Русская армия в 1812 году | ПАРТИЯ "ВОЗРОЖДЕНИЕ ВЕЛИКОЙ РОССИИ ".

«Всяк точил свою саблю»

Русская армия накануне вторжения Наполеона

            Созданная Петром Iрегулярная армия стала одной из сильнейших в мире. В течение XVIIIвека она покрыла себя неувядающей славой. Военная доблесть стала почитаться в среде русского общества главнейшим качеством. Тем болезненнее переживались поражения под Аустерлицем (1805) и под Фридландом (1807), поскольку русская армия до этого в течение столетия не проигрывала генеральных сражений. Навязанный Наполеоном Тильзитский мир, хотя и был обставлен дипломатическими формулировками как договор равноправных партнеров, воспринимался российским общественным мнением как унижение.

            Сам Александр I, на словах расточая похвалы в адрес военного гения великого корсиканца, втайне готовился к реваншу, используя передышку для перевооружения и реорганизации армии. Как часто бывало в российской истории, неудачи и поражения приводили к слепому копированию достижений более удачливого соперника. Так обстояло и на этот раз. Перенималась не только структура и организационный механизм французских вооруженных сил, но и такие мелкие подробности как форма одежды и детали амуниции. В частности, в качестве знаков отличия офицерского и генеральского состава были введены эполеты. «Теперь Наполеон сидит на плечах у всех русских офицеров», - сокрушались патриоты, памятуя о славных победах Румянцева и Суворова. «Мы все здесь перефранцузили, не телом, а одеждой. Что ни день, то что-нибудь новое», - отмечал в письме генерал Николай Раевский.

            Впрочем, некоторые нововведения носили прогрессивный характер. Создавались постоянные воинские соединения с четко определенным штатом (дивизии, корпуса), обладающие значительной тактической и оперативной свободой. Проводилась унификация вооружения, вносились изменения в уставы. Последовательно сменились два энергичных военных министра – Алексей Аракчеев (1808-1810) и Михаил Барклай де Толли (1810-1812). Если Аракчеев произвел техническое перевооружение армии, реформировал артиллерию, сделав ее более мобильной и эффективной, то Барклай основное внимание уделил организационным вопросам, кадровой политике и передовым методам обучения войск.

            Однако мирная передышка вовсе не означала отсутствия военных действий. В этот период царизм вел пять войн одновременно – с Турцией (1806-1812), с Ираном (1806-1813), со Швецией (1808-1809), с Англией (1807-1812), с Австрией (1809). И если последние две войны русское правительство объявило чисто номинально, из-под палки, то в остальных выказывало существенные агрессивные планы. Используя предоставленную Тильзитским трактатом свободу рук на севере и на юге, Россия присоединила к себе Финляндию, и устремилась за Дунай, желая аннексировать сопредельные княжества. Таким образом, русская армия непрестанно совершенствовала боевой опыт.

            Но был у нее и существенный порок, связанный с феодальной системой комплектования. В отличие от послереволюционной Франции, где была введена общегражданская всеобщая воинская повинность, в Российской империи сохранялась рекрутчина, принудительный набор подневольных людей. Рекруты должны были служить практически пожизненно, при этом не могли рассчитывать на карьерный рост, в то время как про французских солдат (свободных граждан) Наполеон говорил, что каждый из них «носит в своем ранце маршальский жезл».

            Русское дворянство (правящий класс страны) вынашивало реваншистские и реставрационные планы. «Восстановление свергнутых государей в их прежних владениях», - такой основополагающий принцип внешней политики выдвигало правительство Александра I. Восстановление «попранной чести» русского оружия вдохновляло подавляющую часть офицерского корпуса. «Поражение Аустерлицкое, поражение Фридландское, Тильзитский мир, надменность французских послов в Петербурге, пассивный вид императора Александра перед политикой Наполеона 1-го – были глубокие раны в сердце каждого русского. Мщение и мщение были единым чувством, пылающим у всех и каждого. Кто не разделял этого, - и весьма мало их было, - почитался отверженным, презирался», - вспоминал о том времени будущий декабрист Сергей Волконский.

            Русская армия того времени представляла на редкость сплоченную и организованную силу, в основной массе охваченную высоким патриотическим чувством. Русское офицерство считало принципиальным вопросом низвержение наполеоновского господства. К новой войне готовились активно и самозабвенно.

            Уже в1811 г. верховное командование привело в боевую готовность западные округа, в срочном порядке формировало на границе боеспособные части. Это был тот, довольно редкий в истории России период, когда быстрый карьерный рост сопутствовал действительно талантливым, храбрым и инициативным офицерам, прошедшим неоднократное боевое крещение. На командные посты было назначено много сравнительно молодых генералов. Зачастую при назначении корпусных командиров генерал-лейтенантам отдавалось предпочтение перед «полными» генералами.

            Вблизи границы царила обстановка настоящего ажиотажа. 1811 год верховное командование провело в лихорадочных приготовлениях к войне. Осуществлялось перевооружение, наращивался военный потенциал. Рассматривались и достаточно широко обсуждались различные варианты стратегического плана. В свите Александра Iи военного министра разрабатывались концепции войны. Попытка выдвинуть на руководящие посты видных сановников и представителей царской семьи (одно время великий князь Константин Павлович объединял под своим начальством несколько крупных соединений) в конечном счете была отвергнута, и командование было поручено боевым генералам.

Происходила постоянная ротация кадров. Так, Михаил Воронцов возмущался: «Колюбакин, теперешний мой дивизионный командир, Палицын, мой бригадный командир, будут жить к несчастию нашему 20 лет, и вся армия знает, что они дураки и трусы». Но вскоре сам Воронцов превзошел своих бывших начальников и стал командующим элитной гренадерской дивизией. Надо сказать, что в армии практически не было даже намеков на пораженческие настроения.

Позволю себе сделать небольшое отступление. Зачастую в западной, а отчасти и в отечественной литературе, превозносят наполеоновских маршалов. Существует громадное количество литературы на эту тему. Русским генералам повезло гораздо меньше. На защите своей диссертации я привел фразу Наполеона о Раевском: «Этот генерал сделан из того материала, из которого делаются маршалы». Мой оппонент профессор Пугачев заметил, что «это вовсе не похвала. Французские маршалы были слишком скованы авторитетом Наполеона. Наши же генералы не боялись никого, в том числе собственного начальства».

Действительно, в русской армии накануне 1812 г. выдвинулась плеяда блестящих военачальников, смелых, стойких, инициативных, способных на нестандартные действия. В большинстве своем они были сторонниками активных, наступательных действий, отвергали саму мысль об отступлении, тем более об оставлении врагу громадных территорий. К примеру, Петр Багратион за два месяца до вторжения предлагал Александру Iупредить Наполеона и вторгнуться в герцогство Варшавское. Но к тому времени возможные союзники России – Австрия и Пруссия – уже заключили военные договоры с французским императором, и царское правительство вынуждено было остановиться на оборонительном плане.

Главной причиной, вынудившей русское командование принять отступательную стратегию, стало беспрецедентное материальное превосходство наполеоновской армии. В конце 1811 г. французский император имел под ружьем 1046567 человек. Не считая мифических полчищ Ксеркса, двинутых им на Элладу, это была величайшая армия, которую до той поры знала история. Недаром она получила наименование LaGrandeArmee. В первом эшелоне армии вторжения насчитывалось 448 тысяч солдат и офицеров (впоследствии численность войск, вторгшихся в Россию, возросла до 660 тысяч). Русское командование могло противопоставить противнику только 317 тысяч вооруженных людей, объединенных в три Западные армии и два отдельных корпуса. Эти вооруженные силы были разбросаны вдоль границы, что препятствовало их согласованным действиям и передавало стратегическую инициативу в руки неприятеля. Наполеон в полной мере воспользовался этой возможностью, и только высокая дисциплина и решимость русских войск переносить любые трудности предотвратили разгром армий Барклая и Багратиона в начальный период войны.

Важным фактором, определявшим высокий моральный дух русских войск, стал также процесс формирования национального характера. Значительная часть русских генералов и офицеров воспринимала свою службу уже не только как верноподданнический долг перед царствующей династией, но как служение своему Отечеству. В среду русских офицеров влились сотни высокообразованных людей с передовыми взглядами, воспитанные в духе гуманизма и любви к ближнему. Они уже по-другому относились к подчиненным, видели в них не серую массу, а своих боевых соратников. Среди них были десятки будущих декабристов.

Следует отметить и еще одну особенность тогдашней российской армии. Значительную часть командных постов в ней занимали иностранцы. Император Александр доверял им больше, чем природным русским. Это приводило к ущемлению чувства национального достоинства и выразилось, в конце концов, в выделении в среде генералитета особой «русской партии». Патриотические настроения русских военачальников выразил в разговоре с маркизом Паулуччи генерал Остерман-Толстой: «Для вас Россия – мундир, вы его надели и снимите, когда хотите, а для меня Россия – кожа».

Сказанное, конечно, не означает, что военачальники-иностранцы сплошь были карьеристами и бездарностями. Как правило, они являлись хорошими профессионалами, часто проявляли храбрость и решительность. Причем такие полководцы как Петр Витгенштейн или Михаил Барклай де Толли несмотря на чуждые для русского уха фамилии являлись пламенными российскими патриотами, с щепитильностью и высокой ответственностью исполнявшими воинский долг. А начальник штаба 2-й армии французский эмигрант Эммануэль Сен-При своей храбростью и распорядительностью заслужил полную доверенность со стороны такого привередливого русофила как Петр Багратион.

Подводя итоги, можно сделать вывод, что русская армия, уступая наполеоновской по численности, по своим боевым качествам была сопоставима с противником. Причем в одном отношении она, безусловно, превосходила разноплеменные полчища завоевателей, так как была национальной армией, более однородной и сплоченной, ее отличал гораздо более высокий моральный дух. Именно армия в1812 г. стала центром объединения национальных сил и ядром морального сплочения всего русского общества. По словам Ф. Энгельса, она несла на себе «печать института, обогнавшего общий уровень развития цивилизации в стране».

                                                                                                          Юрий ЕПАНЧИН

                                                                                  кандидат исторических наук