Дочитала «Симметрию желаний»

mashutka_alfi — 28.12.2024 Хорошая книга. Иногда я плакала, иногда злилась, переживала за главного героя, как за родного!!!
«Вам не наплевать.– 
Что?– Ты хочешь, чтобы я объяснила, что такое, на мой взгляд, дух Хайфы? Пожалуйста. Вам не наплевать друг на друга. «В этом есть что-то старомодное. В наши дни всем плевать на все. Кроме денег.– Это слишком смелое обобщение. В Иерусалиме тоже есть неравнодушные люди.– Нет, только в Хайфе. И знаешь что? На самом деле вас таких только четверо. Мир вокруг вас становится все более циничным и жестоким, а вы вчетвером сбились в тесный кружок и заботитесь друг о друге.– Но это и есть дружба, разве нет? Оазис в пустыне… Плот из крепко связанных бревен… Или… маленькая страна в окружении врагов. Ты не согласна?– Понятия не имею, – ответила Яара. – Ты же знаешь, у меня никогда не было друзей.»



И размышления Офира про эго: «Все от эго, – сказал Офир. Женщина давно ушла, и я не совсем понял, что он имеет в виду. – Все мои пожелания, – пояснил он, – все они были продиктованы эго. Почему я хотел написать книгу? Не потому, что хотел сообщить миру что-то важное. Куда там. Мне хотелось стоять на стенде во время Недели книги, и чтобы тысячи людей просили у меня автограф. Вот о чем я думал, когда загадывал это желание.»

«И что тут плохого?– Это не ведет к счастью. Только к разочарованию. Потому что эго невозможно удовлетворить, оно всегда будет требовать большего. И ты живешь в постоянном страхе, что однажды твое вдохновение иссякнет. Или твоя аудитория к тебе охладеет. А я не хочу жить на краю пропасти. То есть я могу так жить, но не хочу.– Так чего же ты хочешь?– Жить для других. Отдавать. Стать отцом. Слушать свое тело. Лечить. Эта женщина, которая сейчас пожала мне руку, – пять лет назад она случайно задавила на парковке родную дочь. Дала задний ход, не заметив, что там девочка на самокате. Знаешь, сколько тоски было в ее спине, когда я впервые к ней прикоснулся? Комья тоски. В плечах. Между лопатками. В пояснице. Представляешь? Что можно сказать женщине, с которой стряслось такое? Есть ли в мире слова, способные ее утешить? Ее тронуть? А писательство… Писательство – это просто слова. Набор слов… Когда-то я, может, и верил в слова, но я столько лет проработал в рекламе. Я придумывал слоганы: «Попрощайтесь со своими морщинами», «Натуральные шницели: тройной удар вкуса»… И в конце концов понял, что слова нужны «людям, чтобы лгать. Либо себе, либо другим.»

Про депрессию: «Меня больше ничего не радует, – вздохнул он и затянулся косяком. – С тех пор как Илана… Меня ничего не радует… Когда-то мне все доставляло удовольствие. Любая мелочь. Принимать душ. Макать листья артишока в «майонез. Быстро ехать с открытыми окнами. А теперь я стал в точности таким, как моя мать после смерти отца. Я не живу, а выживаю. Не живу, а существую. Даже эта ассоциация… Она тоже меня ни капли не радует. Но даже если случится что-то хорошее, что на секунду доставит мне удовольствие, я чувствую себя виноватым: мне хорошо, а Иланы больше нет. И больше никакого удовольствия.Я слушал Амихая и Офира, но не испытывал к ним никакого сочувствия. Наоборот. Они меня разозлили. На что они жалуются? У них хотя бы была любовь. В их жизни произошло хоть что-то стоящее. А я? В моей жизни было одно стоящее событие – встреча с Яарой. Но Черчилль отнял у меня Яару. А теперь пришел ко мне просить убежище. И я дал ему убежище.»

И еще про депрессию: «Все эти годы моим саксофоном была Яара. Каждый раз, когда вокруг сгущался мрак, я снова и снова шел к ней. И все это время во мне звучала мелодия надежды на то, что она ко мне вернется. Звучала тихо, но настойчиво.А сейчас мелодия смолкла.И я остался во тьме.* * *Трудно описать, что происходило со мной в последующие несколько недель.Как будто прежде я был кем-то и вдруг стал никем.Как будто ставни на окнах моего сердца заклинило, и они перестали открываться.Как будто что-то жгло меня изнутри. Но жгло холодным пламенем, как огни фейерверка.Это был не столько туман, сколько смог.Как будто не я спал в своей кровати, а она во мне.Это были свинцовые гири. Железные цепи. Кибуц в знойный полдень. Отдел невостребованных писем на почте. Пластмассовые цветы.
«Ладно, довольно сравнений. Они нужны тебе лишь для того, чтобы отмахнуться от правды. Приукрасить действительность. Обмануть самого себя. Как легко переводить все в живые и яркие образы, но эти образы – пустая оболочка, в которой нет собственного содержания.В те недели я много спал. А если не спал, то хотел спать.Я не мог заниматься переводами. Самые простые предложения вдруг превратились в неподдающийся пониманию шифр. Клиенты звонили и спрашивали, в чем дело. Я отвечал, что немного задержу работу. Совсем чуть-чуть.Я говорил себе, что годами ждал этого падения, годами боролся против гравитации, но сейчас, похоже, наступил момент, когда лучше сдаться.Клиенты перезванивали неделю спустя и спрашивали, в чем дело.Я извинялся. Перевод еще не готов.Клиенты исчезли.Позвонила Гила из банка, сказала, что у нее ко мне серьезный разговор. Я подумал, что было бы забавно побеседовать с ней о действительно важных вещах, например о том, что в моем теле образовалась огромная дыра. Или о бессмысленности. Бессмысленности всего сущего.
«Это была моя последняя попытка пошутить.Потом я утратил чувство юмора. Утратил жизненно важную способность смотреть на собственную жизнь со стороны и иронизировать над ней.»

Про веру: «– В будни – да. Но в конце недели я буду рада тебя видеть. Проведешь с нами Шаббат. Споешь с нами. Вкусно поешь. Немного отдохнешь. Может быть, даже проникнешься…– Что ты имеешь в виду? Ты хочешь меня обратить…– Нет, что ты! Не пугайся. Я только хотела сказать, что у тебя будет шанс очистить свою душу. Мне кажется, тебе это нужно.Да, подумал я, мне это нужно. Но не через веру. Пусть еврейская культура у меня в крови, пусть отзвуки Ветхого Завета слышатся в каждом слове, которое я произношу на иврите, но, к сожалению, вера для меня не выход. Господь не поднимет меня со дна. Хотелось бы мне, как Сёрену Кьеркегору, проснуться однажды утром и обнаружить, что за ночь я преисполнился безграничной, безусловной любви к Богу. Без сомнения, я сумел бы преисполниться такой любви к Богу, если бы вырос в подходящей семье. Но родители внушили мне глубокую неприязнь ко всему, что связано с религией. И, даже поняв, что эта неприязнь безосновательна, я не в состоянии выкорчевать ее из своего сознания.– Как-нибудь заскочу, – сказал я.»

Про отношение издателя к писателям:«Правда?» – спрашивали авторы, и глаза у них загорались. Отец уверенно кивал, хвалил выдающиеся литературные достоинства их текстов и даже цитировал их по памяти (только устроившись перед армией к нему на работу, я заметил, что все цитаты взяты с первой страницы).«О! – восклицали довольные авторы. – И в Содоме нашелся один праведник! Истинный ценитель литературы!» А отец скромно улыбался, учтиво провожал их до двери, похлопывал на прощание по спине и приглашал заходить в гости, просто так, без звонка, ведь теперь, когда он прочел их замечательные книги, они для него настоящие друзья.Он дожидался, пока счастливый и умиротворенный писатель не исчезнет из поля зрения (в то лето, когда я у него работал, у меня появилось хобби: я считал про себя, сколько секунд пройдет с момента, когда писатель покинет типографию, до момента, когда отец скажет, что он думает о нем на самом деле), а потом изрекал с глубоким презрением: «Good for nothing!»[34] Позже, сидя за своим столом, он делился своим возмущением с моей матерью: «Всякое ничтожество считает, что способно написать книгу. Всякое ничтожество! »

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив