Георгиев Анатолий Владимирович. Историк. Из записок мажора 2

jlm_taurus — 13.09.2025 "...Ошибочно считают сегодня, что в СССР не было моды. Хватало женских журналов — польских, болгарских, чешских и даже французских — все это использовалось как образцы. Когда появился „Бурда моден“, счастье свалилось в виде выкроек. А хороших тканей, натуральных и достойного качества, тогда хватало.

Мы с девчонками, конечно, постоянно менялись друг с другом одеждой, кое-что покупали у спекулянтов, что-то можно было найти в фирменных магазинах. Особенно любила индийский „Ганга“ на Смоленской набережной (еще один был в Гольяново, но туда было далеко добираться).

Как-то раз купила там платье из мятой марлевки, приехала домой, собралась на встречу с подружкой. Мама встала в двери, требуя его погладить. Все мои ссылки на современную моду ее не убеждали. „Жеваная“ Европа для нее не стала авторитетом: пришлось подчиниться.

А вообще мне с мамой повезло. Она была широко известным в Запорожье мастером-закройщиком — дизайнером, конструктором и портнихой в одном лице. Так что с тканями и модными фасонами у меня проблем не было».
***
Пока общество не придавало повышенного значения теме одежды, лично меня не трогали «запретные плоды» Америки, которым нас так долго учили, как сказал фараон… ой, «Наутилус». В моем случае Америка, Европа и прочие Японии со своими плодами-дарами пролетали мимо, правда, до поры и до того времени, когда они запретными быть перестали.

Возможно, свою роль играло отсутствие рекламы, постоянных призывов к шопингу и к трате денег на модные бренды. И наоборот, когда появились образцы для подражания, все изменилось. Помню, как полстраны обсуждало наряды Раисы Горбачевой, впервые засветившейся перед широкой публикой в «Литературном кафе» на Невском в мае 1985 года. Вышедший в том же году фильм «Самая обаятельная и привлекательная», возможно, впервые в СССР предложил с широкого экрана женщинам всерьез задуматься о своем облике. Следом, в восемьдесят седьмом, Энне Бурда привезет в Москву первый номер своего журнала для СССР и устроит накануне Восьмого марта грандиозное шоу в Колонном зале Дома Союзов. Еще через год (или через два?) белый плащ певца Димы Маликова — весьма спорный, если подумать, сценический образ — буквально взорвет мозг молодежи. Как говорил муж элегантной первой леди, процесс пошел…"
***
...В конце восемьдесят восьмого отец отправился в Турцию на дипломатическую работу — естественно, по партийной линии, то есть секретарем парткома всего посольства. И в нашу с супругой сторону потек скромный ручеек уже настоящей «фирмы́». Посольские могли заказывать вещи через каталоги, да и в магазинах Анкары продавали не только ширпотреб. Началось приобщение меня к миру высокой моды. Я особо не сопротивлялся: в ушах так и звучали Катькины слова про нищеброда.

В общем, я стал внешне превращаться в тот тип, о котором ныне пишут «знатоки» мажоров СССР. Был ли я рад этому? Уверяю, присланная родителями из Анкары видеодвойка куда сильнее грела мою душу.

Я попал в МГУ из средней школы, в которой был первым парнем на деревне. Безусловный лидер, избалованный девичьим вниманием и даже признаниями в любви, я привык высоко задирать нос. А тут в первый же день занятий, оценив состав аудитории, где декан зачитывал посвящение в студенты, я приуныл. Я был таким же, как все, даже хуже. Среди нас уже были ребята, прошедшие армию: мне они казались крутышами, конкурировать с которыми бесполезно. Нужно было что-то срочно придумать, чтобы окончательно не похоронить самооценку. Случай представился ровно через год.

В пионерлагерь под Бородино заранее прибыла группа продуманных юнцов во главе с начальником курса и комиссаром (ну куда же без него?), чтобы все подготовить к приему студентов, традиционно направлявшихся в начале второго курса на сельхозработы. Впоследствии эти избранные, к которым я прибился, задействовав административный ресурс в лице отца, с присоединившимися к нам поварихами из числа студенток должны были образовать элиту отряда — мажоров в тельняшках и телогрейках, освобожденных от работы в полях. Не барское это занятие месить можайские грязи! То ли дело пройтись по лагерю и насобирать опят на жареху.

Достаточно было мне продемонстрировать нашему коллективу свои кулинарные умения в виде жареной картошки с грибами в соусе «жюльен», и тут же родился ответ, как решить вопрос со сменщиком для прикомандированного к нам такого же безусого, как и я, повара из восьмой столовой МГУ. Остались живы после грибов — такому гастроному и весь отряд можно доверить. А после моего бодрого заявления о кулинарном курсе УПК в десятом классе у начальства отпали последние сомнения.

Знали бы наши вожди, что это был за опыт! Практику я проходил в модном заведении на углу Ленинского и Ломоносовского проспектов — кафе под названием «Луна». После я год в рестораны не ходил, настолько яркими вышли впечатления.

Поварами работали двое молодых, недавно дембельнувшихся парней, не отмывшихся от армейского пофигизма. Никаких техникумов или кулинарных школ за плечами. Зато антисанитария была выдающейся. Повара ходили в резиновых сапогах, ибо под ногами хлюпала грязь, и их не смущало подобрать с пола бифштекс, если он после подбрасывания (фирменный поварской прием) улетал на пол. Для этой цели у них за кушаком из вафельного полотенца вокруг талии была воткнута специальная вилка.

Нам, изумленным и не верящим своим глазам практикантам, доверили чистить замороженный лук в земляных комьях. На мое предложение его помыть, мне объяснили, что я идиот: слезами умоюсь. И чтобы сильно не расстраивался, три перекуса за четыре часа смены и как завершающий штрих — дегустация алкогольных остатков, уцелевших с вечера в баре на втором этаже. И возможность провести в кафе компанию в любом количестве и в любое время, минуя грозного швейцара на входе.

Интересно, наш начальник курса, зная столь ошеломляющие подробности, и в этом случае мне бы доверился? Или всему виной был мой оптимизм, замешанный на нахальной уверенности в собственных силах? Или грибы и вправду были хороши?

Я бросился в бой, как в морскую пучину, загремел противнями, ножами и терками. Внутренняя сила наполняла меня, я твердой рукой вел свой маленький отряд поварят от завтрака до ужина. А как иначе? Ведь рядом были девчонки, и на одну я уже положил глаз. Любовь творит с нами чудеса даже у кухонной плиты!

Как ни странно, все закончилось благополучно для всех — для меня, для начальства и даже для однокурсников. Более того, мой авторитет вознесся столь высоко, что уступал лишь старосте курса, тайно закупавшему все возможные виды алкоголя в соответствии с хотелками юных рабов картофельных полей. Через несколько лет, когда мы попали в военные лагеря, знавшие про мой кухонный подвиг безуспешно требовали от наших полковников делегировать меня на полевую кухню.

Чем не общественное признание? Быть может, это и был высший триумф моей суетной жизни! Ведь я не отступил при виде монструозных электрокотлов, огромных чанов и духовок, говяжьих полутуш и мешков с крупами. Более того, там, на кухне, где всегда было чисто, я встретил свою первую жену...

В СССР кабаки не были чем-то доступным лишь кругу избранных. При цене самого дорогого блюда в полтора-два рубля[27] компания из двух человек могла спокойно провести вечер с шампанским и фруктами плюс горячее — червонец за все про все. Не стоит сегодня судить о ресторанных ценах на основании старых счетов, встречающихся в Сети: официанты безбожно обсчитывали, особенно большие пьяные компании, причем не боялись оставлять следы в виде собственноручно заполненных счетов с личной подписью. Меню всегда было заранее напечатано на машинке, но ежедневно в нем проставлялись цены на имеющиеся в моменте позиции. Строчки часто не совпадали, что нередко приводило к спорам с халдеями. В общем, цены были вполне доступны простому человеку.

Потому-то в московские рестораны, которых было немало, постоянно стояли очереди, нужен был особый подход в виде умения дать взятку швейцару, чтобы вечером прорваться в зал, а если человек становился официантом в заведении общепита первой категории, про такого говорили: он достиг своего потолка. Рассказывают, что один из будущих «крестных отцов» Петербурга, который в восьмидесятых работал барменом в пивном ресторане, гонял свой персонал за то, что они подъезжали на работу на личных авто.

В семье в детстве мне привили бестрепетное отношение к посещению ресторана. Мы с отцом могли пообедать в «Славянском базаре» после посещения Сандунов или рвануть в «Узбекистан» после заплывов в исходящем паром на морозе открытом бассейне «Москва». Рассказывали, что шахтеры из-под Донецка могли слетать в столицу, чтобы славно отметить квартальную премию. Что же до московской интеллигенции, она себе ни в чем не отказывала: банкеты по случаю защиты диссертации, получения высокой премии или новой монографии в те годы были вполне рядовым явлением. Но моя ресторанная история в первые годы учебы в универе не была чем-то обыденно-привычным — это был форменный разгул.

Сразу оговорюсь: моя мажористость к этому не имела ровным счетом никакого отношения, зато приятельство с Рауфом — самое непосредственное. Так получилось, что на нашем курсе сложилось небольшое азербайджанское землячество, и я к нему примкнул, так сказать, за компанию, как национальное меньшинство.

...азербайджанцам из-за их характерной внешности было легче решать вопросы со сферой услуг, и рестораны не были исключением: столик на вечер в престижном заведении бронировался без проблем. И официанты их любили, ибо знали: эти на чаевые скупиться не будут, как и проверять в конце счет. В отличие от гостей столицы москвичи могли себе позволить, даже будучи изрядно подшофе, бросить на стол писульки официанта со словами: «Считай лучше, считай еще!». Был в моей жизни случай, когда в гостинице «Советская» хозяин банкета четырежды отбрасывал от себя счет и каждый раз получал новый и на меньшую сумму!

Однажды Рауф после очередного семинара в нашей группе мне предложил:— Хочу пригласить тебя на день варенья. Собираю наших — ну, земляков то бишь, — пойдем в ресторан. Покушаем, потанцуем, научим тебя нашим танцам.— А подарок? Что тебе подарить? — Не заморачивайся. Система простая: я плачу за стол, вы скидываетесь по червонцу на культурную программу. — Это как?
— Ну, в оркестр засылаете монету, они играют, что закажешь. Что тут непонятного? От каждого гостя — песня или танец в честь дня рождения.

Признаюсь, такая система была для меня внове. Понятное дело, я согласился и остался в полном восторге от вечера. Рассказать родителям, «что ужинали» (помните фразу Ширвиндта в «Вокзале для двоих»?), не смог, зато заказ музыки у ресторанных лабухов в качестве подарка имениннику — это было прекрасно и достойно пышного описания. Конечно, главным номером была лезгинка, причем несколько раз за вечер, и я очень быстро научился ее отплясывать. Асса!

Вообще московские рестораны того времени — это не про поесть, а про развлечься. Выйти в люди, на других посмотреть, себя показать, хорошо потанцевать, склеить даму на вечерок или с продолжением, как следует выпить, в конце концов. С последним у нас было скромно, зато гуляли от души, не успевая заправлять в брюки влажные после очередного танца рубашки. Я совершенно не помню, какие блюда мы предпочитали выбирать из меню, хотя обладаю в этом вопросе удивительной избирательной памятью, а столичным ресторанам первой категории было что предложить гостям. Но горячие кавказские танцы с платочком в стиле Мимино до сих пор как живые стоят у меня перед глазами.

В общем, скромный студент, а потом аспирант за десять лет умудрился побывать практически везде, если говорить о ресторанной столице, кроме «Националя», «Арагви» и «Интуриста» (туда, по слухам, можно было попасть лишь по приглашению гостя-иностранца), и даже прорвался в валютный ресторан в Центре международной торговли.

С последним вышла интересная история. Оказалось, была лазейка для советского человека, которому за валюту светила серьезная статья уголовного кодекса (знаменитая «бабочка» — статья 88). Если связи позволяли — в моем случае помог дядюшка, дававший уроки истории дочке администратора из ресторана «Русский», — можно было оставить рублевый депозит в бухгалтерии и выпить и поесть на эту сумму. Естественно, денег не хватало, чтобы продолжить праздник жизни, но ушлые официанты без проблем подтаскивали за рубли хоть водку, хоть коньяк, безбожно накручивая цену.

Я так разыграл приятеля, день рождения которого отмечали. Подошел к нашему столу официант, заранее мною проинструктированный и получивший на карман, и говорит имениннику:— Вам коньяк передали из Петровского зала!
Немая сцена. Все же валютный ресторан, народу много, но знакомых не видать, неужто кто-то из иностранцев сподобился? Долго меня пытали друзья, пришлось признаваться.

ЦМТ, этот оазис капитализма в центре столицы мирового коммунистического движения, поражал воображение советского человека. Огромный атриум с часами-петушком, прозрачные лифты — «жуки на стенах», солидные мэны, пьющие неизвестные напитки у стойки бара, яркие «ночные бабочки» — другой загадочный мир. Но в ресторане кутили по-нашему, по-российски — с размахом, с хороводами вокруг столов, и иностранцы, по-моему, были в полном восторге от наблюдений за широкой русской душой и с большой охотой принимали участие в общем веселье.

Мою свадьбу гуляли в знаменитом месте, в зале «Ротонда» ресторана «Прага». Всем известная полукруглая колоннада, за которой возвышается купол со шпилем, — это терраса, примыкавшая к залу. Она была заставлена в летнее время бетонными чашами с цветами, и мы устроили там импровизированную дискотеку под магнитофон. В одну из таких чаш мою тетку попытался уронить во время танца подгулявший гость, приземлившийся точно по центру клумбы, — все тот же бородатый Костя.

Увы, это оказалось не только единственным бесчинством, но и, как мы поняли впоследствии, главным событием свадьбы. По крайней мере, только оно и вспоминается сегодня. Эх, нужно было баяниста, что ли, пригласить?

И, конечно, запомнился сам зал и ресторан, в котором перебывали все отечественные знаменитости прошлого века. Отметить свадьбу в «Праге» — это дорогого стоило, и дорого в смысле денег, хотя конкретных цифр не помню (кажется, в районе пятисот рублей за компанию из тридцати человек).
***
...Полноценный рассказ о зажравшихся типах, вызывающих общественное осуждение и нервную дрожь у обывателя, тех самых, кого прозвали «золотой молодежью», был бы неполным, если пропустить тему личного автомобиля. Ведь во все времена шмотки, тачки, кабаки — это как три источника и три составные части марксизма у Суслова и его «сусликов», можно сказать, персональная троица грехопадения для любого мажора.

В СССР человеку могли «простить» коллеги, соседи и родственники хорошую квартиру, дачу, премию за заслуги, но машина… О, здесь слово «зависть» нужно писать крупными буквами.

На недавно прошедшем юбилее моей мамы ее ученица, а ныне замдекана серьезного вуза, спросила:— Как вы не боялись подъезжать к работе на собственной машине в начале семидесятых? — Как-то не задавалась я этим вопросом. Я к тому времени привыкла уже, что в семье есть своя машина, — удивленно ответила мама, ведь речь шла не о «Мерседесе» или на худой конец о «Волге» — об ушастом «Запорожце»!

Прошло полвека с тех пор, как мать поразила в самое сердце сотрудников своего факультета демонстрацией «богатства», а отголоски той зависти еще живы! Иначе подобный вопрос не только не прозвучал бы, но и не возник. Идут разговоры, не оставляют людей воспоминания…

Но я не удивлен, ибо сам оказался в подобной ситуации. Как-то раз подъехал к МГУ на убитой «копейке» родителей, где столкнулся со своим учителем английского, состоявшимся и обеспеченным человеком (личным переводчиком Сергея Бондарчука во всех его зарубежных проектах). Он переменился в лице, когда увидел машину, и спросил:— С каких это пор аспиранты раскатывают на своем авто? На дворе был 1989 год.

Личную машину не спрячешь, она всегда на виду. Вот она стоит у подъезда, и весь дом напряженно наблюдает, как ее владелец грузит в багажник какие-то сумки или тащит из квартиры аккумулятор, чтобы завестись в крепкий мороз. Не получилось? Так этой сволочи и нужно! Не будет людей смущать! Иногда от переполнявшей злобы могли и гвоздем крыло процарапать — не из вредности или хулиганства, просто из зависти.

Знали бы они, эти завистники, что владельцу личной машины стоило скорее посочувствовать, чем исходить на него лютой злобой. Ведь приобретший машину человек становился рабом железной банки на четырех колесах, получая сорок сороков бед и напастей в нагрузку к своей удаче. Это сегодня мы имеем кучу автосервисов в шаговой доступности и возможность заказать любую автозапчасть, не выходя из дома. А в те времена?.. Тогда мы бились за любую мелочь и все выходные порой тратили на обслуживание или ремонт своих тачек. Разбудите меня ночью, и я не задумываясь расскажу, как поменять тормозные колодки на любой модели «Жигулей», или как выставить момент зажигания на ВАЗ-2106. Сама жизнь превращала нас в мастеров «очумелые ручки».

Прежде чем машину чинить, ее следовало сперва приобрести — тот еще квест в условиях развитого социализма. В семидесятых с этим было как-то попроще, находились свои нестандартные решения, работало сарафанное радио, и неведомым образом по Москве проносился слух: в Южном порту или на Варшавке вот-вот откроют прием заявок на приобретение машины, на оформление так называемых открыток. Туда съезжался народ и дежурил днями и ночами в ожидании старта.

У моих родителей был такой случай. Каким-то образом они узнали, что на Варшавке вот-вот начнется запись. Три дня и три ночи они ездили отмечаться в стихийно возникшей очереди, пока к толпе не вышел в начале рабочего дня директор комплекса:— Товарищи! Я вам официально заявляю: записи не будет!
Разочарованные люди, чертыхаясь и проклиная собственную глупость, стали разъезжаться по домам. Не успели родители подкрепиться наскоро приготовленным поздним завтраком, раздался звонок друга, неведомо каким способом пробившегося к единственной телефонной будке в том районе:— Началось!

Родители бросились в свою машину, помчались обратно на Варшавку. Запарковаться сразу не вышло. Прослышав об открывшейся записи, к Варшавке съехалось пол-Москвы. — Наташка, беги к магазину! — в отчаянии вскричал отец.
Мать бросилась к уже сформировавшейся очереди, не разбирая дороги, напрямки через сугробы. Успела. Вожделенная открытка добыта!

На самом же деле никакой открытки люди не приобретали. Наоборот, они получали чистый бланк или конверт с марками (напечатанными или приклеенными), вписывали туда свои точные данные и адрес, сдавали в окошко, а взамен обретали хрупкую надежду на успех и запись в амбарной книге с указанием своего номера в очереди.

Далее следовало ждать от производственного управления «Автотехобслуживание» Волжского объединения по производству легковых автомобилей при Министерстве автомобильной промышленности СССР «приглашения за покупкой» заветных «Жигулей». Человека информировали о времени получения машины, о сумме к оплате и об адресе магазина — на Бакунинской улице, в Южном порту или на Варшавке. Никаких заказных писем: столь желаемый всеми конверт просто бросали в почтовый ящик, и всегда существовала опасность, что «приглашение» затеряется.

В семидесятых очередь двигалась относительно быстро, родителям удавалось менять машину раз в два-три года. В восьмидесятых они получили свою открытку через девять лет, когда жили уже по другому адресу.

Сегодня кажется нелепостью, но в СССР купивший машину выигрывал джекпот: подержанное авто стоило дороже нового, а цена на новое на черном рынке была на 50–100 % больше официальной. Соответственно, если не убьешь в хлам свое «корыто» и не попадешься ОБХСС при перепродаже, деньги на новое у тебя будут, и еще останется, чтобы обмыть покупку после раздачи долгов (машину продавали только после покупки новой, а потому требовалось занимать).

Так было не всегда. До 1971 года торговля подержанными машинами осуществлялась исключительно через «обезличку», то есть продавец не видел своего покупателя, он просто сдавал машину в магазин, а потом получал там деньги. Естественно, о левой марже, которую порождал дефицит, в данном случае речи идти не могло. Поэтому практиковалась форма продажи по доверенности, что несло немалые риски для продавца, вплоть до криминальных.

И вот в 1971 году выходят новые «Типовые правила торговли автомобилями», разрешившие продавцам и покупателям договариваться напрямую, и, как говорится, понеслось… В 1975 году торговля автомашинами через «комки» составляла шестьдесят четыре процента всего оборота комиссионной торговли в СССР.

В середине восьмидесятых было громкое дело, связанное с арестом руководства магазина в Южном порту. Им инкриминировали, во-первых, взятки за занижение стоимости, которые давали частные продавцы, чтобы уменьшить базу начисления семипроцентных комиссионных; во-вторых, продажу своим людям машин, выставленных по схеме «обезлички» (она сохранилась); в-третьих, продажу своим людям выставленных по той же схеме кузовов и прочих автозапчастей; в-четвертых, воровство денег, которые должны были быть отданы продавцу автомобиля, если он за ними не явился, например умер, а наследники были не в курсе или их просто не было. Подобная деятельность была невозможна без ментовской «крыши», которая получала через дирекцию магазина и крутившихся вокруг него «жучков» доступ к самому вожделенному дефициту в СССР — к новым автомобилям и запчастям.

Именно в такое место в районе Внуково отправились родители, когда в последний раз продавали свою подержанную машину. Простая сделка напоминала триллер. Были найдены покупатели, гости столицы из Грузии, в паспорте которых стояла прописка: село Гурджаани, район Цинандали. Поехали через всю Москву во Внуково и по дороге высадили из машины кузена отца с дипломатом, где уже были припрятаны деньги от грузин — сумма, которая составляла разницу между ценой продажи и той, что будет вписана в будущую справку-счет. Оформили все благополучно[33], но через несколько дней мать пригласили на беседу в ОБХСС. Трясясь от страха, она приехала в местный отдел, но вскоре вздохнула с облегчением: ее вызвали совершенно по другому делу. Оказалось, милиция следила за шиномонтажом, где мать недавно чинила колесо, и ее вызвали для простого опроса.

Несмотря на наличие в семье машины, я права получил относительно поздно, хотя была возможность это сделать еще в последнем классе школы на курсе УПК. Но я предпочел, ко всеобщему удивлению, кулинарию.

Многое довелось испытать: и расчистку от снега персонального парковочного места, и автопробег через полстраны и обратно (поездка в Закарпатье), и мучения с постижением на собственном опыте «жигулевской» матчасти, и бесплодные поиски запчастей, и кражу запасного колеса из багажника. И снова помогал отец, несмотря на кличку «рукожоп», которой наградил его дед. У отца и вправду с деревяшками и железками были непростые отношения, но в советские времена выбора особого не было. Как-то раз он умудрился выбить ногой домкрат, уронив мне на спину нашу «копейку».— Держи машину! — вот и все, что я услышал, напрягаясь изо всех сил, чтобы дать ему возможность прикрутить оторванный глушитель.

...все когда-нибудь кончается. Закончились и мои мучения. Как-то в начале зимы восемьдесят девятого мне позвонил тесть из Запорожья: — Собирай деньги и приезжай. Я машину от завода получил! Так в моей жизни появилась красная «шестерка» с запорожскими номерами. Чем не «Феррари» современных мажоров!

Удивительным образом все звезды сошлись. И инициатива тестя, парторга цеха крупного украинского завода, решившегося встать в очередь за авто, и удачное соотношение цены и престижа модели («шаха» ценилась, но стоила дешевле ВАЗ-21063), и наличие почти всей суммы в кармане, ибо я стал очень прилично зарабатывать частными уроками. Я не понимал, что особо радоваться тут нечему: государство уже включило печатный станок, денег у населения резко прибавилось, и добром все кончиться не могло.

Как же я холил и лелеял свою «ласточку»! Полировал, натирал «торпеду» специальным составом и даже самолично обработал днище, пороги и внутренние скрытые полости ядреной смесью «мовиля», пластилина и керосина! Вонь стояла несусветная, жена отказывалась пускать меня в постель, но на какие жертвы не пойдешь ради такого сокровища. Первая машина — это как первая любовь, такое не забывается.

И кровью сердце обливалось, когда уже через год мне пришлось заняться частным извозом, ибо учеников вдруг как отрезало. Пошли аварии, поломки — я словно душу свою на злато менял. Зато в нашем дворе я был первым, у кого появилась своя, а не папина машина! Одним словом, мажор!
***
...на Николиной Горе. Вот где была наивысшая концентрация сливок общества, партийно-государственной и научно-культурной элиты, и ее отпрыски составляли закрытое сообщество, разбившись на две группы со странными названиями «капище» и «блевище».

Здесь на веранде местного клуба играли виртуозы с мировым именем, а однажды группа молодых музыкантов пыталась своим концертом заработать на дорогу домой. Это выступление вошло в историю советского рока, ведь это была никому не известная тогда «Машина времени».

Здесь был знаменитый Дипломатический пляж, где в жаркие дни яблоку было негде упасть и куда мечтали попасть многие, чтобы поглазеть на выставку иномарок съезжавшихся туда иностранцев или перекусить в скромном кафе на берегу Москвы-реки в обществе местных кинознаменитостей.

Здесь на футбольном поле с самодельными воротами за пятьдесят рублей или на ухабистом общественном теннисном корте можно было померяться силами с Никитой Михалковым, Андреями Кончаловским и Тарковским или узнать в толпе зрителей знакомые всей стране лица академиков или композиторов.

Если семидесятые для меня прошли под знаком Пушкино, то восьмидесятые разделились на «Клязьму» и Кратово — большой дачный кооператив, включавший поселок старых большевиков и примкнувших к ним работников ЦАГИ, а также дачи многих известных всей стране людей. Здесь в тени старых сосен в разные годы жили Михаил Зощенко и Сергей Эйзенштейн, Мариэтта Шагинян и Булат Окуджава, сказочник Александр Волков и автор «Железного потока» Александр Серафимович. Мама в детстве играла с девочками-соседками Анастасией и Марианной Вертинскими, а отец раскланивался через забор с профессором из «Гаража» Леонидом Марковым.

Напоминающий охотничий домик с большой выносной террасой на втором этаже был построен по оригинальному проекту моей прабабушки Нины Федоровны Черемухиной, а наблюдал за ходом работ и непосредственно в них участвовал ее шестнадцатилетний сын и мой дед Георгий Алексеевич. Его отец, Алексей Михайлович, в тот момент доводил до ума свой проект первого в СССР вертолета, работу над которым прервал его арест в тридцать восьмом по делу туполевцев.

...Поселок назывался «Отдых», но отдыхом здесь и не пахло. Дед не мыслил себя без работы. Если бабушка Наталия Дмитриевна, урожденная Трембовельская, могла позволить себе посидеть в шезлонге с книжкой в руках, то деду непременно требовалось что-то пилить, строгать, натачивать. В сараях были сложены ящики с невероятной коллекцией метизов. Предназначение некоторых инструментов можно было понять лишь из серьезных технических справочников, а под грудой досок пряталась неработающая трофейная немецкая мини-электростанция. Тачку украшало колесо от шасси самолета, инженерные решения в доме ставили в тупик видавших виды специалистов.
***
...имея жену и ребенка, стал полностью отвечать сам за себя. Быт обрушился на меня во всей своей неприглядной красе эпохи развитого социализма.
Первым делом следовало обеспечить семью питанием. Тут никак было не обойтись без главной фигуры московского продуктового магазина — без мясника!

Среди них встречались на редкость колоритные персонажи. К примеру, в магазине «Диета», что был на площади Гагарина, рубщиком работал выпускник истфака, а впоследствии мультимиллионер, переключившийся с мяса на нефть, к которому в охрану ушел от Ельцина небезызвестный Коржаков. Правда, Игоря Варварова это не спасло — его застрелили через три месяца.

Другой мой знакомый мясник чудом выскочил из «мясорубки» знаменитого уголовного дела рыбных магазинов «Океан», закончившегося серьезными сроками для фигурантов и одним расстрелом. Стоило ему принять на грудь, как он начинал делиться:— Не разгонишься на этом мясе, как на рыбе при Вове Фишмане. Вот же глыба был человек, да жадность сгубила. Всему нас научил. Слышал про «ледяную глазурь»? — Нет. А что это, способ готовки?

— Ха, вот ты скажешь! Такая готовка лет на пять тянула с конфискацией. Водицы в коробку с рыбой плеснешь да сунешь в морозильную камеру. На двадцать кило — пару литров, нам всем на мелочишку. Я лишь головой киваю: мол, какие молодцы!

— И про то, как икру бодяжили, тоже не слыхал? — делился со мной, как с родным, разомлевший от пива мясник, довольный произведенным впечатлением. Я, похоже, уже кум и сват, почти подельник или ученик мастера гнать левак. — А ее можно было как-то бодяжить? — удивляюсь я искренне.
— А то! С черной вообще вопросов не было. Нальешь в бочонок спитого чая, немного подождешь — и готово дело. А вот с красной вышла незадача. Что только не пробовали — не выходит, хоть ты лопни! — искренне возмущается мой собеседник.

— И как, нашли способ? — я икру в свободной продаже в магазинах не видел, но мне интересно. — Нашли! Пивко она любит, как и я. Пивом разбавляли, надувались икринки, на вид лучше икры не придумаешь, — говорит мне прожженный жулик от торговли, протягивая на здоровом листе оберточной бумаги отрубленный кусок мясной туши и пряча мои мятые рубли в карман грязного халата. После таких признаний о столь «выдающихся» во всех смыслах делах, моя скромная мзда смотрится жалким подношением.

Но стоит ли мне ссориться со столь нужным и уважаемым человеком и его коллегами? Не стоило смотреть на них с брезгливостью, несмотря на их пристрастие к алкоголю и к разного рода махинациям: любой приличный москвич, если не мог похвастаться таким полезным знакомством, считался пропащим. Вспоминается, как мой товарищ, высоко взлетевший на бизнес-стезе в девяностых — нулевых, постоянно с гордостью всем рассказывал, как я его познакомил со «своим» мясником в девяностом году. Для него это было актом невиданной щедрости, а для меня несложно: у меня таких знакомых мясников было целых три штуки!

Они обитали в разрубочной — в странном помещении с обитыми оцинковкой стенами и холодильниками. Посередине стояла здоровенная деревянная колода, под ногами шастали крысы, которых мясник безжалостно давил ногами.

Вырезку у него забирал директор, потому для своих он обычно отрубал хороший кусок задней ноги (модных нынче разрубов типа стейка тогда не знали, да и мясо в СССР было не мясной, а молочной породы: его следовало тушить или перемалывать на фарш, а не обжаривать за несколько минут). Стоило это недорого: при госцене в 1,8–2 рэ, мясники брали по 2,5 при цене на колхозном рынке в 3,8–4 рубля. К концу восьмидесятых цена у них выросла до трешки. Через мясника можно было забрать и любой дефицит, если таковой случался в магазине. Как он делился с руководством доходом от своего левака, я не помню, хотя мне точно рассказывали.

Сейчас такое сложно представить, но в советское время шлявшиеся в подсобках посторонние никого не удивляли. Наоборот, продавцы к ним относились с уважением — клиенты! Для меня же эти работники ножа и топора стали настоящим спасением, особенно в последние годы СССР.
***
...Наверное, читатель в недоумении: как ответственный работник ЦК с женой — университетским преподавателем могли мириться с подобным безобразием. Ответ прост: мебель в СССР достать было трудно, и она стоила отнюдь не копейки. Когда отец получил премию Ленинского комсомола, она почти полностью ушла на заказ нового кабинета (две тысячи рэ за мебель, пятьсот — на банкет). Обычные книжные полки за стеклом, открытая ниша под скромную аудиоаппаратуру и немного шкафов и шкафчиков с дверцами. Все скромно, минималистично, но крепко скроено: этот кабинет прожил почти полвека и до сих пор стоит на даче в Кратово.

Сам проект кабинета-библиотеки придумала и начертила моя мать. Мастера, его воплощавшие, были настолько впечатлены, что попросили разрешения строить подобные стенки для других заказчиков. То есть в то время даже столь простое решение было чем-то из области фантастики, все приходилось изобретать самим. И на скидки, не говоря уже про роялти, за креатив рассчитывать не приходилось.
***
...Неприхотливость (в еде)) восполнялась объемами. Одна корпулентная дама с выдающимися женскими признаками мне призналась: «При „совке“ мы метали как не в себя. Как в нас влезали такие объемы? Если стол был с выпивкой, надо было умножать втрое количество еды. А все жаловались на пустые магазины!»

Зримым свидетельством этой неприхотливости был ассортимент чековой продуктовой «Березки» на Сиреневом бульваре. Имея задачей максимально высосать из сограждан эквивалент валюты, магазин тем не менее поражал убожеством набора на прилавках. Никаких хороших вин из Европы, особых деликатесов или местных специалитетов. Отсутствовало даже оливковое масло прямого отжима («экстра вирджин»). Кофе был представлен преимущественно в виде растворимого — тогда мы поголовно по нему с ума сходили.

По сути, все, что предлагала тогда эта «Березка», — отражение тогдашней мечты народа о хорошей жизни, то, чем при должном усердии можно было разжиться через знакомых в торговле (в том же «Елисеевском» при несчастном Соколове). Сегодня ассортимент в какой-нибудь «Пятерочке» в Подмосковье куда более разнообразен. И нам в те времена приходилось многое изобретать, по сути, заново (пиццу, пасту с соусом или гамбургер), чтобы хоть как-то выйти из положения, имея под рукой весьма ограниченный выбор доступных продуктов и весьма туманное представление о конечном результате.

Не скажу, что у нас все получалось: тот же соус бешамель почему-то упорно превращался в клейстер, а булочками для бургеров, приготовленными по рецепту из журнала «Бурда моден», можно было колоть орехи. И пустеющие полки магазинов, в свою очередь, превратились в барьер для нашей тяги к сублимации хотя бы на гастрономическом поприще. Как же мы смеялись, читая опубликованную тогда книгу Елены Молоховец, которая писала: если у вас ничего дома нет, а надо накормить нежданных гостей, спуститесь в погреб и отрежьте полфунта ветчины… Ветчину тогда мы видели исключительно на картинках в «Книге о вкусной и здоровой пище».

Но все равно мы пытались, и что-то у нас получалось: мы были молоды, полны энтузиазма, нам было что обсудить с друзьями, было чем закусить и даже находилось что выпить, несмотря на происки Лигачева. И на нашей небанальной кухне было тесно, но очень здорово и душевно. И даже выпендривались мы как-то по-дружески, не обидно для других.

Эх, хорошие были времена! Ни зависти, ни злобы среди своих, только надежда. И я чувствовал себя крепким хозяином, уже взвалившим на свои плечи, несмотря на возраст, множество семейных забот и даже дачу, которую мне доверили родители, уехав работать в Анкару.

Сохранено