Дни лета: 83

Я позвонила Ыклу, всё никак не могла поверить, всё спрашивала действительно ли надо отменять билеты. Отчего-то мне казалось, что если я спрошу это достаточное количество раз, то они, наконец, признаются в том, что это шутка и я смогу продолжить заниматься обычными утренними делами и с нетерпением ждать их приезда. Ыкл несколько раз повторил, что это не шутка и попросил отменить билеты, так как он собирает чемоданы, у него совсем нет времени, и вообще, всё пошло как-то не так, поэтому нет никаких сил с этим разбираться. Я закончила кормить дитя, уложила её, и начала звонить в авиакомпанию, пытаясь отменить все билеты. Отчего-то единственное, о чём я думала в тот момент, было то, что надо ещё звонить в театр и отменять билеты на мюзикл. Мне очень хотелось её порадовать и я заказала билеты на мюзикл, точно зная, что она будет невероятно довольна. Теперь же я сидела и мучительно пыталась понять как их отменить и возможно ли это в принципе. Я отменила билеты на самолёт (это была очень длинная операция -- её билет сюда, её отдельный билет обратно и билеты её другу туда и обратно; он должен был прилететь чуть позже и билеты в театр были заказаны для них обоих), я позвонила в кассу театра, мне сообщили, что они этим не занимаются и сообщили куда писать, чтобы попытаться это решить. Тем временем, мне позвонила бабушка и всё сетовала на то, как всё неудачно получилось. Подожди, прерывала она меня, я должна рассказать тебе что я передаю тебе и остальным в подарок, это очень важно. При чём тут подарок? -- удивлялась я, всё бормотала что-то невнятное, но радовалась, что сейчас она хорошо себя чувствует и чёрт с ней с поездкой, приедет в следующий раз. Бабушка всё описывала какую конкретно цепочку она мне купила в подарок и повторяла как заведённая, что если она не придётся мне по душе, то я должна её как-нибудь вернуть ей, а уж она-то поменяет на что-то ещё лучше. Она всё описывала эту цепочку, я же понимала, что уже влюблена в неё и ничего менять не надо, она просто прекрасная, о чём вообще тут рассуждать. Я всё сердито бормотала, что не ожидала от неё такого хулиганства, а сама думала почему-то о билетах в театр и как жалко, что их пришлось отменять.
Всё утро, которое должно было быть заполнено радостным ожиданием и последними мелкими приготовлениями к приезду, оказалось заполнено сплошной бюрократией, разговорами с незнакомыми операторами, разбором уже приготовленной постели, и прочими глупостями, которые я совершенно не планировала. Я всё ворчала в пустоту, всё сердилась сама не знаю на кого, присела на минутку и почему-то не смогла сдержаться, расплакалась. Я плакала просто так, совсем не оттого, что грустно, а только потому, что сердилась на те силы, которые поменяли мне все планы, и всё думала о билетах в театр. Почему-то было ужасно жалко эти билеты, сама не знаю почему. После я позвонила бабушке и сказала то, что хотела сказать, когда увижу её у себя в доме. Я решила, что то, что она не приезжает, совсем не повод не сказать то, что планировала и хотела. Я сказала, что сама мысль о том, что она, в принципе, согласна провести у меня в доме несколько дней (и день, и ночь), зная, как она не любит быть нигде, кроме своего дома, наполняет меня невероятной гордостью и ощущением какого-то счастья, которое я не берусь описать. Мы всё болтали и болтали, она переживала понравится ли мне цепочка, а я всё ворчала -- цепочка будет прекрасная, конечно, а вот театр! как же театр?! Бабушка вздыхала и обещала пойти в театр в следующий раз. Обязательно в следующий раз.
Телефон звонил не прекращая -- звонил Ыкл, звонили мои родители, его родители, бабушка, и все говорили только об одном: о том, что она не приезжает. В какой-то момент мне начало казаться, что я никогда больше не буду говорить ни о чём, кроме как об отмене билетов, отмене поездки и обо всё прочим, с этим связанным. Но Ыкл и чадо поехали, наконец, в аэропорт и телефон вдруг замолчал, словно все поняли, что больше можно ничего не говорить, так как теперь уже точно всё. Ыкл рапортовал мне из аэропорта, сообщал о задержке рейса, а я сидела расстроенная и всё думала, что это хорошо, наверное, если у них задержат рейс и они прилетят чуть позже, так как тогда я смогу всласть наворчаться в одиночестве. Было бы нечестно ворчать на них, они ни в чём не виноваты, они соскучились, а тут прилетят, а я только и смогу ворчать о билетах, театре, и о том, что всё совсем не так, как надо. Я, как всегда, начала следить за их рейсом и тут вдруг увидела, что самолёт почему-то летит в Милан. Я несколько раз обновляла страницу, всё тёрла глаза, мне казалось, что этот сюрреалистический день никак не заканчивается, но на странице по-прежнему было написано, что они летят в Милан. Было написано, что из-за опоздания надо срочно сменить экипаж, который превысил дневную норму часов. Сообщалось мелкими буквами, что в Милане они будут совсем недолго -- будут оставаться в самолёте, пока не сменят экипаж и только после этого полетят в Лондон. А это значило, что домой они, в лучшем случае, доберутся не раньше полуночи, в то время, как должны были приехать около восьми вечера. Я внезапно получила тот самый вечер, который хотела, чтобы поворчать в одиночестве и пыталась понять радоваться мне этому или нет. Ничего изменить было нельзя, я решила обрадоваться и поворчать всласть.
Я позвонила таксисту, который должен был их забрать, мы удивлённо сообщили друг другу о том, что они сейчас не в Лондоне, как планировалось, а в Милане. Он сообщил мне, что причин для волнений нет, он всё сделает, встретит их тогда, когда надо, и доставит в лучшем виде. Я же всё повторяла, что очень важно, чтобы он не опоздал (как ни смешно это звучало в тот момент), так как чадо, скорее всего, будет очень уставшая, и мне бы не хотелось, чтобы ей пришлось ещё и в Лондоне стоять и ждать. Они приземлились в Лондоне, позвонили мне, и именно в этот момент я поняла, что очень хочу, чтобы они уже поскорее приехали. Они вошли в дом, чадо бросилась обниматься и всё возбуждённо сообщала мне о приключениях -- Мама, мама, я была в Италии, я была в Милане! Но вы же даже не вышли из самолёта! -- смеялась я облегчённо, обнимая её и внимательно рассматривая. Ну и что, -- хохотала чадо так, как умеет только она, -- всё равно считается! Я была в Италии, -- кружилась она по коридору, -- я была в Милане! Ыкл утвердительно кивал -- теоретически, мы действительно были в Милане, -- сообщал он, -- но практически, вот заразы, уж лучше задержали бы ещё, и тогда мы бы спокойно там переночевали, погуляли ли бы утром по Милану и спокойно прилетели домой в разумное время. Ты ведь не возражала бы, если бы мы погуляли по Милану? -- он хитро смотрел на меня, так как Милан вовсе не его мечта, а моя, особенно с тех пор, что мне стала интересна одежда и прочее. А чего мне возражать бы было? -- проигнорировала я его хитрый взгляд, -- завидовала бы, конечно, но возражать не стала бы, к тому же, если бы оно так сложилось, то мои возражения не имели бы смысла, то есть, тем более, нечего мне возражать. Мама, -- всё прыгала чадо, -- мы возьмём, и как-нибудь все вместе полетим в Милан! Правда? Я посмотрела на Ыкла -- правда? Отчего-то сразу подумала, что поскольку в Милане никогда нет конференций, то полетим мы туда, скорее всего, только в следующей жизни. Или на пенсии.
Чадо всё кричала о том, что ей надо срочно вручить мне подарок -- марципановую собаку, которую она сама вылепила из марципана, когда была в музее марципана в Израиле. Папа, быстро всё распакуй, мне надо отдать маме подарок! Мама, -- обнимала она меня, -- я её не съела, хотя и хотела, я её тебе привезла! Но было уже поздно, мы договорились, что сейчас она пойдёт спать, чтобы быть с утра бодрой и довольной и тогда, утром, вручит мне эту собаку, которую мы все с удовольствием съедим.
В этот же день я говорила с дочерью В., которая рассказала мне ещё несколько историй, я же пообещала их записать, что непременно сделаю при описании следующего дня.
|
</> |