Дмитрий Плотников о 1970-х: "Членство в партии было таким же условием, как

philologist — 24.08.2018 Плотников Дмитрий Давыдович, 1949 года рождения. В 1970—1980-е годы — инженер Второго московского приборостроительного завода. Ниже приведен фрагмент его воспоминаний об эпохе Застоя в СССР. Текст приводится по изданию: Дубнова М., Дубнов А. Танки в Праге, Джоконда в Москве. Азарт и стыд семидесятых. — М.: Время, 2007.



В 1967 году я окончил школу и поступил на вечерний экономический факультет МАИ. Я думал, что раз институт авиационный, значит, я буду летать, сидеть за штурвалом самолета... Но там не оказалось ни Чкалова с Байдуковым, ни космонавтов. И после института я начал работать в планово-экономическом отделе Второго московского приборостроительного завода. Узнал пару военных секретов: например, в каких городах есть самолетостроительное производство. Однажды, в начале семидесятых, я случайно познакомился с Митей Погоржельским. Мы праздновали Новый год, завалились в соседнюю квартиру, где тоже выпивали, и познакомились. Через Митю, который был сыном известных актеров театра Моссовета, у меня появился новый круг друзей: актеры, режиссеры, киноведы...

Я начал бредить театром. Учась в МАИ, я даже пытался поступить в театральное училище, но моя красота никого не пленила, а читал я плохо. И поскольку на Рыбникова я был не похож, то понял, что мне самая прямая дорога — в режиссуру, потому что я ведь очень умный... Я в то время писал какие-то рассказы, армейские наблюдения, и через приятельницу Мити Ольгу Суркову мне удалось показать эти сочинения Глебу Панфилову. Глеб в то время только снял «В огне брода нет» и мечтал снять фильм о Жанне д’Арк. Но в Москве ему сказали, что пока с фильмом ничего не получится, и предложили попреподавать на Высших режиссерских курсах. Панфилову понравилось то, как я писал, и он сказал Ольге, что берет меня. Мало того, Глеб Иванович так извернулся, что мне Ленфильм даже дал рекомендацию. Я ходил гордый, как статуя Свободы... Но на Высшие режиссерские курсы меня не взяли. Я убежден, что из- за пятого пункта.

На следующий год, в 1977-м, я поступал к Герасимову во ВГИК. Вместе с Рогожкиным, Борей Берманом... У Рогожкина балл аттестата был на единицу выше, и его взяли, а меня — нет. Мы были в конце списка: два кандидата на одно место. Но параллельно я все это время работал на заводе. В шесть утра подъем, в семь выходишь из дома, в восемь — начинаешь трудиться.

ТЕАТРАЛЬНЫЙ РОМАН

В театры мы ходили часто. В то время в театре Моссовета появился Эфрос, и мы ходили на репетиции «Турбазы». Мы просто жили этим спектаклем, были влюблены в Неелову, в Пшенную. Хотя все было на расстоянии, без рук... Актеры с нами советовались, для них это был взгляд со стороны. Помню, как после репетиции Плятт заходил в гримерку к Ирине Павловне Карташевой, маме Мити Погоржельского, помню все, что было связано с разрешением, изменением спектакля, первый инфаркт Эфроса... Я тогда еще бредил режиссурой, и старался много ходить в театры. Мне было очень интересно. К тому же у меня было много друзей актеров. Актер из «Современника» Володя Суворов летом устраивался работать пионервожатым в МИДовский лагерь, а мой брат был там старшим пионервожатым. Ну и меня еще с 10-го класса устраивал помощником вожатого... И с тех пор дружба с Володей сохранилась...

Или в Маяковке, например, работал Саша Мартынов, с которым мы подружились, когда он еще учился во МХАТе. Через него познакомился с Андрюшей Глузским, сыном Михаила Андреевича. Как раз у Глузского мы отмечали Новый год, когда заскочили к Погоржельским... Моя первая жена окончила Институт культуры, режиссерский факультет, и ее друзья — в том числе Иосиф Райхельгауз — приглашали на спе- 20 ктакли, которые они ставили или где ассистировали. К тому же много лет мы ездили всей компанией в Щелыково, и там тоже завязывались дружеские отношения. Например, с Колей Караченцовым мы были близкими друзьями лет пятнадцать: когда он познакомился со своей женой, все начиналось у нас на кухне в Бабушкине. Коля приглашал и на свои премьеры. Через него я подружился с актерами Лейкома, с Таней Рудиной.

И каждый день после института, а потом и после работы, мы ехали что- то смотреть, потом — к кому-нибудь посидеть, выпить. Потом — домой. И очень редко ходили по билетам, мне кажется, что я их вообще не покупал. Это был стиль — ты идешь, если тебя приглашают. Поэтому, какие билеты? В этом тоже был азарт: тебе казалось, что ты принадлежишь к богемному миру. Мир этот был очень закрытый и очень маленький. Когда я рассказывал моим друзьям по работе или по институту, что был там-то и с тем-то, то им это казалось невероятным. Наверняка я хвастался. Иногда меня просили: а можно, мы с тобой пойдем... Мы много ходили на «подпольные», неофициальные спектакли. Лариса, моя первая жена, была художественным руководителем ДК им. Русакова, и друзья могли у нее в ДК репетировать «закрытые» вещи, без всяких одобрений Главлита, без всякого приема спектаклей... В конце— середине семидесятых они ставили «Чинзано» Петрушевской, фрагменты из Ионеско, Беккета... Все это показывалось друзьям.

Кроме того, были домашние спектакли, которые ставились в квартирах. В старой квартире на ул. Чехова Игорь Васильев из МХАТа ставил что-то из протопопа Аввакума. Актеры играли по периметру жилой комнаты, горели свечи, а зрители полтора часа стояли в центре. И мне стало плохо, дурно. Духотища, свечи кадят... Я сел на пол, обхватил голову руками. А говорили потом, что вот какой сильный спектакль, одному человеку даже плохо стало... Во всем этом не было никакой показушности — все делалось очень искренне. Интересно было мнение любого, кто пришел на спектакль. А у нас возникало чувство посвященности и протеста одновременно.

УМ,ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ

Как правило, после спектакля шло выпивание и обсуждение. Безыдейно мы не выпивали. Кроме спектаклей обсуждали книги, кино, политику. В своем кругу мы честили политику только так, но больше на эту тему ржали... Страха не было, но Карташева, у которой был репрессирован отец, говорила нам: «Слава богу, что вы можете смеяться сегодня, а попробовали бы в сталинское время...» Читали самиздат, который приходил по разным каналам. В самиздат попадал и журнал «Москва» с «Мастером», в который были вклеены напечатанные на машинке купированные страницы... Солженицын, «Окаянные дни» Бунина... Конечно, были свои «лакмусовые бумажки», по которым мы понимали: «свой» или нет. Если человек говорил о Булгакове: как вы можете читать этого антисоветчика, то разговоры в его присутствии прекращались. Или если в гостях у Карташевой оказывался член худсовета Минкульта. Тогда тоже все старались вести себя чинно, глупости не говорить, в шторы не сморкаться...

Высылка Солженицына воспринималась как позор. Мы прямым текстом называли всех подонками, но выйти на площадь в голову не приходило. Практически все мои друзья были членами партии, куда вступали не из идейных, а из карьерных соображений. Если ты надеялся чего-то добиться в этой жизни, то членство в партии было таким же условием, как высшее образование... Я был секретарем комитета комсомола в НИИ, где я работал, еще учась в институте. И пришла разнарядка, что нужно принять в партию двух человек из интеллигентной среды. И вот нас с моей заместительницей, молодой развратной сучкой, приняли в ряды КПСС. Хотя в голове у меня было совсем другое...

Но наш протест ограничивался кухонными посиделками. Конечно, были попытки выступить против несправедливости, но на бытовом уровне: на работе, в институте... Все эти попытки заканчивались неудачей, но почему — понятно только теперь. А тогда мы кипели: как же так, это же очевидно! Так не должно быть! Да, Митю исключили из Университета, но есть же порядочные коммунисты! Мы знали, что сталинские времена были чудовищными, но о Ленине так не думали. Мы считали, что Сталин все извратил. Никто не думал, что коммунизм кончится в восьмидесятые. Хоть мы и ржали, что «по просьбам трудящихся в 1980 году коммунизм был заменен Олимпийскими играми», но мы думали, что все-таки строим коммунизм. Когда вышла книга Андрея Амальрика «Просуществует ли СССР до 1984 года?», нам было смешно. Конечно, просуществует!

Я помню, что Хоннекера за месяц до крушения берлинской стены спрашивали, допускает ли он мысль, что когда-нибудь две Германии объединятся. И он сказал, что эта стена будет стоять вечно. У нас было точно такое же ощущение реальности. И людей, которые могут сказать: да, мы предвидели, думаю, было очень и очень мало. Летом 1980 года меня призвали на военные сборы, и я был в Питере. Но мне удалось уговорить командиров отпустить меня на несколько дней в Москву: я пообещал, что привезу им какую-то фигню типа самоклеящейся пленки — у меня знакомые работали на Мытищинском строительном комбинате. И я приехал в пустую Москву. В день закрытия Олимпиады я шел по Калининскому проспекту, где, кроме меня, было еще четыре милиционера. И все. Это было как после термоядерной войны.

ВЫСОЦКИЙ

О похоронах Высоцкого я не знал. Мы его песни знали, но понимание его масштаба пришло позже. А тогда — знали, что пьяница, что много ездил, что в кино снимался, в театре играл, все при нем, жена-француженка... В нашей компании мы Высоцкого не пели: мы пели Визбора, Окуджаву, Галича, Кима, Клячкина. И свои песни, конечно, — все же сочиняли...

КИНО

Мы хорошо знали фильмы Тарковского, даже встречались с ним один раз. Ольга Суркова была замужем за его братом, и одно время даже была его биографом: он только ей давал интервью. Ольга и проводила нас на его премьеры, мы ходили и на Мосфильм, и в Дом кино. И так же в Дом кино я ходил смотреть Феллини. Кроме того, при «Иллюзионе» был курс лекций на разные темы: актеры мирового кино, режиссеры мирового кино... А после лекции показывали фильмы. Я на лекции не ходил, но поскольку Карташева со всеми дружила, то через нее я познакомился не то с администратором, не то с директором «Иллюзиона». Мне давали возможность выбрать, что я хочу посмотреть, и оставляли билеты. И я ходил довольно часто. Особенно когда готовился к поступлению.

ЗАПАД

Весь западный мир воспринимался как что-то нереальное. Мы все читали Маркеса, и Запад казался абсолютнейшим Маркесом. Мой брат учился в МГИМО, а мать его лучшего друга работала в библиотеке ООН. Конечно, в том доме было все, включая Playboy, у них весь мир стоял на полках. Но все равно было ощущение, что мир Запада — что-то из «истории», не имеющее к нам непосредственного, реального отношения. Хотя у брата многие друзья и бывали, и подолгу жили за границей...

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив