Еврейский вопрос

топ 100 блогов sapojnik14.12.2020 Теги: Успенский Писатель Александр Мелихов (один из самых известных и титулованных в России на сегодня, лауреат кучи литературных премий) у себя в ФБ написал огромную статью по данной теме - которая, я смотрю, дико актуальна для многих читателей. Мелихов без всякого стеснения, с любопытством истого энтомолога, проходится сапожищами по всем болевым точкам израненной души антисемита - и уже этим заслуживает аплодисментов.

"Солженицын не убоялся и еврейского вопроса («Двести лет вместе (1795 – 1995)». Пробежимся хотя бы по первой части.
«Смею ожидать, что книга не будет встречена гневом крайних и непримиримых, а наоборот, сослужит взаимному согласию», — что-то очень знакомая интонация… Ах да — примерно этим же слогом писал взбешенному Белинскому о своих «Выбранных местах» Николай Васильевич Гоголь: «В книге моей зародыш примирения всеобщего, а не раздора». Привести к согласию не только крайних и непримиримых, но даже и тех, кто спокойно и твердо убежден в своей правоте, невозможно ничем.
Это только взрослые и скучные люди понимают, что агрессия — всегда реакция на угрозу: наши враги всегда ненавидят нас за то, что мы представляем опасность для их покоя, имущества, самооценки, для их надежд либо иллюзий — словом, ненавидят всегда за дело. Враг испыывает ненависть ко мне не потому, что является агентом Зла, а потому, что я каким-то образом мешаю ему своей активностью или пассивностью, своим умом или глупостью, раздражительностью или кротостью, скупостью или щедростью, богатством или бедностью, но чем-нибудь да мешаю.


Боевое острие, «каленый клин» конфликтующих лагерей обычно составляют бесхитростные младенцы, для которых всякий, кто не кричит вместе с нами простодушное «Долой!» и «Мерзавцы!», есть вражеский лазутчик. Но Высочайший указ 1791 года «О недозволении евреям записываться в купечество внутренних губерний» и мною был прочитан со злободневным интересом, — точнее, комментарии к нему. Прежде я как-то не задумывался, что в России «все торгово-промышленное сословие (купцы и мещане) не пользовалось свободой передвижения, было прикреплено к месту приписки (чтобы отъездом своим не понижать платежеспособность своих городских обществ)». А потому, сообщает Еврейская энциклопедия 1906 – 1913 гг., этим указом «было положено начало черты оседлости, хотя и не преднамеренно». «По обстоятельствам того времени, — разъясняет энциклопедия, — этот указ не заключал в себе ничего такого, что ставило бы евреев в этом отношении в менее благоприятное положение сравнительно с христианами». Более того, «пред евреями были открыты новые области, в которые по общему правилу нельзя было переселяться» — губернии осваиваемой Новороссии. «Центр тяжести указа 1791 г. не в том, — подытоживает энциклопедия, — что то были евреи, а в том, что то были торговые люди».
Я никогда и ничего не слышал и о почти столетних усилиях рос-сийского правительства «посадить евреев на землю»: тот факт, что евреям запрещалось земледелие, ощущался мною без тени сомнения. Но стоило задуматься, в чем состояли реальные интересы конфликтующих сторон, ищущих пользы для себя, а не бескорыстного ущерба для другого, — как история, излагаемая Солженицыным, начинает представляться вполне естественной. Вот возникло вынужденное сожительство двух народов, один из которых более или менее привычен к финансовым операциям, а другой привычен только к хлебопашеству, один уже освоил алкогольный бизнес, а другой в значительной своей части еще не освоил контроль алкогольного потребления… И все это в условиях чрезвычайной скученности на территории, где с трудом могло прокормиться и коренное население…
Но если бы даже господь вовсе очистил Россию от евреев, их функции все равно взяли бы на себя наиболее подготовленные лица русской национальности (что и подтверждает, в частности, уровень потребления алкоголя во внутренних губерниях). Этих «лиц», конечно, тоже недолюбливали бы, но социальное расслоение, совпав с расслоением национальным, становится стократно более опасным.
Предотвращать подобные взрывоопасные ситуации — прямая обязанность любого правительства. Вот только осуществимое ли это дело? А если да, то какими средствами? Правительство стремилось стандартизировать население для выполнения стандартных государственных функций. Но для любого национального организма, спаянного религией, преданиями, социальной структурой, образом жизни, языком и т.д., и т.д., было более чем естественно противиться любым мерам, ведущим к его растворению. В ту пору и титульная нация отнюдь не упивалась ме-дом и млеком, а ступить на крестьянскую стезю, не имея ни опыта, ни желания, которые не могут возникнуть даже из самых щедрых льгот и ссуд… Правительство тоже находило евреев «заслуживающими снисхождения», но утопического своего замысла не покидало — тем более что «образовалось среди колонистов сколько-то и зажиточных земледельцев, успешно занимавшихся своим хозяйством».
Вместе с тем, Солженицын обильно цитирует многолетние инспекционные донесения о нерадивостях и мошенничествах еврейских колонистов и несопоставимо меньше говорит о мошенничествах, нерадивостях и «малых организационных способностях» русской администрации. И хотя цель автора — доказать, что царское правительство ограничивало, но не преследовало евреев — формально оказывается вроде бы достигнутой, однако упомянутая пропорция дает повод упрекнуть его в подыгрывании русской стороне. (Тем более что он почти не говорит и о еврейских ремесленниках, а все больше о шинкарях.)
Подозреваю, что не только опасения перед «прорывом» еврейской активности, как представляется Солженицыну, «питали оградительные меры российского правительства» (с.121), но еще и архаические представления о том, что такое труд. Похоже, правительство страшилось не только усиления еврейского экономического влияния, но и вообще усиления торгово-финансового фактора, или, выражаясь по-простому, либерализации экономических отношений: либерализация и впрямь грозила расшатать государственную машину, управлявшуюся в основном внеэкономическими рычагами. Ну а что концентрация капиталов в частных руках, необходимая для реализации крупных проектов, на первых порах и впрямь вызывает пугающую имущественную дифференциацию, — этот факт страшил не только «государственников», но и «народников».
Добрейший Глеб Успенский тоже цитируется Солженицыным: «Все вытерпел народ — и татарщину, и неметчину, а стал его жид донимать рублем — не вытерпел!», «Евреи были избиты именно потому, что наживались чужою нуждой, чужим трудом, а не вырабатывали хлеб своими руками» (с.193). Глеб Успенский в своих очерках с почти научной обстоятельностью продемонстрировал, сколь сокрушительно коммерциализация имущественных отношений ударяет по самым основам крестьянского мироощущения — по убеждению, что лишь то добро праведно, которое нажито своими руками.
Глеб Успенский был убежден, что тогдашнему крестьянскому миру недостает только «правды», взаимопомощи, а вот западный мир наверняка обречен на скорую гибель, поскольку там можно наживаться на перепродаже бумаг, в то время как рядом умирают с голоду. Но вот на бумагах в западном мире все наживаются и наживаются, а с голоду уже давно никто не умирает. Вернер Зомбарт изучил множество купеческих жалоб на «нечестную» еврейскую конкуренцию и обнаружил, что нечестность эта заключалась всего лишь в использовании современных методов торговли — в готовности снижать цены, доставлять товар к потребителю, рекламировать…
Эта история повторялась в самых разных странах: к подступающей либерализации, модернизации оказывались лучше подготовлены какие-то национальные либо конфессиональные меньшинства — такими «евреями» могли оказаться китайцы, шотландцы, протестанты, но если они не слишком разительно отличались от основного населения, их «прогрессивная деятельность», разрушающая прежний порядок, еще могла сойти им с рук, в противном же случае… Китайские погромы в Индонезии, похоже, затмевали даже еврейские погромы в России.
Однако, если волне народного гнева не удавалось остановить модернизацию, то в конце концов шустрое меньшинство более или менее растворялось в поднаторевшем большинстве. Хотя тот же Зомбарт предостерегал евреев от очень уж успешных карьер в германской науке, юриспруденции, управлении, бизнесе: Зомбарт прямо говорил, что евреи умнее и энергичнее «нас», немцев, и занимают свои места абсо-лютно заслуженно. И тем не менее… Господствующая нация, намекал он, с таким положением мириться не будет. И не смирилась…
Но — неужели же одаренный и энергичный молодой человек при современных индивидуалистических представлениях о правах личности откажется от профессорского или директорского поста только потому, что это еще на одну тысячную повысит градус антиеврейского раздражения? Благополучный выход отсюда возможен только один: нация-гегемон овладевает всеми «еврейскими» навыками, и тогда еврейское участие в престижных сферах само собой укладывается в какую-то «естественную» (перестающую раздражать) процентную норму.
Относительно этой самой процентной нормы Солженицын задает рискованный вопрос (ст.272): «А — возможно ли было найти путь плавного, безвзрывного решения этой сильной и вдруг возросшей еврейской потребности в образовании? При все еще неразбуженности, неразвитости широкого коренного населения — каким путем можно было бы это осуществить, без ущерба и для русского развития, и для еврейского?». Но итог подводит без околичностей (с.277): «Процентная норма не ограничила жажду евреев к образованию. Не подняла она и уровень образования среди нееврейских народностей Империи, — а вот у еврейской молодежи вызывала горечь и ожесточение. И несмотря на эту притеснительную меру еврейская молодежь все равно вырастала в ведущую ин-теллигенцию».
Конечно, лучше было бы не ограничивать евреев, а «разбуживать» и развивать прочие народности… Но такие советы неизмеримо легче давать, чем выполнять.
«Хотя уж тогда выяснилась и не оспаривалась несомненная стихийность погромной волны и никак не была доказана причастность к ней властей, а напротив — революционных народников, однако не простили этих погромов именно русскому правительству — и уже никогда впредь. И хотя погромы происходили в основном от населения украинского — их не простили и навсегда связали с именем русским» (с.207).
Еще раз убеждаешься — фантомы в истории играют неизмеримо более значительную роль, чем факты. Конфликт реальных интересов способен вызвать лишь взаимное раздражение, святую же ненависть возбуждают только коллективные фантомы — Еврей, Буржуй… Но если, будучи уже совсем взрослым и даже немножко старым, впервые в жизни задумаешься: а в интересах ли правительства было устраивать погромы (обнаруживая в этом единственном случае поразительную согласованность всех частей и герметическую конспирацию)? И сразу же видишь, что нет: резко ухудшается международное, финансовое положение; еврейская молодежь не то что не оказывает признаков запуганности, но, напротив, как констатировал С.Ю.Витте, вместо «зоологической трусо-сти» наливается неустрашимостью; простонародье обретает опасную привычку к массовым беспорядкам…
Можно сказать, что национальная вражда — в ее самом опасном, бескорыстном аспекте — проистекает из нашей детской готовности жить выдумками, из доверчивости к слухам, преданиям и к бескорыстию в зле наших врагов. Поэтому, когда народы достаточно повзрослеют, они утратят и священную ненависть друг к другу — она сменится, самое большее, досадой против удачливого конкурента. Но есть серьезное подозрение, что, повзрослев, народы просто исчезнут. Ибо их создает и хранит именно готовность жить выдумками и преданиями, а не более или менее проверяемыми фактами и материальными выгодами.
«Трудность сближения и была та, — сетует Солженицын, — что этим блистательным адвокатам, профессорам и врачам — как было не иметь преимущественных глубинных еврейских симпатий? Могли ли они чувствовать себя вполне русскими по духу? Из этого же истекал более сложный вопрос: могли ли интересы государственной России в полном объеме и глубине — стать для них сердечно близки?»
«Сложный вопрос» — подумаешь, бином Ньютона! Да разумеется же, нет. Несовпадение фантомов неизбежно ведет и к несовпадению целей. Но в данном случае — не к антагонистическому: это могло быть всего лишь различием приоритетов внутри общей программы. Больше того, при отправлении подавляющего большинства общественных функций и вообще требуется не больше государственного патриотизма, чем для повседневной деятельности сантехника — для них вполне довольно простой добропорядочности и профессионализма. И даже равнодушие евреев к международному престижу России в принципе могло послужить ей на пользу — в качестве тормоза против военных авантюр: тех ужасов, в которые ввергло Россию патриотическое правительство, не могло бы измыслить наичернейшее антирусское воображение — Солженицын тоже называет Первую Мировую Войну «самым неосмысленным безумием XX века», раскрученным «без всякой ясной причины и цели» (с.476). Поэтому ниоткуда не следует, что космополитический рационализм опаснее бурного патриотизма: именно страсть, а не расчетливость порождает наиболее губительные безумства. Оскорбленная любовь к родине была мощнейшими дрожжами гитлеризма… И много ли она принесла Германии?
Если бы не война, даже прямые враги русского народа, сколько бы их ни набралось, ничем серьезным не могли бы ему повредить: физически для русских внутри страны всегда были и будут опасны только русские. Убийство Столыпина, пожалуй, было единственным терактом исторического масштаба, но ведь Столыпин уже и до того был отвергнут «придворной камарильей»? Убийства же отдельных сановников лишь способствовали консолидации консервативных сил. Зато «прогрессивная общественность» террористам аплодировала, а евреи лишь присоединялись к уже существующим фантомам. Возможно и даже скорее всего — с большей страстью и меньшим внутренним противодействием, однако и без них утопические революционные призраки не просто бродили, но прямо-таки маршировали по образованной России с пятидесятых годов. Перечитайте так называемых революционных демократов — всюду увидите младенческую убежденность, что они всего только несут в нелепую страну некое разумное до очевидности слово науки, в просвещенном мире уже сделавшееся общим местом.
В этой младенческой убежденности и жила либеральная верхушка — в убежденности, что ей отлично известно, «как надо», и если бы не бездарность и эгоизм царской администрации... Прибавление щепотки даже самых остервенелых евреев к этой горстке русских умников не могло существенно изменить ситуацию -– пока не всколыхнулось и не остервенилось «народное море». Можно, конечно, доказывать, что именно еврейская соломинка, а не тысяча других сломала хребет российской государственности, но это аргументы уже для маргинальных антисемитов. Я же скажу больше: вступление евреев в либеральные и революционные ряды, возможно, укрепляло их меньше, чем ряды их противников, ибо вызывало недоверие масс к освободительному движению.
Совершенно неизвестно, кто причинил России больше зла — ее друзья или ее враги. Основы практической политики тоже таятся в сфере коллективных мнимостей — в представлениях о коллективных целях, интересах, методах, — и вот их-то, по мнению Солженицына, русские упустили из своих рук в еврейские.
В этом и заключается главный итог книги (с.475): «Сила их развития, напора, таланта вселилась в русское общественное сознание. Понятия о наших целях, о наших интересах, импульсы к нашим решениям — мы слили с их понятиями. Мы приняли их взгляд на нашу историю и на выходы из нее.
И понять это — важней, чем подсчитывать, какой процент евреев раскачивал Россию (раскачивали ее — мы все), делал революцию, или участвовал в большевицкой власти».
И все же возьму на себя смелость повторить, что евреи не создали ни одного из ведущих фантомов эпохи, а всегда только присоединялись. Даже к фантому России как дикого нелепого страшилища евреям было трудно что-либо прибавить — столь блистательно и эта работа уже была выполнена русскими. «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ!» — с такой силой выкресту не припечатать. Из Чаадаева можно выписывать страницами: и бурной-то поэтической юности у русского народа не было — одна сплошная тусклость, оживляемая лишь злодеяниями и смягчаемая только рабством, и идеалов-то долга, справедливости, права и порядка у русских нет — словом, чего ни хватишься, того и нет, а есть исключительно полное равнодушие к добру и злу, к истине и ко лжи (чаадаевская горечь несомненно продиктована именно таким равнодушием). И если даже взять славянофилов, ну, хоть Хомякова — и у него Россия «в судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена, безбожной лести, лжи тлетворной и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна».
Хорошо, поэты, философы — народ крайностей, но реалистическая то проза как будто гонится за типическим? Вот вам Потугин из тургеневского «Дыма»: всюду нам нужен барин, у нас и гордость холопская, и самоотречение лакейское, Запад браним, а внутри лебезим, ни одного изобретения не внесли в Хрустальный дворец человечества, даже самовар и лапти откуда-то стянули… Это джентльмен. А вот самородки из бунинской «Деревни»: «Боже милосливый! Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили, Рылеева удавили… Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели… А Шевченко? А Полежаев? Скажешь, — правительство виновато? Да ведь по холопу и барин, по Сеньке и шапка. Ох, да есть ли еще такая сторона в мире, такой народ, будь он трижды проклят»! «Вот ты и подумай: есть ли кто лютее нашего народа?» — за мелким воришкой весь обжорный ряд гонится, чтобы накормить его мылом, на пожар, на драку весь город бежит и желает только, чтоб забава подольше не кончалась; а как наслаждаются, когда кто-нибудь бьет жену смертным боем али мальчишку дерет как сидорову козу! Учат дураков для потехи рукоблудству, мажут невестам ворота дегтем, травят нищих собаками, для забавы голубей сшибают с крыш камнями… А историю почитаешь — волосы дыбом встанут! Брат на брата, сват на свата, вероломство да убийство, убийство да вероломство… И в былинах сплошной садизм — «выпускал черева на землю», и в песнях сплошной сволочизм — «вот тебе помои — умойся, вот тебе онучи — утрися, вот тебе обрывок — удавися»… Вся Россия — дикая, нищая, злобная деревня, — это итоговый символ, а не частная зарисовка. Пашут тысячу лет, а пахать путем ни единая душа не умеет! Единственное свое дело не умеют делать! Не знают, когда в поле надо выезжать, когда надо сеять, когда косить, хлеба ни единая баба не умеет спечь, — ну, что худшего может выдумать самый лютый еврейский ворог?
За русскими самообвинениями чаще всего следуют какие-то «но» — «но я люблю — за что, не знаю сам», «умом Россию не понять», «в Россию можно только верить», — откуда же следует, что русские способны «принять» чужой взгляд на свою историю? Презрение чужаков к нашим фантомам обычно лишь обостряет нашу привязанность к ним — а заодно и отчуждение от их обличителей. Так что если даже признать самые неприязненные воззрения евреев на русскую историю и выходы из нее, то они очень даже могли не ослаблять, а укреплять русский патриотизм.
Да, в последние лет сто – сто тридцать евреи постоянно примыкали и выбивались на виднейшие места в разных «прогрессивных» течениях. И этим их усиливали — но одновременно и ослабляли, вызывая к ним недоверие в патриотической и консервативной (еще какой немалой!) части общества. И какая гирька — левая или правая — оказывалась весомее, установить, я думаю, никогда не удастся. Кроме того, историческое преступление умеренных русских «прогрессистов» заключалось вовсе не в том, что они мечтали о прогрессе, а в утрате чувства реальности: они не желали вглядеться, насколько хрупко здание, где они устраивали свой возвышенный балет. Поэтому решительно ничто не говорит о том, что «прогрессисты» приняли участие в разрушении здания, в котором жили, именно в угоду евреям — в угоду их целям, их интересам. Во-первых, евреям этого вовсе не требовалось (исключая щепотку маргиналов, которых знать никто не знал, покуда здание не рухнуло). А во-вторых, ни с реальной благотворительностью, когда возникала нужда, ни с реальным равенством, когда возникла возможность, «прогрессивная общественность» не спешила, предпочитая держать еврейское неравенство перед миром вечным обличением преступного царского режима (еще и удесятеряя его истинные прегрешения — ведь во имя Правды лгать не только дозволено, но и необходимо). Фантом, подчеркиваемый Солженицыным — «прогрессивно то, что протестует против угнетения евреев, и реакционно все остальное» (с.460) — для либералов вовсе не был самым могучим стимулом к борьбе, а, подозреваю, у всей «прогрессивной общественности» стоял на 81-м месте, но только Толстой с его ненавистью к лицемерию решился в этом признаться (с.461).
«Сочувствие к евреям превратилось почти в такую же императивную формулу, как “Бог, Царь и Отечество”», — цитирует Солженицын известного израильского публициста Александра Воронеля (с.464), называя его объективным и прозорливым; но следует ли из этой императивности, что либералы ей следовали более искренне и самоотверженно, чем служили Богу, Царю и Отечеству консерваторы? Где примеры — не деклараций, а реальных, серьезных политических жертв русского либерализма еврейскому равенству?
Но если Солженицын, на мой взгляд, преувеличивает важность еврейского влияния на русские умы, то выводы, к которым, мне кажется, подводит его книга, достойны самого серьезного отношения. Рискну сформулировать их в виде трех посланий.
Послание к евреям
Не стоит слишком уж открыто презирать чужие фантомы — это озлобляет их почитателей, а вам не приносит ни малейшей пользы.
Послание к русским
Берегите собственные святыни, вместо вас этого не будет делать никто. Прежде всего потому, что они в глазах посторонних и не могут иметь никакой ценности.
Послание ко всем
В борьбе за свои права внутри государства опасайтесь обрушить его на свои головы. И помните, что невозможно нанести ущерб правительству, не нанося ущерб стране.
Не знаю, согласится ли под этими посланиями поставить свою подпись сам Солженицын, но я понял его именно так
(АЛЕКСАНДР МЕЛИХОВ).

Оставить комментарий

Архив записей в блогах:
"...KV-4 might be featured (KTTC?) in 7.3 update  Tactical and technical specifications : Tier VIII Heavy Tank Weight 82.5 t Armament: 106.7 mm and 45mm 20K guns in one turret. A smaller gun will be inactive. A 130 mm howitze r will be its top gun. Engine: 1200 hp (882 kW) Max. speed: 50 km/h (!!!) Armour: Upper front hull armour plate: 120 mm + 30 mm (spaced armour) Lower front hull armour plate: 100 mm +30 mm ...
На днях зашли с супругом в одно кафе. Заказали пиццу и по бокалу пива. Официант все наши пожелания записал, а затем смущенно произнес: "А вы не могли бы показать паспорт? Хотя бы один из вас? А то у нас очень ужесточились требования по поводу продажи несовершеннолетним... ПРоверяют нас.. ...
Все знают про мою страсть к гранатам и их зернышкам, кто-то даже разделяет) На самом деле, этот плод постоянно вызывает во мне борьбу художника и натуралиста, причем мне лично всегда хочется уступить последнему, отогнав все эстетические изыски, ...
Москва. 2 февраля. ИНТЕРФАКС - Приход Московского патриархата в честь святых жен-мироносиц в Венеции может в ближайшее время оказаться на улице. "К сожалению, своего храма у нас нет. В 2003 году по нашей просьбе католическая епархия предоставила нам временное место для богослужений - ...
В столице становится традиционным аттракцион, проводимый небесной канцелярией летом. +35 в городе, где очень мало зеленых насаждений, зато очень много машин - это серьезный удар организма. Немалая часть населения спасается от жары в водоемах, но я ...
  • of862 : RT @arkhlikbez: Величавый Успенский собор в Егорьевске, работа Осипа Бове, памятник ампира 1830-х годов. Взорван в 1935 году. https://t.co/…

  • koosalka : @hhffffffffffff короче самая жопа это сто пятьдесят одинаковых храмов с 11 до 16 век на черно белых фотках и они вс… https://t.co/4XqMCq3pXO

  • muhlyak1 : RT @nesteliza_: Как думаете, фсбшники, которые пытались отравить Навального, уже позвонили Маргарите Симоньян? Чтобы рассказать ей в интерв…

  • arkhlikbez : Величавый Успенский собор в Егорьевске, работа Осипа Бове, памятник ампира 1830-х годов. Взорван в 1935 году. https://t.co/zWLMX5rQgq

  • MariaKSavina : RT @RusHistMagazine: Рязань. Успенский собор с юго-востока. 1912 год Фото: С.М. Прокудин-Горский #ИсторияРоссии #История2_0 #Фотоистория…

  • RusHistMagazine : Рязань. Успенский собор с юго-востока. 1912 год Фото: С.М. Прокудин-Горский #ИсторияРоссии #История2_0… https://t.co/Gz6wQ124yz