в Ягод ном оказались сотни прекрасных, в том числе дореволюционных, изданий с великолепными комментариями, зарубежные классики, такие, как Ибсен, Свифт, Шиллер, много французов, а также раритеты, никогда не печатав шиеся в СССР, в том числе четырехтомные дневники Достоевского.

Пока мы таскали свои тонны, в мире происходили большие перемены. Осенью началась интервенция англичан и французов, высадившихся у Суэцкого канала, было восстание в Венгрии, и мир ждал чего-то ужасного. Бушевал Восток: после ухода египетского короля арабы встали на сторону Советского Союза, Хрущев им помогал постройкой новой плотины в Ассуане. А в Ягодном председатель нашего профкома Парфенов обличал на собрании руководство в злоупотреблениях: – Рабочие долго терпеть не станут, не удивляйтесь, если у нас повторится Будапешт!

Через два дня его арестовали и дали несколько лет срока – со времени большой амнистии это был первый "политический приговор", и Жалков воспрянул духом: оказалось, что и при хрущевском режиме можно осудить по 58-ой статье! Он запланировал новый большой политический процесс – у начальника КГБ на примете была компания, на которую у него давно был приготовлен камень за пазухой. Жалков подтасовы вал материал, подбирал свидетелей, а кое-кому угрожал "для пользы дела".

Я в это время читал книги с полок механика Кудрявцева, беседовал с библиотекаршами, слушал у них лекции и вообще "повышал свой общеобразовательный уровень". Ведь в лагере я практически не имел никакой связи с наукой, и мимо меня прошли все открытия и изобретения середи ны века. Я толком не знал, как работает вертолет, ни пропульсный авиамотор или турбобур, а об атомной бомбе я только слышал. Поэтому разыскивал все мне интересное в научно-популярных книжонках – их я накупил видимо-невидимо.

Из людей, имевших большие знания, чем средний ягоднинский обыватель, и с которыми можно было серьезно поговорить о книгах, самой образованной была Генриетта Рубинштейн – сноха Троцкого. Из-за такого родства ее сперва сослали за Красноярск, а в ссылке посадили. Хотя она никогда не видала ни местной ТЭЦ, в подготовке взрыва которой ее обвинили, ни самой примитивной взрывчатки, однако отсидела на Эльгене восемь лет.

Эта дама уже в годах, раньше, возможно, недурная собой, вышла за муж за главного инженера ремонтно-механического завода, эстонца с Дальнего Востока Мерка, опытного спеца, умного, но медлительного и крайне осторожного человека, который, как сплетничали в поселке, за всю жизнь не сделал ни одного неосмотрительного телодвижения. А его жена, которая читала очень много и была в нашей "бригаде книгоносов", из конспиративных соображений никогда не говорила о какой-нибудь новой книге, пока не узнавала, как о ней судит "Литературная газета", официальный орган Союза писателей, выражавший принятое в Москве "общественное мнение".

В конце войны приезжал на Колыму вице-президент США Уэллес и проверял, имеется ли в наших краях достаточно золота, чтобы продлить Советам помощь по ленд-лизу ("студебеккеры", самолеты, теплоходы "ли берти", продукты и т. д.). Как ему устраивали торжественный прием, как прятали в эти дни всех зеков, переодевали надзирателей в горняков, когда американец посещал прииски, как Гридасова, жена всемогущего хозяина Дальстроя Никишова, подарила Уэллесу будто собственноручную вы шивку (на нее работал целый швейный цех латышек-зечек), как по всей Колыме спиливали вышки – это отдельная история, результат же был таков: американцы убедились, что на Колыме очень много "металла"!

...В частной жизни Клара пережила страшную трагедию: вышла замуж за полуграмотного киномеханика-армянина, который подал ся в старатели. Они бешено зарабатывали, получая в сезон от сорока до ста тысяч рублей, но трудились не покладая рук. Муж Клары Алексеевны был единственным в артели, кто работал, как говорится, "не бей лежачего", числился маркшейдером, то есть государственным контроле ром, за что получал в месяц восемь тысяч рублей – больше, чем на чальник Горного управления! Но "жадность фраера губит" – и этого показалось ему мало. Он связался с бандой, которая в течение ряда лет похищала золото и продавала его за границу. Было в ней более ста человек, в основном осетины, ингуши, армяне и другие кавказцы, а также таджики и один единственный русский, который и погорел.

Бандиты похищали золото с приборов, подкупая охрану, артельщикам платили за золото вдвое больше, чем государство, и весь золотой поток шел в Свердловск (частично даже почтовыми посылками), где металл переплавляли в слитки, а слитки шли через Ригу и Таллинн в Швецию. В Свердловске сидела преступная бухгалтерия и регистрирова ла каждый грамм. Таким образом, на процессе узнали, что на долю кино механика выпало аж пятьдесят шесть килограммов! Он жил, естественно, припеваючи. Навестив один раз Клару Алексеевну, я увидел в квартире огромный радиоприемник, горы ковров и хрусталя, а во дворе – новый "козлик"-вездеход.

Мужа и несколько его сообщников расстреляли (всего судили сто тридцать два человека). Чеченцам и ингушам запретили работать на колымских приисках. После конфискации имущества Кларе Алексеевне оставили кровать и пару стульев – все остальное унесли. Ценностей у нее осталось – один приемный сын да партбилет

Сдавая склады, Гинзбург поторапливал ревизора: ему хотелось до осени перебраться в Ровно. В это время в контору пришел новый начальник Вихман, о котором было известно, что он солдафон и очень строг. Но Ефим и с ним нашел общий язык, и теперь уже Вихман подгонял бухгалтерию, и к осени все дело завершилось. У Гинзбурга был колоссальный подот чет, а склады он сдал так, что еще много лет потом в нашей конторе говорили: "сдавать, как Гинзбург". Обычно подотчетники имели недостачи, небольшие перекрывали из своего кармана, и ОБХСС оставался удовлетворенным, но если обнаруживались существенные излишки – это означало обман населения и воровство, – тогда нередко заводилось уголовное дело.

Гинзбург же постоянно бегал по знакомым торгашам, комбинировал, выравнивал картотеку, заглядывая далеко вперед, и при завершении отчета у него недоставало 14 рублей и 37 копеек! Такого не быва ло еще в истории конторы! Подписывая все документы, главный бухгал тер поздравил Ефима. Потом спросил:– Слушай, Гинзбург, подогнал ты все идеально – неужели нельзя было без этих копеек?
Гинзбург задрал штанину и ответил:– У меня сошлось абсолютно все! Но вчера взял себе пару носков – имею я право после всего надеть новые носки, а?

Володя Гедуш и на продовольственном складе стал доверенным лицом, работал безукоризненно, даже как-то поймал экспедитора, который при сдаче мяса подкладывал под весы магнит. А я начал приспосабливаться к Гейнриксу, это был странный симбиоз. При первой встрече он признался мне:
– Знаешь, Ефим тобою очень доволен, я без его рекомендации не взял бы тебя – нехорошо, если рабочий умнее заведующего...
За такую откровенность я был ему очень признателен. Часто складские рабочие безобразно обкрадывали своих хозяев, но мне это было не по нутру. Да и не имелось у меня на "материке" ни кола, ни двора, а в Ягодном – все на глазах, да и вообще "у этих нерусских красть не заведено"...

Новый начальник Вихман вошел к нам внезапно: невысокий коренастый брюнет с волевым лицом, на модном костюме – значок парашютиста. Во время войны капитан-лейтенант Вихман командовал крымским партизанским отрядом, который освобождал Ялту. С первых же шагов начальника стали у нас уважать, он никогда не по вышал голоса, а подчинялись ему беспрекословно. Был толковым, но выслу шивал совет любого, даже грузчика:– Да, это резонно, подумаю, – обычно говорил он и никогда не забы вал обещанного.

Не боялся Вихман никакой работы, видно, научился тому дома, у отца-столяра. Осенью пять человек из конторы послали в Эльген на помощь совхозу. Мы сбегали домой, собрали кое-какие мелочи и сели в отъезжающий грузовик. К нашему удивлению, в кузове оказался и начальник конторы с армейским вещевым мешком, в старой спецовке и гимнастерке с ор денской колодкой в три ряда. На совхозном току начальник был веселым и дружелюбным, шутил и не обижался, когда острили на его счет.

Мое положение на базе значительно отличалось от обычного для грузчиков. Во-первых, я был непьющим (диковина не только среди моих кол лег, но и среди кладовщиков) и, во-вторых, ко мне то и дело заходили конторщицы, чтобы узнать мое мнение о моде, книгах и разных житейских делах – я ведь гораздо больше их знал о "западной жизни", не говоря уж о том, что многим заочницам техникумов и институтов помо гал, точнее, писал за них контрольные переводы.

Часто заглядывала ко мне начальница торгового отдела Хорина, жена второго секретаря райкома партии, перед которой все лебезили, я же, смеясь, разговаривал с ней на равных: мне ведь нечего было бояться какого-нибудь ущемления, раз я и так стоял на самой низкой ступени иерархической лестницы, а кроме того, мне просто нравилось издевать ся над разными индюками или их женами. Помню, она только что верну лась из отпуска, а я настоятельно поинтересовался, чем она занималась на Кавказе, и явно не удовлетворился ответом: "Ездили на Рицу, учили песни". Смутившись, она густо покраснела и выбежала, видно, "на воре горела шапка".

Служила в конторе здоровенная Анна Ильинична, она на субботниках косила как мужик – у нее была милая привычка меня (да и других) постоянно "жалеть": "Как вы сегодня ужасно выглядите!" Это мне так надоело, что один раз, явившись в бухгалтерию (рассадник сплетен), направился прямо к ней:– Боже мой, что с вами, Анна Ильинична – вы измеряли температуру? Посмотрите на себя в зеркало: на вас лица нет!..
Я отметил ехидную улыбку на устах Генриетты Михайловны Мерк-Рубинштейн, а Ильинична побледнела и больше никогда не печалилась о моем здоровье.

Но все эти шутки и разговоры были короткими паузами меж бесконечных ящиков, мешков, мотоциклов и холодильников, которые шли на склад и обратно через мои плечи. А рулоны линолеума – самый дьявольский груз, несподручный и тяжелый, до двух центнеров и больше! По несколько раз мы перетаскивали доставленные утром из аэропорта странные, длиннющие, зашитые в мешковину тяжести, тоже от центнера до трех. Они оказались ,калугой – самой крупной в России рыбой из породы дальневосточных осетровых, двух-трехметровые, веретенообразные, с великолепные вкусом. Пожалуй, только бидоны со сметаной из Эльгена были приятным грузом: в дороге сметана под крышкой сбивалась в жирные сливки, сладкие, как крем на тортах.
* * *
...В конторе без конца заводили разговоры об экономии, но это были пустые слова. На отдаленном озере Дарпир, в получасе лета, стояло небольшое якутское село. Вместо того, чтобы зимою вовремя завезти туда на тракторе годовой запас муки, сахара, консервов, горючего, нанимали летом вертолет. Он прилетал из Сеймчана, что в трехстах километрах, а стоило это удовольствие ровно три тысячи рублей за час! Сев на уже погруженную машину, чтобы перегрузить ее на вертолет, я ради интере са провел хронометраж. Вот что получилось.

Летчики сидят в гостинице и обедают, мы ждем их двадцать минут – 1000 рублей. Едем на вертолетную площадку за поселком – десять минут или 500 рублей. Спорим пять минут: нужно ли грузить бочку с повидлом. Решаем, что не нужно, потом пять минут раздумываем – погрузить все-таки надо. Всего десять минут, опять 500 рублей. Летчик побежал за папиросами, потом еще раз за спичками – пятнадцать минут или 750 рублей…
Это не отчет для бухгалтерии или нормировщика, поэтому не продолжаю, но тогда я очень ясно понял, почему нет у нас денег и что такое головотяпство…
* * *
Как-то летом пришел к нам на склад Шнеерсон с хорошенькой стройной девушкой и представил ее:– Вот, Корней, Петро, новый ваш товаровед, введите ее немного в курс ваших дел, она только что из института.– Меня зовут Ада Сологуб, – представилась девица. У нее были вол нистые каштановые волосы и серьезное лицо. – Наверное, слышали, мой папа главный бухгалтер, мы приехали неделю назад.

Она внимательно осмотрела все складское хозяйство, после чего Корней заметил ей: – Ваш отец, говорят, очень строгий человек, и вероятно думает, что мы тут все жулики. Полагаю, пройдет немного времени, и он пере менит свои взгляды. – Не думаю, – отозвалась девушка. – Он очень принципиальный, тщательно соблюдает законы. У него нет никаких слабостей, даже не курит. Одним словом – прекрасный, кристально чистый человек…

Сологуба мы уже знали, он успел побывать на всех складах. Выглядел главбух и в самом деле неплохо: красивый, с умным приветливым лицом, аккуратно причесан и чисто одет. Но это было обманчивое впечатление: на поверку он вышел настоящим людоедом! Ни один день не проходил в бухгалтерии без заплаканных женщин, даже грозная Анна Ильинична выходила от него в слезах. Хладнокровный Гейнрикс скрежетал зубами, если кто-нибудь упоминал имя – Сологуб…

Но скоро оказалось, что "кристалл" Ады был с некоторыми разводами. В газете написали, что комиссия электростанции нашла фотопленку в электросчетчике на квартире нового главбуха продконторы. Пленка тормозила шайбу счетчика, снижая таким образом показатель расхода электроэнергии. На следующий день меня встречает Корней:
– Читал вчера о нашем Сологубе? Я кивнул утвердительно. – Утром послал ему в конверте вырезку, наклеил на бумагу и написал большими буквами "ЖУЛИК"!
Но Сологуб не угомонился. Несколько людей отдал под суд, и ненависть к нему возрастала.

...Пока я таскал свой "Титаник" по экватору, бывали и несчастные случаи, но сравнительно, даже удивительно редко, особенно если учесть, что звенья грузчиков, как правило, работали полупьяными, а то и набира лись среди трудового дня до положения риз. Кроме того, примитивная и редко появляющаяся "техника", точнее, кран, наш спаситель, часто барахлил в самое неподходящее время. Один раз у крана разогнулся крюк и он уронил на меня с трехметровой высоты длинный ящик – целый при лавок! – весом около тонны! Но мне повезло: ящик угодил на борт машины, я успел согнуться – быстрее к ниже я вряд ли когда еще приседал!

Другие поскальзывались и попадали под грузовик, но чаще сами были виноваты в своих несчастьях. Два года грузил я на пару с коренастым Володей Зайцевым – его громадная жена с нежным персиковым цветом лица работала кочегаром, и была у них куча детей, кажется, шесть. Этот Володя никогда не носил "верхонок" – брезентовых рукавиц, оберегающих от легких травм. Руки его всегда были перевязаны, в ссадинах, крови – он ругался, стонал, но верхонки так и не надевал.– Эх, ты, Володя, ведь руки – инструмент грузчика, их надо беречь!– Знаю, Петро, знаю... ну никак не могу привыкнуть!..Веселый бесхитростный мужик, пил он безбожно, так и умер от инфарк та – в сорок три года...

Я носил не только верхонки, но также кожаные напульсники, как штангист, они и укрепляли к защищали запястья. Был случай, разгружал я стекло – тоже очень несподручный груз с большим весом, – и отбитый кусок витринного стекла выпал из ящика и почти совсем перерезал кожу моей манжеты. Представляю, что было бы без нее с моей рукой!

Летом я надевал на работу японскую армейскую рубашку, их, как трофей, привезли со складов побежденной квантунской армии и продавали по пятьдесят копеек, а потом остатки пустили на ветошь, хотя это бы ли прекрасные рубашки, которые не прокусывали комары. Все мы обязательно носили кирзовые сапоги, их голенища несчитанное число раз спасали ноги от увечья, на синяки сквозь кирзу от ударов ящиков не обращали внимания.

Утром я вставал рано: гимнастика во дворе – зимой и летом босиком, – обтирание снегом, после яичница, макароны, кофе и бегом на работу не в быстром темпе – и так из года в год. Но до этого, проснувшись, бросал взгляд на узкие стекла окна: какой будет сегодня погода? Дождь летом – чистое мучение, мы ведь грузили под открытым небом, а зимой, между ноябрем и мартом, теплее сорока градусов не часто бывает! Летнее солнце почти не сходит с горизонта, но при дожде сразу холо дает, неуютно, того и гляди, начнется снегопад, это на Колыме случа ется в любой месяц… Но ничего не поделаешь, склад есть склад, лю ди хотят жить, и мы развозим все им нужное по точкам…

В очередной раз нас завалили мукой: караваны "мазов", "кразов", "татр" с прицепами стояли в очередях до самой трассы. Неделями мы только и знали – бегать по трапу. Работали сдельно, и вдруг сортировщики – они-то не грузили! – возмутились, что мы-де зарабатываем слишком много, и нас перевели на оклад. Но тогда мы, грузчики промтоваров, категорически отказались разгружать продукты.

Первый год, когда моим кладовщиком был Гинзбург, а начальником базы Морозов, нас часто задерживали вечерами, иногда даже вызывали из дома, но существовало железное правило: на следующий день с утра не выходить. После Гинзбурга об этом позабыли, и мы постоянно перерабатывали: начальство не разрешило оставлять неразгруженные машины до утра, ибо за это в автобазу платили пени. Продукты разгружали дежурные звенья, их за водку задерживали на любое время.

Однажды утром я на несколько минут опоздал на работу, а стоявший возле вахты начальник базы сделал мне резкое замечание. Я вскипел и бросил ему:– Вчера вечером мы переработали целый час! – И сразу пошел к на чальнику конторы. В конторе заявил:– Я не собираюсь кого-нибудь на базе агитировать. Кто на сдельщи не – за поллитру до утра готов работать. А со мною другое дело: или вечером вовремя домой, или же отгул, но утрам! Рыжий Камин, охотник, рыбак и бабник, знал меня и только кивал головой:
– Ты вообще прав, приходи утром позже, так и быть... Таким образом, получив добро, я принципиально приходил утром на полчаса позже – на базе скоро к этому привыкли. Если ж намекали на опоздание, у меня имелся один ответ:– Идите к Камину – он в курсе дела. А к Камину без особой нужды заходить опасались: он был "непредсказуем".

Так мои будни и проходили, месяц за месяцем, год за годом – опять сотню холодильников разгружать, а помощников никого, бригада занята или пьяна; дальше машина со сковородками – до чего паршивы эти небольшие тяжелые ящики с литьем! – и мыло, мыло, мыло – легкие упаковки, каких-нибудь сорок килограммов, но их сотни и сотни! И штабелевать надо осторожно: десятый ряд может запросто завалиться... Стекло в рамах – сто двадцать кило, снимать с машины надо аккуратно: чуть прозевал – ломается. Или дробь – маленькие пудовые грязные от свинца мешочки завозили осенью перед охотничьим сезоном, я таскал по шесть-семь штук за один раз, а разов этих было тоже сотни и сотни...

Ревизия для завсклада – это бессонные ночи, доплата из собственного кармана (в лучшем случае). Сколько на своем веку повидал я "по горевших” кладовщиков! Для меня ж ревизия означала новые мытарства: перекладывать при ревизоре все товары, штучные тщательно пересчитывая. Особенно "приятно" перебирать зимой в холодном складе стаканы или ложки. Считали сотни и тысячи подушек, чулок и прочего, волновались вместе с кладовщиком.

Некоторые ревизоры помогали нам. Был такой Козырев, фронтовик уже в годах, так он рюмки и стаканы переставлял зимой голыми руками, которые у него, видно, совершенно задубели, а, может, помогала водка во время перекуров в теплом месте. Но страшнее всего была ревизия на продуктовых складах: там приходилось перевешивать сотни тонн заморо женного мяса. Ревизор с кладовщиком дрожали в полушубках, а мы в те логрейках при минус пятидесяти в холодном металлическом складе обли вались потом под тяжестью свиных и говяжьих туш. Потом долго гнали чаи на теплом складе, кто и коньяк, и травили бесконечные рассказы о войне, о случаях из ревизорской практики или о прочитанных книгах.

Иногда появлялись завмаги из тайги, с "дальних точек". – Выручай, Корней, у меня шесть "Зорких" не хватает. После провер ки выпишу их, а пока так, для ревизора…
Я старался не вникать в эти комбинации, в картотеку Корнея ни разу за все годы не посмотрел, хотя подолгу бывал на складе один: старался не замечать подозрительных операций. Из отпуска Корней писал мне: " Узнай, прошу, не интересовался ли моими отчетами кто-нибудь из бухгалтерии или ОБХСС?" Я ответил отрицательно, и он решил вернуться еще на год-другой, но работал уже крайне осторожно.

При смене начальства вся контора кипела интригами, сплетнями. При Камине пошло татарское нашествие на места, от водителя до начальника базы. Камина сменил Израелянц, и повсюду развелись армянские экспедиторы, водители, завмаги, пока они не проворовались и не уступили место обычным "среднепьющим" русским. Израелянц, кстати, был толковым, спокойным начальником, но бабником ужасным, и его русская жена два с лишним года устраивала ему нескончаемые скандалы. А бывший начальник отдела кадров Седов так и остался вечным заместителем, дальше временного и.о. не доходил, несмотря на вся кие дипломы – очевидно, райком ему контору не доверял.

...я разгружал нескончаемые магнитофоны, ящики с хрусталем всех сортов, одеколоном и посудой, тюки брюк и бюстгальтеров для зечек, горы валенок перед зимним лагерным сезоном. При этом Гейнрикс записывал лагерям второй сорт за первый и делил с их кладовщиком разницу в четырнадцать рублей за пару. Умножьте на тридцать тысяч – вот откуда брались у него деньги, а зекам сорт безразличен, лишь бы обувка была первого срока!

Были еще туристские походы, сложные восхождения в ближайших горах, визит в военкомат после окончания срока поражения в правах. Военком Баранов (я ему накануне подобрал на складе красивую кожаную шапку-уша нку) заносит в мой военный билет: "Рядовой необученный" и, улыбаясь, замечает:– Я знаю, что вы не рядовой и тем более не "необученный", но вы же в Красной Армии не служили... Правило такое! – Понимаю, но хотя бы в пехоту не записывайте! – А куда же? Если бы водительские права...
– Права – вот они, только что сдал... – Ну и прекрасно! Запищу: "Водитель колесных машин"...Так я попал в мотострелковую часть, на бумаге, конечно, а после окончания курсов радистов-телеграфистов записали еще знание четырех языков, но в военные переводчики не взяли. Потом в один прекрасный день вызвали нас, несколько стариков, в военкомат и объявили: вас с военного учета сняли, но если обстановка потребует, призовем обратно.

И я спокойно вернулся к своим рулонам линкруста. Он похож на линолеум, но дьявольски тяжел, небольшой ящик весит пять пудов. Однажды ки нул такой груз в штабель на пятый ряд (выше головы) и надорвался, что-то под ложечкой хрустнуло, но об опасной травме диафрагмы узнал спустя почти тридцать лет.

Вообще штабелевка – настоящее искусство. Особенно зорко надо следить за тем, чтобы мешки с мукою не разъезжались по углам. Подымаешься с мешком на спине по ступеням из тех же мешков на четыре-пять метров и укладываешь его предельно осторожно; хорошо еще, если он весит не более шестидесяти кило, или китайский, этого на плече почти не за мечаешь. Лишь в шестидесятые годы появились мешки в полцентнера, из-под сахара, до этого были американские да наши, величиной с матрац и весом сто три килограмма – настоящая пытка. Их даже вдвоем подавать было нелегко, а мне приходилось грузить без партнера, взваливать на себя. Джутовый жесткий и твердый куль раздирал плечо, руки, щеки и спину как наждачная бумага.

Когда работа идет конвейером, звеном, подают двое, а с высоты один должен подавать на плечо. Двое-трое легко успевают относить, но если большая бригада, подавальщики еле-еле справляются. Носильщикам тоже достается: поднимать груз по узкому, скрипучему, иногда шатающемуся трапу на высоту кузова, осторожно его складывать, и это две-три сотни меш ков подряд, да еще на морозе!

Но что мешки с мукой? Пустяк в сравнении с завесами мяса. Полтуши быка или здоровенной коровы надо снять с машины и осторожно положить на уже нагроможденный на весах штабель. Подает обычно могучий Яша Биченов, огромные бицепсы вздуваются, голая грудь взмокла от пота (много раз в этой роли бывал и я), а мы тащим девяносто, сто, сто десять и больше килограммов и укладываем их на весы бережно, как грудного младенца. Бараны легкие, но лежат на весах очень шатко, трехметровая конструкция то и дело разлетается, и мы со страшными проклятьями заново строим клетку из мороженых туш на узкой площадке весов.

Водку привозят в рефрижераторах, по двести восемьдесят ящиков в каждом, ящики легкие – двадцать бутылок, но штабеля ставят недалеко, на краю склада. Длина машины – тринадцать метров, носильщики так и снуют, особенно в начале, и с подачей приходится лихорадочно спешить. В кузове я один, обычно полуголый, бегаю, пою как умею, благо никто не слышит, мне так веселей работать. В рефрижераторе зимой теплее, чем на складе, и существенно, что ветра нет.

Бывают забавные случаи с рефрижераторами. Однажды такой "сундук" прибыл в сопровождении пожарной машины: загорелся, не доехав до базы всего шесть километров. Подавать полез наш шутник Королев, подал первую вагонетку с про дуктом, и вдруг – крик, шум, и он вылезает на четвереньках из-под машины: сгорел пол и он провалился в дырку. В "сундуке" был голланд ский сыр, все его стены облепили расплавленные лепешки, их, конечно, актировали, и мы долго еще закусывали лепешками – списали больше тонны сыра! А когда привозили виноград, арбузы или дыни, их ела вся база: половина груза теряла товарный вид, и мы потом еще пили из бо чек "фруктовый сок".

