Док. 38


Сердюк Федор Иванович родился на Волге в 1917 г.
Отец считался кулаком, а кулаков надобно было власти
раскулачивать. Все добро, таким трудом нажитое, отец не хотел
отдавать. За это и за то, что людям раздавал молитвы, отец
был репрессирован тройкой УНКВД 11.03.38 г. по ст.58-2-8-9-1
УК РСФСФ 1, приговорен к расстрелу. Расстрелян был 25.03.38
г. О расстреле мама знала, только не хотела верить, ждала
отца. В день расстрела пролежала на печи весь день (ноги не
шли и сердце тревожно билось). Тогда она поняла, что ее Иван больше
не будет лежать с ней на печи. Нас отправили на большом
корабле по Волге (было выселение). Когда в очередной раз
корабль остановился «отдохнуть», кто-то нехороший украл
Вареньку, самую младшую доченьку-куколку. Мама всю дорогу не
отпускала от себя ее, а тут отвлеклась, не усмотрела. Плакать
не было сил. Одно горюшко за другим! Седина посеребрила
черные волосы сорокалетней женщины. Высадили нас в незнакомой
стороне. Оказалось, что это село Дубровино Завьяловского
района Алтайского края. Все приходилось начинать сначала…
началась война. Жить стало тяжело, в поле собирали гнилую
мелкую картошку, рвали крапиву и варили похлебку. Мария и
Евдокия работали медицинскими сестрами на фронте. Мужики
воевали. С войны вернулся только я.
Вот она где объявленная большевиками «свобода совести»:
отца многодетной семьи большевики расстреляли за то, что он
переписывал от руки и раздавал людям молитвы. Причем, как
свидетельствует протоиерей Михаил Труханов, и сам попавший в
ГУЛАГ лишь за чтение Библии, очень многие оказывались здесь
именно за веру. И вот какая дикая смертность была в лагерях.
В Унжлаге:
«В конце 1941 г. на 123-м Лагпункте — и весь 1942 г. до марта
1943 г. на 18-м лагпункте — умирало не меньше 60 человек в
сутки, а в отдельные дни умирало до 90 человек».
А таких Лагерей по стране?
Сотни. То есть если один такой Лагерь в год по 60–80 тысяч
человек «сжирал», то по всем лагерям советской страны в этот
год умерли миллионы мужчин! И все это не военные потери — это
большевицкий удар в спину нашим сражающимся на фронте армиям!
Кто еще и здесь занимался вредительствами и ответил ли он
впоследствии за свои преступления?
И вот как достигались эти страшные потери. Изголодалых,
замученных непосильной работой людей, имеющих на теле гнойные
нарывы и вспухшие от водянки ноги, в санчасть бросали вовсе
не лечиться, но исключительно умирать.
Отец Михаил Труханов свидетельствует: «нас ничем не лечили».
Но ведь и нечем было: людей сюда не работать присылали, а
сгноить до смерти — ведь у лагерных врачей для лечения
больных не было не только вообще никаких лекарств, ваты,
бинтов, но даже йода…
У людей гноились раны, и они умирали: по 60–90 человек в
день.
Но все когда-то заканчивается. Закончилась и война. И что же?
На волне эйфории победы произошло ли узникам советских
Лагерей смерти хоть какое-либо послабление?
Фридман Ю.А., работавший до своего ареста в Наркоминделе и
прекрасно разбирающийся в стратегии политики большевиков, вот
что сказал в тот момент своим сокамерникам, тщетно
надеющимся, что с концом войны придет и конец их жесточайших
мучений:
«Ничего не изменилось. Все будет впредь, как нынче есть.
Изменения в стране бывают, когда в правительство приходят
новые люди с новыми взглядами. У нас этого нет. Наше
правительство — коммунистическая партия пролетарского
авангарда. Если мы, по ее классификации, отнесены к врагам,
то нам и впредь нечего ждать перемен в нашей участи. Врагов надо
уничтожать, физически уничтожать! При этом извлекать максимум
пользы из труда врагов народа — до их полного физического
истребления» (с. 147).
То есть уничтожение десятков миллионов людей в советских
Концлагерях — это вовсе не чьи-то перегибы на местах — это
всеобщая стратегия партии и правительства в отношении людей,
заподозренных во враждебности к человеконенавистническим
канонам большевизма. Большевики объявили этих людей своими
врагами, а потому столь жестоко и истребляли теперь. И даже
тогда, когда столь напряженно ведущаяся война закончилась
победой.
Причем, в еще худшем положении оказывались те люди, чудом
выжившие в лагерях, которых, наконец, освобождали от
подневольного труда. Их определяли на поселения в Сибири.
Причем, работа предоставлялась им только такая, которой,
оставив свое здоровье в заключении, они здесь, вроде бы как уже
и на свободе, просто не выдержали бы. А потому,
предоставленные самим себе, но оставшись безработными,
обязаны были теперь умереть от голода и холода на свободе. Об
этом сообщает протоиерей Михаил Труханов, который попал вот в
такое же положение после своего освобождения. У него был
период, когда средств к существованию просто не оставалось
никаких. Но и не только у него у одного:
«Как-то две женщины пришли к коменданту и стали ему
жаловаться: “Вот, мы обезсилели и работать в леспромхозе уже
не можем, а по нашим силам работы здесь нет. В лагере мы
имели крышу над головой, пайку хлеба и баланду ежедневно. А
здесь за угол хозяйский платить надо, а денег нет. Заберите
нас, просим вас, отправьте опять в лагерь; там мы можем хотя
бы дневальными в бараках работать. Нам по 53 года. Мы ходим с
отеками на ногах”» (с. 242–243).
Чекисты же им могли ответить только то, что они враги. А
врагов по большевистским меркам требуется уничтожать. Сколько
миллионов русских людей погибли еще и здесь, вроде бы уже и
получив эту столь долгожданную свободу?
(Рассказ записала правнучка Бауэр Татьяна в 1999 г.)




--------------------------------------------------------------------------------------------------
Если перечитать внимательно воспоминания отправленных в лагеря кулаков, середняков и вообще крестьян, то один факт обращает на себя внимание... Все они пишут, не сговариваясь, как им сытно жилось при Царях, а как пришли коммунисты, начался ад и голод. Пишут, что при Царях они не знали никогда голода (неурожаи случались, но не голод). Регулярно читаю в коментах совкоэрефийцев, которые хором поют, что в России все время народ ГОЛОДАЛ. Голодал, голодал...