Ехал грека через реку

watermelon83 — 29.01.2020 - небольшие заметки по греческой истории. Собственно говоря, в этой части греков почти и нет, потому что я решил самыми общими мазками набросать картину до... чтобы мы не начинали в вакууме, так сказать - и немного увлекся.

Пифагор Самосский, умерший накануне великой войны между западной и восточной цивилизациями, подарил свое имя целой плеяде известных ученых. "Пифагорейцы", одним из наиболее известных среди которых был Аристотель, утверждали о шарообразности Земли, старательно изучали звездное небо и предполагали, что лунные города-государства могут вести между собой не менее кровопролитные войны, нежели те, что раздирали греческий мир в V-IV веках до н.э.

Смелость этих представлений о космосе компенсировалась достаточно скромными географическими познаниями. Даже во времена Александра Македонского, воинские умения и "государственная гениальность" которого не только подарили грекам грубо-материальное господство над миром, но и привели к формированию уникального явления - культурного доминирования, известного нам как эллинизм, - представления хорошо образованного жителя Афин, Коринфа или Пеллы не уходили дальше "геродотового мира".
Геродот Галикарнасский - "первый историк", труды которого проложили мостик от "рационалистического постижения прошлого" древним греком к штудиям немецких профессоров XIX, придавшим истории подлинное значение научной дисциплины. Все мы находимся в тени, отбрасываемой этим по-настоящему великим человеком, однако и ему трудно было выйти за пределы мира, достигнутые финикийскими мореплавателями.

В центре всего располагалась Греция, а вокруг нее жили "варвары": дикие и необузданные на северо-западе, хорошо знакомые на юге и безусловно враждебные на востоке. Для греков, как впоследствии и для англичан, варварами были все, кто не знал их языка (и не стремился попасть в сферу греческого мира), но в действительности, в настоящем своем значении, к настоящим "дикарям" в полной мере могли быть отнесены лишь иберийские, кельтские, ливийские, фракийские или скифские племена, тогда как и Египет, и финикийские торговые города-государства, и попытавшийся унаследовать ассирийскую гегемонию Вавилон представляли из себя древние и выдающиеся государства, со своей культурой и историей. Их ни в коем случае нельзя было отнести к варварам.

Однако, греческий ум проводил черту между собой и другими народами не только в области культуры или религии, но и в том, что "восточные народы" были не свободны - как в государственно-политическом смысле, так и на "нравственном уровне". Все они были рабами своих правителей, что, по мнению даже самого последнего афинского рыбаря или фиванской проститутки, ставило и египтян, и персов бесконечно ниже жителя какой-нибудь колонии, расположенной на периферии греческого мира. Свобода для них, означала рабство для других.
Покоренные спартанцами жители Пелопоннеса могли бы многое сказать по поводу такого определения, но кто в Лакедомоне стал бы их слушать? Такое было возможно лишь для болтливых афинян, практически уничтоживших дистанцию между свободным человеком и его рабами.

Итак, на севере и юге располагались дикие, а на востоке - несвободные варвары. Мир заканчивался далекой и практически неизвестной грекам Индией, ливийскими туземцами, живущими между пустыней и финикийскими городами на побережье, холмами Иберии, колониями на Сицилии и в Южной Италии, а также поселениями на Черном море и лежащими за ними равнинами кочевников. Кавказские горы, Каспийское море были так же известны современникам Геродота, но никакого политического значения для них не представляли. Сила, а следовательно и опасность, исходила из областей, расположенных южнее.

Ехал грека через реку

Ассирия, которую справедливо называют первой известной нам империей, в течении многих лет занимала первенствующее положение на тогдашней политической карте мира, но все же не сумела - да и похоже не особенно стремилась - добиться статуса, подобного тому, что многими веками позднее стал наградой, бременем и проклятием Рима - статуса единственной цивилизованной силы, окруженной племенами дикарей и соседствующей лишь с полуварварским государством на периферии мира. Для Рима таким государством стала Парфия и возродившаяся позднее Персия, а для самих же персов в описываемый период такую роль отчасти играли индийские государства, однако сама Ассирия почти никогда не ощущала себя единственной. Образно говоря, она была самой крупной и зубастой рыбой в своем пруду, но вокруг нее всегда находилось достаточное количество почти столь же крупных и зубастых соседей - государств, не слишком уступавших ассирийцам в силе и не особенно отличавшихся культурно.

Столетиями потомки торгового городка Ашшура, вступившего на тропу завоеваний с очень скромными намерениями оградить себя и торговые пути от разорительных набегов врагов, побеждали за счет выгодного географического расположения, военной организации и полководческих талантов своих правителей. Однако, ни Ассирия, ни ее соперники по всей видимости не руководствовались концепцией "всеохватывающей империи".

Внешнеполитическую линию ассирийцев скорее можно было бы отнести к принципам недолговечного тамерлановского государства (т.е., в действительности надо говорить об обратном, но в данном случае важен пример, а не хронология): они не столько стремились покорять соседние государства и народы, сколько ослаблять их, поддерживая при необходимости это состояние путем превентивных войн - насколько вообще можно говорить о превентивности в условиях "древнего мира", с его правом сильного и практически полным отсутствием каких-либо моральных ограничений, даже на религиозном уровне.

Разрушая едва складывавшиеся против себя коалиции и безжалостно нападая на "слишком усилившихся" соседей, ассирийцы все же пошли несколько дальше остальных - переселения целых народов, впервые примененные в столь крупных масштабах и иногда принимавшие черты геноцида, стали своеобразной визитной карточкой Ассирийского государства. Дело, конечно, было не только в некоей особенной жестокости самих государственных людей Ассирии и тем более ее народа, но в тех вызовах, на которые ассирийцы вынуждены были отвечать, создавая первую в нашей истории империю. Им казалось, что они нашли верный ответ.
Но эти "ассирийские зверства", некотором образом возродившиеся в XX веке, не только не сумели предотвратить краха империи, но и сделали его настолько сокрушительным, что Ассирия полностью исчезла: ее соседи все-таки сумели чему-то научиться у первой державы своего времени и поспешили навсегда избавиться от столь опасного в своей неумолимой решимости государства.

Судя по всему, могущество Ассирии было подорвано целым рядом неудачно сложившихся обстоятельств, как это обычно и бывает в истории - набегами скифов, внутренними неурядицами и, главное, агрессивностью почувствовавших ослабление империи сопредельных государств, первым из которых стала вавилонская олигархия. Ниневия, последняя столица Ассирии, погибла в огне, оставив потомкам нравоучительную легенду о Сарданапале и его перине.

Неизбежно было затем развернуться борьбе между главными претендентами на "ассирийское наследство" (а точнее ту роль, что играло погибшее государство) - вполне усвоившим полученные уроки Вавилоном и Египтом, представлявшим собой совсем иную политическую традицию. Если ассирийцев можно условно отнести к "гегемонистской школе", то за века своего существования египтяне выработали совсем иные принципы внешней политики.

При этом, рассматривая картину в целом, очень важно не заблуждаться и представлять дело так, будто ассирийские, вавилонские, египетские или любые другие государственные деятели прошлого действовали с полной сознательностью, имея ввиду некий план или усвоенные от предшественников заветы - такое попросту невозможно. И в самом деле, отмеряя собственный век десятилетиями и даже годами, мы привыкли легко проноситься сквозь века Древнего мира, Античности и Средневековья.
А ведь самый ожесточенный период борьбы за мировое господство занял около 150 лет - начавшись в VII веке с походов Ассирии на Израиль, она продолжилась покорением Вавилона и установлением своеобразного протектората над Египтом, разделенного ассирийскими царями на множество удельных земель. Затем внезапное и катастрофическое нашествие кочевников, разорение метрополии, утрата того военного престижа, что так высоко ценится во все времена и гибель в ожесточенной борьбе с соседями. Но даже этот, финальный процесс разрушения величайшей империи той эпохи занял целых двадцать лет, в течении которых ассирийцы, вавилоняне, лидийцы, мидийцы и египтяне то сходились в битвах, то заключали союзы, вскоре сменявшиеся интригами и предательством, с полной переменой дирекции.

Подобно тому, как на наши собственные личные решения влияет множество факторов - условия нашего рождения и существования, тот образ жизни, что мы ведем и окружение, в которым мы пребываем, полученное воспитание и природные качества, а в общем все то, что оказывает непосредственное влияние на формирование характера, который в конечно счете и определяет наш путь, - так и политику отдельных держав определяют не искусственно созданные политические концепции или гениальная воля отдельных людей, но те природные условия, в которые были помещены и в которых сформировались народы, образующие эти государства. Только такая, подлинная, а не умозрительно-конспирологическая линия внешней политики будет видна спустя столетия.

Все это, разумеется, не означает, что народы и государства движутся по заданному маршруту с неумолимостью машины - отдельный политик может на время изменить ход вещей, а коренная перемена обстоятельств и вовсе задать иную линию поведения, но в случае с Египтом можно наблюдать необычайно счастливое постоянство. Государство фараонов, возникшее на берегах Нила, было и самодостаточным, и чрезвычайно удачно расположенным. Столетия безмятежного сосуществования с дикарями на западе и юге, выработали у египтян самодовольное чувство собственной уникальности и, очевидно, неуязвимости, ибо, как известно, неприятности могут происходить лишь на периферии мира, но никак не в его сердце. А именно таковым не без оснований считали себя жители Египта, счастливо огражденные от неприятностей превосходным климатом, пустынями и надежной государственной машиной.

Можно лишь представить себе, каким крушением устоев - настоящим падением небес! - стало для них вторжение племен гиксосов, постепенно подчинивших себе значительную часть страны. Угроза пришла с востока - колесницы захватчиков прокатились по Синаю и после этих событий, чуть было не погубивших древнее царство, каждый сильный фараон стремился установить египетский контроль над Палестиной и Сирией. Войны, прежде бывшие чуть большим нежели масштабно организованной охотой за рабами, стали средством внешней политики, египетским решением на поставленную внешним миром жестокую задачу.

Но даже и теперь, египтяне так и не вышли за пределы "разумной обороны" - продолжая пользоваться плодами собственного счастья, они как будто взирали на мир с отстраненностью сноба, вынужденного заговорить с рыночной торговкой, но не желающего продолжать его ни секундой более, нежели это необходимо. С такой же "неохотой" создали они позднее целые эскадры судов - еще одна реакция на усилившуюся угрозу "народов моря", но ни регулярного военного флота, ни большого торгового, ни даже колоний, подобных греческим и финикийским городам, приобретшим впоследствии значение не меньшее чем их метрополии, так и не завели. Даже Кипр, ключевой остров, необходимый для господства в этой части Средиземного моря, никогда не контролировался ими в полной мере.

Некоторые исследователи утверждают, что виной всему нехватка леса и географическое положение Египта, будто бы затруднявшего ему экспансию, но не стоит относить эти факторы к числу решающих. Казалось, что Египет, как и Китай в свое время, был слишком велик для подобных "мелочей", вполне могущих быть отданным на откуп финикийцам и грекам. В разное время, последние исследовали для Египта мир - мир, который ни фараонам, ни их поданным был не слишком интересен.
Однако, не стоит, опять-таки, рассматривать это исключительно с негативной стороны - мы ведь не станем осуждать быка за то, что он не употребляет мяса? Ни в коей мере не напоминая цинский Китай в его внешней косности и внутренней беспомощности, египтяне преподали миру очень важный урок: процветание государства и счастье народа не обязательно требуют жестокой завоевательной политики.

Между тем падение Ассирии, случившееся без особенного влияния на то Египта, все же понуждало последнего вступить в борьбу с вавилонянами, стремящимися установить свой контроль над большей частью Леванта. Не особенно искусные в завоевательной политике, египтяне преуспели в дипломатии, сумев заручиться поддержкой иудейского царства и какие-то время казалось, что Вавилон вынужден будут уступить, но поражение фараонского войска на берегу Евфрата в 605 году до н.э. перечеркнуло эти надежды.

Теперь уже царь Навуходоносор II развернул серию масштабных наступательных кампаний, к которым тогдашние вавилоняне были намного более привычны чем и погрязшие в розни евреи, и египтяне, не прошедшие суровой учебы войн с ассирийцами. И все же, даже положение подчиненного союзника государства фараонов представлялась евреям - по вполне очевидным причинам, не последнюю роль среди которых играла присущая египтянам религиозная терпимость (в той мере, которая вообще могла существовать в рассматриваемую эпоху) - куда более приемлемой, нежели любая форма зависимости от Вавилона, слишком напоминавшего собой Ассирию.

Борьба продолжалась еще полтора десятка лет, прежде чем Навуходоносору, обладавшему по всей видимости способностями талантливого военного организатора и ловкого политика (другой, пожалуй, и не сумел бы сподвигнуть вавилонскую олигархию к столь энергичной внешней политике), удалось сломить сопротивление своих врагов и сжечь Иерусалим. Иудейское царство пало и вавилоняне, как это и должно было от них ожидаться, прибегли ко вполне ассирийскому методу подавления - евреи были переселены. И не только они, добавим.

Несмотря на эти жестокости, в конце концов остальные государства Востока нашли вавилонскую гегемонию вполне терпимой и не просто так: можно сказать, что демонстрируя и преемственность с погибшей державой, и временами весьма энергичную внешнюю политику, вавилоняне все же не пытались быть большим чем первые среди равных. Отбросив египтян и подавив сопротивление евреев, Вавилония без особых сожалений отказалась от дальнейших завоеваний - так, финикийские города признали ее господство, но сохранили фактическую независимость. Теперь политическая система цивилизованного мира определялась отношениями между четырьмя великими державами, в число которых, кроме Египта и Вавилона, входили Лидия и Мидия.

Лидия, чрезвычайно выгодно расположившаяся в западной части Малой Азии (то есть, занимавшая лучшую часть нынешней Турции), вскоре приобрела весьма большое значение. Прежде, лидийцы не раз под влияние (в том числе и культурное) своих более сильных соседей, но ни могущество, ни гибель последних не разрушали их царства. Эта монархия уживалась даже с ассирийцами, которые чрезвычайно ревностно относились к усилению иных стран. В конечном счете, лидийцы стали одними из могильщиков грозного царства. Их вполне можно было назвать счастливым народом, заслуженно ожидавшим большой будущности.

Возвышение Вавилона не могло угрожать Лидии, а экспансия на Восток по очевидным причинам не представлялась лидийцам особенно заманчивой: в свое время царство чуть было не погибло от нашествия северных кочевников. Эта "незаинтересованность" (правильнее было бы сказать - низкий приоритет) отразилась в легенде о предсказанном Фалесом Милетским солнечном затмении, заставившем пораженных ужасом лидийцев и мидян разбежаться с поля боя, так и не вступив в решающее сражение. Разумеется, в действительности лидийцы отказались от большой восточной политики совсем по иным причинам и сперва, подобно любым наследникам любых империй, после падения Ассирии они попытались захватить как можно больше, но быстро убедившись, что мидийцы не станут легкой добычей, поспешили установить надежную границу на реке Галис, предоставили воинственным соседям воевать между собой.

Дальнейшую внешнюю политику Сард можно было бы назвать еще более "египетской", нежели чем та, что проводилась в стране фараонов. География не скупилась на подарки для Лидии и казалось, что лидийцы обречены на то, чтобы затмить и Египет, и Вавилон. Огражденная на Востоке мидийцами (занятыми своими войнами), Лидия без труда покорила греческие колонии в Малой Азии - не столько силой оружия, сколько умелой дипломатией и теми возможностями, что предоставляло предприимчивым грекам богатое восточное государство. В тоже время, лидийцы вовсе не были безропотными учениками - умело используя греков, в своей мирной экспансии они пошли дальше египтян и начав чеканить монеты из золота и серебра (прообраз свободно конвертируемой валюты) предложили миру концепцию единого экономического пространства. Процветающее земледелие, морская торговля, греческие города - союз Востока и Запада: какие захватывающие перспективы открывались перед лидийцами! Но враг, в который раз, пришел с Востока.
Мидийское царство не только оказалось самым большим государством-наследником Ассирии, но и, пожалуй, наиболее воинственным. Протянувшись от восточной Малой Азии до иранских равнин и северной Месопотамии (современный Ирак), Мидия стала настоящей империей: упорно сражаясь с любыми захватчиками, мидийцы, в свою очередь, умели покорять другие народы.

