Холод

ujzos_kakoi_to — 14.09.2011 Не помню, чтобы я в детстве как-то особо мерзла, скорее наоборот - мне часто бывало жарко, я же была активная девочка и постоянно носилась, а мама все закутывала и закутывала меня поплотнее, наматывая шарфики, натягивая поглубже теплые шапочки, настаивая на теплых рейтузах (по-моему, даже летом). Ее первое действие, когда я приходила с улицы - щупать мне руки-ноги, уши и нос. Если они были хородные, а ноги нидайбох еще и мокрые - все, горячая ванна, а иногда и тазик с горчицей, мне были обеспечены.

Я с тоской и завистью разглядывала одноклассниц, которые до самого первого снега ходили без головных уборов, красиво раскинув распущенные волосы по спинам. Стаскивала свои ненавистные шапки, запихивала их в портфель, шла с непокрытой головой, гордо потряхивая косичками. Затылок, кстати, мерз довольно ощутимо, и кончики ушей тоже. От рейтузов избавляться было сложнее, но в средних и старших классах, слава богу, мне уже чаще всего удавалось уйти без унизительной проверки: мы с мамой уходили по своим делам в разное время.


Когда я поехала учиться в Питер, самой важной частью моего гардероба были теплые вещи, занимавшие почти весь мой чемодан. Там были гамаши с начесом, гамаши без начеса, теплые шерстяные водолазки, варежки аж трех видов, свитер толщиной с шубу, пуховая шаль, мохеровый прибалтийский шарф, и мне только ценой кровопролитных боев удалось отбиться от шапки-формовки из нутрии и лохматой искуственной шубы длиною в пол. Мама пыталась еще всучить мне с собой одеяло из верблюжьей шерсти, коврики на пол и утепленную изнутри старой цигейковой шубой куртку, с капюшоном, застегивающимся на манер космического шлема, практически герметично: сама сама ее сшила для меня. Мне казалось той золотой и ласковой осенью, что Питер - это по сравнению с нашим Уралом почти тропики, и я с легкостью пробегаю всю зиму в ветровочке модного фасона, вся такая красивая и легкая, как лань. Без всяких идиотских шапок, тем более старообрядческих формовок, само собой. Максимум - кепка или бандана, исключительно для красоты.

Уже в октябре мне стало ясно, как я заблуждалась. В тот год как раз осень была стремительной, ранней, и закончилась всего за пару недель, сменившись бесконечной мокрой крупой в лицо, пронзительным ветром с залива, темно-серыми плотными облаками на уровне девятого этажа. Про отопление в общагах было даже не слыхать: по всему корпусу меняли трубы, и ремонт грозил затянуться до самой зимы. Друзья по общежитию показывали мне, тощей домашней барышне в крупный синий пупырышек, самодельные печки-трамвайки, или дырчатые кирпичи, обмотанные раскаленными докрасна спиралями: вот так надо обогреваться, на отопление надеяться бессмысленно. Я ходила по вечерам по гостям, вместо того, чтобы учиться: грелась. Мы с подружкой заклеили окна в комнате, но теплее все равно не стало. В довершение картины вдруг отключили горячую воду на неопределенный срок, и мне окончательно стало ясно, что Питер гораздо ближе к Северному Полюсу, чем к тропикам. Я спала, надев на себя все гамаши, которые мама впихнула в мой чемодан практически насильно, и пару водолазок вместе со свитером, а голову обматывала пуховой шалью, и все равно утром было совершенно невозможно заставить себя вылезти из-под двух одеял. Иногда поверх одеял приходилось наваливать и куртки. Звук ни в чем не повинного будильника я ненавижу до сих пор.

В конце ноября с проводником мне передали посылку из дома: коврики, свернутые в рулон, двухспиральный крошечный маломощный рефлектор, верблюжье одеяло и ту самую куртку на цигейке. Мы вдвоем с соседкой по комнате радостно тащили это добро сначала в метро, потом в электричку на балтийском, потом пешком от Университетской до общаги, потом пешком на 5 этаж - в довершение бытового апокалипсиса того года довольно долго не работали лифты. С ковриками, теплым одеялом и калорифером жить стало немного веселее. Дали жиденькое отопление, от которого батареи были еле живые, но хотя бы не ледяные; соседка по комнате выпросила у кого-то из старших товарищей по партии вожделенный кирпич со спиралью. От него почти мгновенно по комнате расползалось блаженное тепло и запотевали окна, как в бане, но горели и искрились розетки, и то и дело вышибало пробки в щитке, поэтому кирпич мы включали только на время. Круглые сутки в комнате работала маленькая соседкина плитка, диаметром с кружку: скорее иллюзия тепла, чем реальная польза.

Выходить из общаги мне приходилось около 6-45, чтобы успеть на электричку в 7-17. Выходить на улицу было реально страшно: казалось, что за окнами мокрый ледяной ад. Если нужную электричку отменяли, то приходилось еще полчаса трястись, подпрыгивать и стучать зубами на платформе, продуваемой со всех сторон, пока не приходила следующая электричка, на 7-47. Именно в тот год я научилась курить, спасаясь от холода: иногда мне казалось, что тлеющий уголек на кончике сигареты меня греет. Я научилась отличать теплые вагоны от холодных, трясучие - от плавных, и заскакивала на автомате в нужный, стараясь побыстрее приткнуться в уголке, чтобы еще хоть немного поспать. Иногда, впрочем, до самого Болта приходилось ехать стоя. Какое там "почитать конспекты", что вы. Я и на лекциях-то весь первый год спала, ничего не могла с собой поделать, особенно если в аудитории было тепло или препод разрешал сидеть в верхней одежде: голова сама клонилась все ниже и ниже, голос препода сливался в уютное бормотание и вскоре пропадал вовсе, глаза закрывались, и разлепить их не было никакой возможности. Мой сон того времени был больше похож на обмороки. Сколько раз я проезжала мимо своей станции, и оказывалась в Рамбове!

В дУше можно было дождаться горячей воды, если выкрутить красный краник на максимум и уйти пить чай. Через некоторое время в душевой уже были клубы пара, мгновенно оседавшего каплями на стенах в холодном коридорчике, стоило только приоткрыть дверь. По вечерам мне не хотелось из душа вылезать, пару раз я даже засыпала сидя, привалившись спиной к холодному кафелю, и просыпалась от того, что ноги мои были красные и распаренные, а спина примерзала к стене. Совсем не удивительно, что у меня начались разнообразнейшие болезни: сначала герпес, одновременно по 5-6 болячек, преследовавший меня несколько месяцев, потом ячмени один за другим, потом сопли, кашель, головная боль, ломота во всем теле, невозможность просто встать утром с кровати. И абсолютная невозможность выучить те несколько сотен латинских названий, которые требовали на практике по анатомии дважды в месяц. Мне казалось, что мой мозг впал в спячку навсегда, и я не способна запомнить даже номер автобуса, который ехал по нужному мне маршруту. Я думала: какая это была ошибка, ехать так далеко от дома! Зачем мне сдался этот холодный мокрый негостеприимный город? Эти кошмарные общаги? Этот продуваемый всеми ветрами биофак в здании 12 коллегий, с его высокомерными преподами, плетущими интриги друг против друга, с вовлечением студентов в свои разборки? Совсем не так я представляла свое прекрасное студенческое будущее, когда увидела себя тем летом в списках зачисленных, обмерев от счастья.

А зимой меняли пути в направлении Балтийский вокзал-Ораниенбаум. Разобрали один путь, по оставшемуся второму раз в 2-3 часа проползала электричка, потом по тому же пути - другая, в противоположом направлении. Моя ежедневная дорога до Главного здания превратилась в настоящий адский ад, особенно тогда, когда до станции Университетская электрички перестали ходить вовсе - либо останавливались в Новом Петергофе и дальше не шли, либо шли сразу до Рамбова, проскакивая мою остановку. Помню, однажды поздним стылым вечером я застряла в Новом Петергофе на автобусной остановке. Первые полчаса было еще ничего, нормально. Один за другим подъезжали автобусы ненужных направлений; подошвы постепенно примерзали к заледеневшей земле, завывал ветер с залива; я пыталась укрыться от пурги за ветхой остановкой, боясь уйти в здание вокзала, чтобы не пропустить свой автобус. Сквозь замерзающие очки разглядывала номера подъезжающих автобусов, курила на ветру одну за другой сигареты, держа их в ледяных несгибающихся пальцах, подпрыгивала и притопывала. Через час у меня из глаз стали сами собой литься слезы, тут же примерзая где-то между шарфом и воротником. Время от времени мимо проносились машины, я завидовала их водителям и пассажирам страшной завистью - у них внутри было тепло, и скоро они уже будут дома, а я... Я думала, это не закончится никогда.

Когда через полтора часа моего топтания на 20-градусном морозе наконец показался мой сияющий 358-й автобус, я просто разревелась от облегчения. Кондукторша, толстая добрая тетенька, крест-накрест обмотанная пуховым платком через спину и грудь, когда я буквально впползла в автобус, цепляясь за поручень обеими негнущимися руками, уступила мне свое самое теплое место - на печке, и жалестно качала головой, и даже, по-моему, не взяла с меня денег за проезд. А я сидела и тряслась, и всхлипывала, и даже не могла говорить, когда тетенька участливо спрашивала, что у меня случилось, и больше всего на свете мне хотелось вечно ехать и ехать в этом сияющем громыхающем автобусе, на теплом кондукторском сиденье, потому что невозможно было представить, что уже через 20 минут из него придется снова выходить на мороз.



****



Через несколько лет, когда я уже училась на химфаке и мне уже не нужно было мучительно добираться с тремя пересадками из общаги до главного здания каждый день, расходуя на дорогу в один конец два с половиной часа своей жизни, появились маршрутки и автобусы, которые ехали от общаг прямо к зданию 12 коллегий. Эра электричек ушла в прошлое. Я к тому времени уже давно научилась одеваться так, как надо, а не так, как "красиво", но у меня до сих пор вид полудетых девиц с голыми поясницами зимой, без головных уборов, в мини и капроновых колготках, вызывает мгновенное содрогание и зуд в позвоночнике, я поджимаю пальцы в теплых сапогах и заталкиваю руки в меховых перчатках поглубже в карманы.
Наверное, это красиво. Наверное, это даже сексуально, не знаю. Но я не могу на это смотреть, сразу вспоминаю те свои полтора часа на автобусной остановке в Новом Петергофе.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив