Генерал двенадцатого года | ПАРТИЯ "ВОЗРОЖДЕНИЕ ВЕЛИКОЙ РОССИИ ".

В ноябре 1812 года раздробленные остатки Великой армии Наполеона спешно покидали Россию. Вдоль дороги, по которой следовал экипаж генерала Николая Николаевича Раевского, валялись брошенные повозки, лафеты разбитых орудий, остовы съеденных лошадей и тела замерзших французов, считавшихся доселе непобедимыми завоевателей. Генерал поспешно заносит впечатления, составляя очередное письмо родственникам: «Наполеон потерял все свои пушки, обоз, кавалерию и из 450 тысяч имеет теперь не более сорока, бежит как заяц, не обращая внимания на больных и усталых, которые умирают от голода. Дорога покрыта мертвыми и умирающими, они едят мясо собак, кошек и даже видят пищу в своих мертвых товарищах. Наконец, все это более ужасно, чем вы себе представляете, эти картины сопровождают нас постоянно на наших маршах».

            Раевскому исполнился 41 год. Он всего на два года моложе Наполеона. Кто из честолюбивых офицеров не примеривал к себе судьбу знаменитого корсиканца? Раевский никогда не был замечен в таких потугах. Он был уверен в своих силах и не стремился примерять мундиры с чужого плеча. После долгих месяцев изнурительных походов и боев Николай Николаевич мог подвести итоги: «Бонапарт много сделал вреда России, а политически много пользы, ибо теперь уже не должны опасаться его внушений в народе, который его проклинает! Дорого заплатил он за ошибки свои! И ошибки его не есть ошибки великого воина! Теперь нам бывшие его силы известны, и должно признаться, что единственный способ был победить его изнурением и завлечением внутрь России, что мы все прежде осуждали. Он надеялся, что подобно как в Австрии и Пруссии будет ему земля повиноваться и найдет продовольствие, считал испугать взятием Москвы и заключить мир, полагал возмутить народ и не умел удержать войска от неистовств – или лучше сказать не смел! Он в средине своей армии всякую минуту боится не только ослушания, но и смерти. Он употребляет все возможные обманы, чтобы удерживать в повиновении. Вот состояние сего врага человеческого! Кто его протекшей славе позавидует! Его побеждать можно, но он давит числом превосходным, - людей не считает ни за что».

            Раевский чувствовал громадное удовлетворение итогами войны. Вопреки опасениям, Российское государство выдержало тяжелое испытание, народные массы не поддались посулам и не стали менять фураж и продукты на фальшивые рубли, которые в большом количестве завезли оккупанты. На насилия чужеземцев они отвечали как пассивным, так и активным сопротивлением. Но главное было не в этом и даже не в сокрушительном разгроме наполеоновской армии. В русском обществе происходила переоценка ценностей. Появлялось все больше людей, видевших свое призвание в служении России, а не сильным мира сего. Двенадцатый год открыл шлюзы русскому национальному потоку. Действия людей стали соотноситься с историческим движением, приобретали осмысленный, творческий характер. Именно в двенадцатом году возник самостоятельный феномен – общественное мнение, которое отныне становится силой, с которой вынуждены были считаться могущественные особы и властвующая бюрократия. Без учета этих новых национальных умонастроений невозможно понять возникновение великой русской литературы.

            Раевский олицетворял собой тип нового русского человека – ответственного за судьбу своей Родины, не допускавшим компромиссов между профессиональным служением и нравственным долгом, чтущим человеческое достоинство. Вместе с тем он никогда не порывал с богатыми отечественными традициями, сохранял размеренный патриархальный уклад, превыше всех модных течений ценил тепло домашнего очага, поддерживал с окружающими простые и доверительные отношения. Будучи широко образованным человеком (австрийский генерал говорил о нем как об «одном из самых замечательных людей эпохи как по своим познаниям, своему военному гению, так и по своей храбрости и своему невозмутимому хладнокровию»), Раевский никогда не стремился щегольнуть образованностью, в формулярах писал просто: «Русской грамоте обучен».