Не удивительно, что одержав победу над египтянами, Вавилону пришлось обратить внимание на свои восточные границы - угроза со стороны мидийцев представлялась куда более серьезной, нежели попытки фараонов утвердиться в Палестине и Сирии. И в самом деле, Вавилонии не пришлось слишком долго наслаждаться своим положением первой державы Востока. Никакими особенными преимуществами по сравнению с погибшей Ассирией она не обладала, не было у нее и выгодного географического положения, позволявшего лидийцам и египтянам преуспевать, даже не обладая военными навыками своих жестоких соседей. Но все же не мидийцам было суждено создать новую универсальную империю.
Персы - один из народов, населявших Мидийское царство (и очень родственный мидийцам), сперва захватил это царство, а затем и расширил его до пределов, о которых не мечтали даже легкие на подъем ассирийские цари. В своей "Истории" Геродот рассказывает о возвышении персов через призму биографии Кира Великого - первоначально зависимого от мидийского царя правителя (наместника), сумевшего сперва утвердить собственную власть среди персов, а затем, умело вмешавшись в междоусобицу, захватить столицу царства и провозгласить себя правителем государства.

Для греков, не жалующих любых варваров, победа персов над мидийцами не казалась чем-то принципиальным, знаковым. Так оно в общем-то и было в действительности: сам ход войны между Киром и его мидийским противником Астиагом говорит в пользу ее "приземления" - она совсем не походила на смертельную борьбу. Война между столь схожими противниками продолжалась около трех лет и решающим ее моментом стало неудачное для мидийского царя сражение под столицей Кира, городом Пасаргады. Вероятно, что в 559 году до н.э. настоящей битвы как таковой и не было, а Астиаг пал жертвой интриг среди собственных приближенных. В Экбатану, столицу Мидии, Кир вступил не как жестокий завоеватель, но как законный государь, а утверждения о том, что он являлся внуком павшего царя, еще раз свидетельствуют об узком характере конфликта. Геродот пишет о том, что Кир умело соединил воинственные замыслы мидийской знати с новой ролью Пасаград - принимая во внимания последующие события, этому вполне можно верить. И десятки лет спустя греки продолжали называть своих восточных врагов мидийцами.

Тем не менее, победа есть победа, и теперь персидская знать возглавляла мидийское государство, ставшее владением династии Ахеменидов. По всей видимости, Астиаг и его предшественники слишком медлили - они оказались неспособными исполнить ту грандиозную программу завоеваний, что в следующие годы выполнила новая правящая династия. В этой связи Геродот приводит несомненно выдуманную, но очень образную и характерную историю о том, как накануне решительной борьбы с Астиагом Кир предложил персам выбор: в первый день они тяжело трудились в поле, а во второй - пировали. Не трудно было догадаться о том, что им понравится больше.
Иначе говоря, обширное, но бедное и дурно управляемое царство, созданное копьем и луком, должно было либо распасться в междоусобицах, либо направить свою энергию на покорение богатых соседей ~~и уже потом распасться в междоусобицах~~ и стать по-настоящему великим. Начиная свои походы из тех же мест, где когда-то появилась ассирийская держава, Кир и его преемники знали к чему им следует стремиться.

Первоначально, "смена караула" в Мидии не вызвала особенного беспокойства в тогдашнем мире - и действительно, в течении следующего десятка лет персы не доставляли своим соседям особых проблем. Все изменилось, когда Киликия - буферная территория между лидийскими и мидийскими владениями - встала под персидские знамена. Хотя формально это еще нельзя было назвать прямым завоеванием, для Сард этого оказалось достаточным - унижение от дипломатического поражения перевесило все опасения. Заручившись союзом с сильнейшей греческой державой Спартой, а также неофициальной поддержкой вавилонян и египтян, лидийцы решили нанести по "чрезмерно усилившимся" персам упреждающий удар.

О том, что это и в самом деле была превентивная война, свидетельствуют колебания, испытываемые лидийским царем Крезом. Он совсем не походил на расчетливого завоевателя. Все это было отражено в легенде о предсказании Дельфийского оракула, которая заявила, что великое царство падет. Впрочем, что взять с бедной женщины, не раз находившейся под воздействием токсичных паров? Толкователи слов пифии как правило старались не давать долгосрочных прогнозов, мудро ограничиваясь общими поучениями, полезными как астрологический прогноз в газете. Однако, в данном случае, они не погрешили против истины - великое царство действительно пало.
Выступив в поход, Крез одержал над персами трудную победу при Птерии, на берегу пограничной реки Галис - решающую роль по всей видимости сыграли наемники из греческих городов Лидии. Однако, или его потери были слишком велики, или - что более вероятно - обычные для войн той эпохи условия заставили лидийского царя свернуть поход и вернуться в Сарды. Очевидно, Крез строил большие планы на весну следующего года, когда в его столицу пришло страшное известие о том, что персидская армия перешла границу. Оказалось, что персы вовсе не собираются вести войну по правилам - и теперь, распустившему на зиму своих греческих наемников, Крезу предстояло сражаться уже не за баланс сил в Малой Азии, а за само существование своего государства.

Битва под Сардами наверняка не была слишком продолжительной и упорной, но она покончила с существованием Лидии. Вполне возможно, что верблюды, выставленные Киром против лидийской конницы, действительно сыграли выдающуюся роль, но очевидно, что это сражение было проиграно Крезом еще до его начала. Верблюды, сколь сильно не испугали они тогда лошадей лидийцев, имели гораздо больше значение в качестве надежного средства передвижения, куда более исправного, нежели быстро утомляющиеся лошади. Позволив персидской армии совершить неожиданный зимний марш на Сарды, они оказали Киру бесконечно большую услугу, чем простое тактическое превосходство на поле боя. Потеряв и царя, и столицу, и лучшую (в смысле своей элитарности) часть войска, Лидийское царство прекратило свое существование.

Торжествующий победитель тут же продемонстрировал, что персы — это не ассирийцы и тем более не вавилоняне. Крез, если он не погиб во время этих бурных событий, был пощажен или же, - что более вероятно, - вполне умеренная политика персов по отношению к народу покоренного царства породила легенду о даровании жизни лидийскому царю. И прежде, и много раз после, уделом проигравшего была смерть, но Кир, как и все выдающиеся личности, был выше окружавшей его посредственности. Его обращение с греческими поданными завоеванного царства свидетельствует о том, что этот восточный правитель вполне был способен на тонкую политику.

На малоазиатские города греков персидский царь оказывал влияние при помощи тиранов - поддерживая "сильных правителей", сумевших усмирить демократию за своими стенами, Кир разделял и властвовал, не озабочиваясь крылатыми выражениями. Милет - сильнейший из этих полисов, долгое время наслаждавшихся внутренней свободой под защитой лидийского царства, получил чрезвычайно выгодные условия, сохранявшие его прежний статус. Тем самым Кир лишил возможный между греками союз ключевого звена и руководства, а между тем оставшиеся греки вынуждены были признавать владычество персидского царя. Гарнизоны, расставленные в лидийских городах, свидетельствовали о том, что Кир не собирался держать покоренные народы в узде при помощи масштабных карательных походов, подобных ассирийским или вавилонским - отныне, им предстояло жить под властью персидских сатрапов.

Войско - крепкая, еще совсем не "рабская" пехота, великолепная конница и устрашающие колесницы (имевшие не столько военное, сколько пропагандистское значение), - служило персидскому царю надежным инструментом для реализации любых задач. Однако, как это часто бывает при создании огромных империй, дело было не столько в военных качествах самой персидской армии, сколько в самой возможности выставить ее на поле боя, то бишь в той совокупности материальных возможностей государства и его административных потенциях, позволяющих не просто воевать, но еще и использовать плоды своих побед. И в самом деле, ни персидские лучники, ни - к примеру - римские легионеры - по меркам своего времени не представляли из себя чрезмерно выдающейся военной мощи, но всегда превосходили врагов тем упорством организованной силы, что позволяет потерпеть девять поражений, но покончить с врагом в десятой битве.

Наконец, персам "везло" - как всегда везет крепкому государству, столкнувшемуся с рыхлой коалицией врагов. Покончив с лидийцами и позволив малоазийским грекам сохранить лицо, персы принялись усмирять менее цивилизованные, а потому куда более воинственные народности погибшего царства. На это раз Киру пришлось оставить дипломатию и показать, что при необходимости его войско может быть не менее настойчивым, нежели ассирийская военная машина. Города запылали.
Во время этих событий начался и бесславно закончился поднятый было частью лидийской знати бунт, а несколько греческих городов, не вовремя решивших вступить в борьбу с персами, купили себе прощение банальным предательством. Прошло около десяти лет и Малая Азия казалась вполне усмиренной - по всей видимости, персам нечего было опасаться. Не слишком представляя себе силы, таящейся в собственно греческих землях, Кир мог справедливо не волноваться насчет Спарты: сильнейшее государство того времени, заключившее с Крезом союз, и пальцем не пошевелило ради того, чтобы вмешаться в ситуацию на Востоке.

Персы, разумеется, не могли предполагать, что это бездействие является не столько признаком слабости, сколько особенностью крайне неповоротливой спартанской политической системы, вообще очень тяжелой на подъем во всем, что не касалось чисто военных или политических вопросов, находящихся непосредственно в пределах довольно узких воззрений тогдашних государственных деятелей Лаконии. Меньше всего спартанцы были способны тогда на организацию некоего общеэллинского похода за свободу греческих полисов царства Кира. Куда большую угрозу персам представляли вавилоняне, незадолго до возвышения Кира сумевшие отразить очередное вторжение мидийцев, однако, к моменту начала решающей схватки, вавилонская олигархия оказалась не на высоте своего положения.

Набонид, последний царь Вавилона, попытался было продолжить дело Навуходоносора, но не сумел поладить с собственной элитой: не помогли ни военные победы, ни даже завоевания, сделанные царем в Аравии. В конце концов, кризис принял опасные формы почти открытого противостояния между Набонидом и его столицей. Вавилон — это ахиллесова пята всего царства, первым попал под удар персидской армии. Его падение, ставшее возможным то ли благодаря возросшему осадному умению персов, нарушивших искусную систему водоснабжения города, то ли - что представляется куда более вероятным - предательству внутри столицы, избравшей лучше сдаться на выгодных условиях Киру, нежели и далее выдерживать по-военному строгое правление Валтасара, сына последнего вавилонского царя.

Надежды вавилонской олигархии, желавшей и дальше пользоваться благами безопасности и другими возможностями, предоставляемыми "имперским пространством", но не готовой предпринимать ради этого особенных усилий (и уж тем более взваливать на себя бремя завоеваний), вполне оправдались, а миру была подарена еще одна легенда, нашедшая себе место в Библии. Пирующий Валтасар, уверенный в собственной безопасности за неприступными стенами, видит начертанные архангелом Гавриилом слова: мене, мене, текел, упарсин. И действительно, вавилонское государство было исчислено, взвешено, разделено... и, очевидно, продано, с немалой выгодой для обеих сторон. То, с какой необыкновенной легкостью все огромное царство тут же покорилось Киру, свидетельствует об этом - даже остатки лидийской державы сопротивлялись дольше, между тем как буквально на следующий день после падения Вавилона границы персидского царства распростерлись до Газы - безо всякой борьбы. Победить мидийского царя было намного труднее.

Набонид, принявший свою судьбу и сдавшийся врагам, был объявлен единственным виновником войны и закончил свои дни в почетной ссылке - опасность для него представляли вовсе не персы, а вавилоняне, с удовольствием расправившиеся бы с ненавистным царем. Город занял свое место в новой державе с такой легкостью, будто никакого вавилонского великодержавия никогда и не существовало. Не стоит, однако, считать, что персидское завоевание Вавилонии осуществилось само собой, исключительно благодаря внутренним раздорам в этом государстве. Нет, это не так, и, прежде чем осадить столицу Набонида, персам пришлось выиграть несколько больших сражений... но запас прочности у вавилонского государства оказался совсем небольшим. Едва только Набонид утратил основу своей власти - войско - как олигархия поспешила избавиться от него, сдавшись на почетных условиях. Двумя столетиями позднее персы докажут, что даже умирающее государство может сопротивляться достаточно долго - было бы желание.

Как и в Лидии, персидская политика по отношению к новым имперским землям выглядела весьма гуманно, да и сами персы, с их строгими религиозными воззрениями, разделяющими поступки людей на плохие и хорошие, смотрелись на фоне вавилонян или финикийцев, с их жестокими божками, очень выгодно. Благодаря падению Вавилона, закончилось многолетнее пленение многих народов, в том числе и евреев, получивших возможность вернуться домой, где они с охотой вновь предались внутренним раздорам.
Между тем Кир обратил свое внимание на Восток: значительно продвинувшись в сторону Индии, он разбил и покорил множество диких племен, родственных тем, что когда-то подорвали ассирийское могущество. В этих походах царь и умер, оставив наследникам довершить начатое дело завоеванием Египта.
Геродот, а вслед за ним и все остальные греки, верили, что Кир пал жертвой собственных амбиций и был убит в неудачном походе на скифов, но это утверждение не вызывает доверия, равно как и утверждения о всеобщем восстании, будто бы немедленно охватившим все покоренные персами народы. Судя по всему, Камбис, сын и наследник основателя империи, беспрепятственно воссел на престол и в течении нескольких лет спокойно подготавливал поход на Египет, а греки попросту выдавали желаемое за действительное, причем задним числом.

А ситуация в Египте напоминала о падении Лидии: при благоприятном экономическом положении, египтянам не хватало надежной воинской силы. Фараоны обратились к Греции и течении многих десятилетий наемники из Европы составляли главную силу войска, в то время как финикийцы предоставили в распоряжение свои суда. Несмотря на это (а возможно и благодаря), Египту, как мы помним, не удалось одолеть вавилонян и Камбису II не потребовалось сперва завоевывать Сирию и Палестину.
Зато персам очень кстати пришлись арабы, покоренные еще Набонидом: они оказали необходимую поддержку в трудном марше через Синай, в то время как выносливые верблюды позволили войску без особых проблем преодолеть пустыню. И вновь все дело было решено в единственном сражении, которое египтяне проиграли после жестокого боя. Осадив затем Мемфис, Камбис добился его капитуляции и с независимым существованием Египта было покончено.

Как и до того в Мидии, Лидии и Вавилонии, персам удалось добиться сравнительно легкой и быстрой победы благодаря тому, что война наполовину была выиграна еще до начала боевых действий: в конечном счете, близлежащие греческие и финикийские города, вообще легкие на "дипломатические кульбиты", предпочли поддержать персов, с их богатой казной, а наемники - греческие и финикийские солдаты и моряки - последовали их примеру. В то же время, египтяне, вообще недовольные предпочтению, оказываемому фараонами своим заморским слугам, тоже не слишком усердствовали, защищая правящую династию. В результате, поражение в поле оказало эффект домино - греческие гарнизоны важнейших крепостей и городов перешли на сторону победителей, равно как и флот Египта.

И все же, ряд примеров ожесточенного сопротивления персам, оказанного "природными египтянами", показали, что удержание этой страны будет куда более трудной задачей, нежели покорение Вавилона или Лидии. Но несмотря на все трудности, Камбис в общем не отступил от принципов внутренней политики своего отца и персидская оккупация не омрачилась репрессиями по ассирийскому или вавилонскому образцу. Укрепив, насколько это было возможно, границы Египта и даже несколько округлив их, царь поспешил вернуться в центр своего государства, где его присутствие диктовалось необходимостью управления огромной империей. Разумеется, он не предпринимал попыток покорить Карфаген и не терпел страшных поражений в ливийской пустыне, приписываемых ему греками по образцу столь же легендарного похода Кира против скифов.

Скончавшись вскоре неподалеку от Вавилона, Камбис умер как государь великой державы, раскинувшейся от Индии до Эгейского моря, от границ Эфиопии до Кавказских гор. При таких расстояниях и на Востоке, власть монарха даже наружно не могла не превратиться в абсолютную, что и произошло уже при наследнике Кира, ставшего и для самых приближенных подданных почти недосягаемым в своем величии. Геродот обыгрывает это изменение называя Кира отцом народа, а Камбиса - деспотом, но в действительности подобные изменения были неизбежным - восточный властелин такой империи попросту не мог оставаться первым среди равных своей персидской знати. Царь Персии, за год собиравший больше серебра и золота чем Спарта за сотню лет, конечно, не мог уподобиться ее царям, ведущим маленькие войны на Пелопоннесском полуострове и подчиняющи

Сохранено