Но приятные события случались нечасто, обычно работали очень тяжело, получали травмы. Меня от серьезных увечий судьба избавила, хотя я никогда серьезно не берегся. Один раз зажал пальцы в узких две рях холодильника – толкал широко нагруженную вагонетку. Пальцы были в рукавицах, примороженные, я сразу ничего не почувствовал, лишь потом обратил внимание, что из рукава капает кровь.

Проклятый груз – мотоциклы с коляской в большом ящике; ставишь его на попа, а затем опрокидываешь на край кузова машины. И смотри в оба, чтобы ящик не соскользнул обратно, а то прижмет к борту… А посуда! Эмалированная – пустяки, легкая, не бьется, но с тарелками сложнее. Фаянс и бьется, и тяжел, а в каждом ящике разные сорта и изде лия. На ящике номер, а расшифровка у кладовщика, иногда долго переворачиваешь их, пока доберешься до нужного покупателю, по закону подлости обычно самого нижнего из четырех-пятиэтажного ряда.

Достанешь – потом нужно снова все ставить на место… Литой товар – утятницы, сковородки – тяжелый, но тут хоть ящики берешь подряд. Есть еще алюминиевые лодки, они весят ровно пять пудов, здесь, правда, помогает новый хозяин: он отвозит лодку прямо к себе домой. Кровати тоже в рамах, но есть резон снимать их – прекрасные доски, которые мне дома крайне нужны, строю из них сарай, крышу и мало что еще…
Так идут и уходят дни, месяцы, годы – и я шагаю, шагаю под грузом и обратно порожняком; старею, лысею и заполняю уже почти наполовину мои воображаемые пароходы...

Я лишь один месяц проработал у Корнея, как после обеда на склад явилась медсестра и обратилась ко мне; – Я работаю в онкологии. Вас врач просит к нему зайти, если можно, отпроситесь прямо сейчас.

Приглашение не из приятных, хотя я себя особенно больным не считал, но рак есть рак, а мне только что стукнул подозрительный возраст – сорок. Поэтому пошел в поликлинику не в очень веселом настроении. Паци ентов у врача не было, я сразу вошел в кабинет. Встретил меня крепко сложенный блондин в очках.
– Простите, если вас напугал, но у меня к вам огромная просьба: собираюсь идти в аспирантуру, а для экзамена нужен иностранный язык – мне сказали, что вы знаете английский. Не могли бы вы со мной позаниматься до весны?

С тех пор прошло более сорока лет, но и теперь поражаюсь: какой же все-таки я был простофиля. За свои долгие колымские годы имел де сятки учеников, почти все находились в гораздо лучшем материальном положении, однако никто не предложил мне за мои труды оплаты. Неред ко терял с ними уйму драгоценного времени, и все как-то стеснялся заикнуться о деньгах. Уж не знаю, чем это объяснить: либо буржуазным воспитанием (“говорить о деньгах некрасиво”), либо полным отсутствием коммерческой хватки – короче, меня годами эксплуатировали. Единственный человек, который постарался отблагодарить меня… Впрочем, об этом расскажу подробней.

Зашел я однажды с Янсеном на почту, спросить, нет ли чего "до востребования". Дело в том, что мой почтовый ящик дома стали грабить. Я получал много журналов, в основном гэдээровских, и они пропадали. Поэтому и перевел всю свою почту на "до востребования". Кражи, впрочем, нашли неожиданное объяснение: один мой немецкий журнал я увидел на кухонном столе своего соседа Когута. Дома был только десятилетний Игорь, вообще хороший и совсем не хулиганистый парнишка. Меня он явно испугался.
– Игорек, откуда у тебя мой журнал? Ладно, папе не скажу, только объясни – зачем он тебе? Ты же по-немецки не читаешь? – Ой, не говорите, пожалуйста, папе! Я думал, что там авиамодели!.. В это время среди школьников свирепствовала болезнь – поголовное увлечение авиамоделями. То и дело где-нибудь за домами подымались легкие самолетики из промасленной бумаги и с резиновым "моторчиком", некоторые летали довольно далеко.

А грузовики все шли и шли, я таскал ванны, пианино, холодильники, мебель – от табуреток до трехстворчатых шкафов, шифер и б

Сохранено