            Вот такой человек стал противником самого Наполеона. В 1812 году французский император дважды оценил его силу. Первый раз это произошло под Смоленском 16 августа. Наполеон незаметно собрал в кулак свою армию и обошел войска Барклая де Толли и Багратиона. Он знал, что Смоленск оставлен русским командованием, и поэтому был уверен в победе. Гениальный полководец мыслил стратегически: переправившись в Смоленске через Днепр, он выйдет в тыл русским. В таких условиях противник обречен. Русская армия будет раздавлена, и он продиктует царю Александру те условия, какие сочтет нужным. Даже нижние чины в наполеоновской армии были уверены, что через несколько дней война закончится. Они испытывали радость и воодушевление.

            Но случилось непредвиденное. Корпус Раевского не успел далеко уйти от Смоленска. Его командир, не имея определенных указаний от главнокомандующего, принимает решение организовать заслон на пути неприятеля и тем самым исправить катастрофическую ситуацию. Он знал, что ему надо продержаться сутки. Разрабатывая диспозицию, он думал не только за свой корпус, но и за Наполеона. Где расставить немногочисленные войска? Какие наиболее вероятные направления изберет противник? Каждый овраг, каждый пригорок должны быть учтены. Генерал не сомневался в храбрости своих солдат, но он должен был дополнительно их защитить полководческой мыслью.

            На военном совете высказывались разные мнения. Некоторые «суворовцы» настаивали на том, чтобы идти навстречу врагу и сразиться в чистом поле. Раевский их внимательно выслушал и отдал твердый приказ: «Не делать вперед ни шагу для преследования неприятеля, дабы чрез то не ослабить силы». Будущий фельдмаршал Паскевич, напротив, предлагал укрыться за крепостными стенами и оборонять Смоленск. Но Николай Николаевич понимал, что защита города – не его задача. Главное – не допустить переправы противника на правый берег Днепра. А за городскими укреплениями войска потеряют маневренность, в то время как французы получат оперативный простор. Силы надо сосредоточить таким образом, чтобы перекрыть основные пути, ведущие к мосту. И обязательно выделить оперативный резерв. В нем были оставлены целых два полка из имевшихся двенадцати.

            За несколько напряженных часов необходимые приготовления были завершены. «В ожидании дела,- писал Раевский, - я хотел несколько уснуть, но искренне признаюсь, что несмотря на всю прошедшую ночь, проведенную мною на коне, я не мог сомкнуть глаз – столько озабочивала меня важность моего поста, от сохранения коего столь много или, лучше сказать, вся война зависела». Утром разгорелся бой. Маршал Ней провел три массированные атаки, но все они остались безрезультатными. Французы шли на приступ с одержимостью – это был день рождения Наполеона, им они хотели преподнести подарок императору. Ничего не вышло. Они все время натыкались на выверенное противодействие. Раевский умел воевать не числом, а искусством. Удивительно, но в этом смертельном сражении потери его корпуса составили менее 800 человек. Ночью подошли армии Барклая и Багратиона. Главная опасность миновала.

            Диктуя мемуары на Святой Елене, Наполеон вспомнил, как «15-тысячная дивизия русских, случайно оказавшаяся в Смоленске, имела счастье защищать его в течение дня, что дало время для прибытия Барклая на следующий день. Если бы французская армия внезапно захватила Смоленск, она перешла бы через Днепр и атаковала бы несоединенную и находящуюся в беспорядке русскую армию. Этот большой удар не удался». Но Александр I не увидел очевидного. Самодержец «обиделся», что Барклай отступил от Смоленска. Его обида распространилась на всех участников сражения. Ни один из них не был награжден. Подвиг Раевского, который, по словам специалистов, «сделал бы честь самому главнокомандующему», как бы проскочил меж пальцев.

            И совсем уж поразительное явление произошло с оценкой действий генерала в Бородинской битве. Его корпус занимал центральную позицию вблизи Курганной высоты, получившей впоследствии наименование «батареи Раевского». Генерал предвидел, что на этот пункт противник предпримет массированную атаку. И он придумал для него ловушку. Две свои дивизии он спрятал в ложбине позади высоты с таким расчетом, чтобы в момент захвата батареи неприятелем, они нанесли контрудар и взяли наступающих в клещи.

            Задумка сработала. Увлеченные успешным штурмом французы прозевали внезапный контрудар. В стане противника началась паника. Вице-король Евгений Богарне лично пытался остановить свои бегущие войска. По словам очевидца, «понадобилось все искусство принца Евгения и то чувство, благодаря которому для всегдашних победителей самая мысль о признании себя побежденными кажется невыносимой. В каждой дивизии по несколько раз менялись генералы. Вице-король переходил от одной дивизии к другой, перемешивая мольбы с упреками и главным образом напоминая о прежних победах». В ставке Наполеона даже заговорили о начале общего контрнаступления Кутузова. Французский император взял ситуацию под контроль, сконцентрировал на участке прорыва дополнительные артиллерийские батареи, выделил Богарне резервы и даже построил в боевой порядок любимую гвардию.

            Многие поколения привыкли к традиционному описанию Бородинского сражения: французы атакуют, русские героически защищаются. Но то, что целый час в центре позиции наполеоновские войска отчаянно пытались остановить атаку русского корпуса – об этом исторические труды не сообщают. Когда опасность миновала, к Наполеону привели немногочисленных пленных. От них он узнал имя командира. Император скупо процедил: «Этот генерал сделан из того материала, из которого делаются маршалы». Больше он не стал распространяться на эту тему. Он вяло продолжал сражение, понимая, что возможности для разгрома русских упущены.

            Но не все, что происходит на поле боя, получает отражение в реляциях. Кутузовский штаб замолчал действия корпуса Раевского. О них вовсе не упоминалось. Назвать это случайностью нельзя. Умолчание преследовало определенную цель – скрыть, что сражение могло принять другой характер, что можно было начать наступательное движение. Сам Раевский заметил в письме: «Нами никто не командовал». Он имел в виду пассивность главнокомандующего.

            Большинство русских воинов верили в победу и на следующий день рассчитывали продолжить сражение. Но Кутузов приказал отступать. Позднее Раевский говорил с горечью: «Мы служим, так сказать, для главнокомандующих наших, и когда все наше усердие ошибками их делается бесполезным, признаюсь, что оное уменьшиться должно, и я теперь совсем не то чувствую в душе моей, что чувствовал при начале кампании». В каждом сражении Раевский отдавался победе до конца, наносил врагу большой урон, но признания его заслуг со стороны командования не было. В ноябрьских сражениях под Красным он являлся самым активным участником, но остался практически единственным, не получившим награды. Собственно говоря, он почти не расстраивался по этому поводу. Гораздо больше его ранило то, что значительная часть военачальников думала больше о собственной выгоде, карьере и мало – о деле. Его отвращала обстановка, сложившаяся в окружении главнокомандующего: «Я в Главную квартиру почти не езжу, она всегда отдалена. А более для того, что там интриги партий, зависть, злоба, а еще более во всей армии эгоизм, несмотря на обстоятельства России, о коей никто не заботится… О своем душевном положении изъяснюсь Вам как самому себе, что мне сие так омерзело, что я ничего не хочу, и хотя исполняю и буду исполнять долг мой, но не преступлю границу обязанности, как прежде я делал».

            И все-таки генерал не мог оставаться в рамках формальных обязанностей. Благодаря его душевному порыву и самоотвержению тысяч других солдат и офицеров, Наполеон вылетел из России как пробка из бутылки. Но окончательно Раевский «вдул» французскому полководцу в октябре следующего года под Лейпцигом. Наполеон намеревался превосходящими силами раздавить правое крыло союзников. Но все атаки разбились о гренадеров Раевского. Французский император потерпел жестокое поражение и вынужден был бежать с остатками своей армии. «Наш дорогой человек спустился с ходуль – вот они великие люди. Они мельчают при ближайшем рассмотрении»,- иронизировал Раевский.

            После разгрома Наполеона Раевский продолжал службу в своем Киеве. Он привлекал к себе талантливых людей, оказывал им покровительство. Декабрист Михаил Орлов, ставший его зятем, восторгался Раевским. Поэт и генерал Денис Давыдов писал: «Мне очень хочется послужить с Николаем Николаевичем, мне дураки и изверги надоели».

            Восстание декабристов затронуло семью Раевского. Оба его сына были арестованы по ложному обвинению. Следствие установило их невиновность, но оба зятя (Михаил Орлов и Сергей Волконский) предстали перед судом. Особенно известна дочь Раевского Мария Волконская, которая последовала вслед за мужем в Сибирь.

            Раевский постоянно оказывал помощь семьям осужденных. Он посылал им деньги и вещи, оплачивал их долги, ходатайствовал за них перед властями. Но испытания, обрушившиеся на его семью, подорвали здоровье генерала. Он умер в возрасте 58 лет.

2003