Четверг - стихотворение: Луиза Глюк

fem_books — 08.10.2020 Луиза Глюк (вариант произношения: Глик) [Louise Elisabeth Glück] — американская поэтесса. Родилась в Нью-Йорке в 1943 году. Старшая из двух выживших дочерей Беатрисы Глюк, урождённой Гросби, домохозяйки и выпускницы Уэлсли, и Даниэля Глюка, изобретателя и бизнесмена. Сын венгерских эмигрантов, он мечтал стать писателем, но судьба повернулась по-иному: братья Глюк разбогатели благодаря своему изобретению: универсальному ножу X-acto, потрясающая штука, можно лезвия менять. Младшая сестра поэтессы Тереза Глюк сделала крупную карьеру в Ситибанке и написала несколько книг прозы. Её дочь Абигайл Саваж – актриса, известная отечественной аудитории по роли Джины Мёрфи в сериале «Оранжевый – новый чёрный».

В подростковом возрасте Луиза заболела нервной анорексией, проходила психоанализ, в связи с заболеванием закончила колледж без защиты диплома. Работала секретаршей. Вышла замуж, через год развелась. В 1968 году её дебютный поэтический сборник «Первенец» [Firstborn], по отзывам, имевший критическую феминистскую направленность, получил положительные отзывы. Успех «Первенца» Луизу Глюк не ободрил, скорее, наоборот, в течение трёх лет её преследовало то, что по-английски называется writer's block, а по-русски неписец. Проблема эта ушла только после 1971 года, когда поэтесса преподавала стихосложение в колледже Годдард. Стихотворения этого периода собраны в книге «Дом на болоте» [The House on Marshland].

В 1973 году у поэтессы и её сотрудника и возлюбленного Джона Драноу родился сын Ной. В официальный брак Глюк и Драноу вступили только пять лет спустя, а ещё через полтора года основали кулинарный институт в Вермонте. Учебное заведение до сих пор работает, владеет несколькими ресторанами. В том же году случилось чрезвычайное происшествие: у Луизы Глюк сгорел дом со всем имуществом. К счастью, никто не погиб. Ассоциации с пожаром Трои, естественные для увлечённой античностью поэтессы, привели к созданию антологического цикла «Триумф Ахилла» [The Triumph of Achilles]. В «Арарате» [Ararat, 1990] гомеровские мотивы сменились библейскими: всемирный потоп и семья как обитатели Ноева ковчега. Самая известная книга Луизы Глюк «Дикий ирис» [The Wild Iris] имеется в русском переводе [Водолей, 2012]:

Ничья печаль несравнима с моей -

Вам, погружённым в такие мысли,
оставляющим утомительные следы,
не место в этом саду; мужчина
демонстративно занимается прополкой,
женщина хромает, отказывается переодеться,
привести в порядок волосы.

Вы полагаете, мне есть дело
до вашей ссоры?
Хочу, чтобы вы знали:
я ожидал большего от двух созданий,
наделенных разумом - если не того,
что вы будете заботиться друг о друге,
то, по меньшей мере, понимания: печалью
отмечены вы, весь ваш род, затем,
чтобы я узнавал вас, как узнаю голубые
метки дикой сциллы, белизну
лесной фиалки.

Как это нередко случается, поэтическая слава, особенно женская, приносит с собой семейные неурядицы. С мужем Луиза Глюк развелась, у этого развода были крупные финансовые осложнения. Тяжёлые переживания на её творчество повлияли скорее положительно, и последующие книги Глюк неизменно становились событиями в литературном мире. В 2003-2004 году она была поэтом-лауреатом Соединённых Штатов. И вот сегодня получила Нобелевскую премию в области литературы с формулировкой за безошибочно узнаваемый поэтический голос, который своей строгой красотой делает индивидуальное существование универсальным. Здесь можно прочесть несколько стихотворений Луизы Глюк:

Чувственный мир

Через чудовищную эту реку – речь —
К тебе, чтобы тебя предостеречь.

Жизнь вкрадчиво, твою природу нежа,
Прельстит тебя, потворствуя тебе же.

Я не была готова к ней. В той кухне
Тянулась к абрикосовому соку,

И лился сок в стакан со льдом сливовый,
Лиловый лился сок немного сбоку.

И длился день, и все его оттенки,
все привкусы, и я снимала пенки

С варенья летнего, все ароматы лета –
Оно лучилось, становясь светлее света.

Прелестно, упоительно. В том доме,
Где всё прислуживало мне, моей истоме,

где ничего я не любила, кроме
чувствительности – ничего искомей

того, что было: жизни, растворенья
в ней, небыванья, парусного рвенья

души, и бодрствованья, и всесилья,
и тайного спасенья. В дальней дали

мерцают фрукты на стеклянном блюде.
С веранды видишь, как садится солнце.

Я не была готова ни к закату,
ни к смене дней, ни к их исчезновенью.

И здравый смысл не защитит, бесплоден.
Знай то, о чем не ведала: нет родин

других. В жару иль в холод, –
ты не насытишь свой насущный голод.

Состаришься, но жажда будет длиться.
"Ещё хочу, – ты скажешь, – дай еще".

Миг равнодушный, нет, не удостоит
ответом и, объяв, не успокоит.

И значит: даст всего. И всё удвоит.
И разорит. И с миром упокоит.

(перевод В. Гандельсмана)

The Sensual World

I call to you across a monstrous river or chasm
to caution you, to prepare you.

Earth will seduce you, slowly, imperceptibly,
subtly, not to say with connivance.

I was not prepared: I stood in my grandmother’s kitchen,
holding out my glass. Stewed plums, stewed apricots –

the juice poured off into the glass of ice.
And the water added, patiently, in small increments,

the various cousins discriminating, tasting
with each addition –

aroma of summer fruit, intensity of concentration:
the colored liquid turning gradually lighter, more radiant,

more light passing through it.
Delight, then solace. My grandmother waiting,

to see if more was wanted. Solace, then deep immersion.
I loved nothing more: deep privacy of the sensual life,

the self disappearing into it or inseparable from it,
somehow suspended, floating, its needs

fully exposed, awakened, fully alive –
Deep immersion, and with it

mysterious safety. Far away, the fruit glowing in its glass bowls.
Outside the kitchen, the sun setting.

I was not prepared: sunset, end of summer. Demonstrations
of time as a cotinuum, as something coming to an end,

not a suspension; the senses wouldn’t protect me.
I caution you as I was never cautioned:

you will never let go, you will never be satiated.
You will be damaged and scarred, you will continue to hunger.

Your body will age, you will continue to need.
You will want the earth, then more of the earth –

Sublime, indifferent, it is present, it will not respond.
It is encompassing, it will not minister.

Meaning, it will feed you, it will ravish you,
it will not keep you alive.

Утраченная любовь

Моя сестра провела свою жизнь в земле.
Родилась и умерла,
а между —
ни одного осмысленного взгляда, слова.

Как все младенцы, она
плакала, но от еды отворачивалась.
Моя мать укачивала её, пытаясь
изменить сначала судьбу, потом историю.

Когда сестра умерла, что-то всё-таки изменилось.
Её сердце стало
холодным и жёстким,
как маленький металлический кулон.

И мне казалось, что тельце сестры
стало магнитом. И оно
притягивает сердце матери к себе в землю,
чтобы прорасти там.

(перевод И. Мизрахи)

Lost Love

My sister spent a whole life in the earth.
She was born, she died.
In between,
not one alert look, not one sentence.

She did what babies do,
she cried. But she didn't want to be fed.
Still, my mother held her, trying to change
first fate, then history.

Something did change: when my sister died,
my mother's heart became
very cold, very rigid,
like a tiny pendant of iron.

Then it seemed to me my sister's body
was a magnet. I could feel it draw
my mother's heart into the earth,
so it would grow.

Тоска Цирцеи

В конце концов,
как надлежит богине,
явилась в дом к твоей жене я,
на Итаку: голосом
без тела. И она
на миг оторвалась от прялки, сначала
повернувшись вправо, потом налево,
но быстро поняла, что этот звук
не мог бы исходить ни от одной
реальной вещи. Не думаю,
чтобы она вернулась к прялке, зная
то, что теперь знает. Когда
увидишь, наконец, её, скажи, что
так прощаются богини.
И если я всечасно в её думах,
я всегда с тобой.

(перевод И. Мизрахи)

Circe's Grief

In the end, I made myself
Known to your wife as
A god would, in her own house, in
Ithaca, a voice
Without a body: she
Paused in her weaving, her head turning
First to the right, then left
Though it was hopeless of course
To trace that sound to any
Objective source: I doubt
She will return to her loom
With what she knows now. When
You see her again, tell her
This is how a god says goodbye:
If I am in her head forever
I am in your life forever.

Время

Сперва чересчур, потом слишком мало.
Детство: болезни.
У постели маленький колокольчик –
волны его звона приносят маму.

Болезнь, серый день. В ногах постели
спят собаки, наверное, они всё знают
про детство: лучше не иметь сознания.

Дождь оставлял грязные потёки на окнах.
Я сидела с книжкой, рядом колокольчик.
Не слыша голоса, я вырабатывала свой голос.

Не видя знамений, я выбрала жизнь в духе.
Дождь то припускал, то затихал.
Месяц за месяцем, в бесконечном пространстве дня.
Сны путались с реальностью.

Потом я выздоровела; колокольчик убрали в шкаф.
Дождь перестал. Собаки стояли у двери,
просясь на прогулку.

Я выздоровела, стала взрослой.
И время хлынуло – подобно дождю,
его было много, такая громада – не сдвинуть.

Ребёнком я жила в полусне.
Болела; была под защитой.
И всё же – в мире духа,
в мире серого дождя,
утраченного, воскрешённого.

И вот, засияло солнце.
И время пошло, даже когда его почти не осталось.
И прожитое стало воспоминанием,
воскрешённым, пережитым.
(перевод В. Черешни)

Time

There was too much always and too little.
Childhood, sickness.
By the side of the bed I had a little bell.
At the other end of the bell, my mother.

Sickness, gray rain, the dogs slept through it. They slept on the bed,
at the end of it, and it seemed to me they understood
about childhood, best to remain unconscious.

The rain made gray slats on the windows.
I sat with my book, the little bell beside me.
Without hearing a voice, I apprenticed myself to a voice.
Without seeing any sign of the spirit, I determined
to live in the spirit.

The rain faded in and out.
Month after month in the space of a day,
things became dreams, dreams became things.

Then I was well; the bell went back to the cupboard.
The rain ended. The dogs stood at the door,
panting to go outside.

I was well, then I was an adult
and time went on. It was like the rain,
so much, so much, as though it was a weight that couldn't be moved.

I was a child, half sleeping.
I was sick. I was protected.
And I lived in the world of the spirit,
the world of the gray rain,
the lost, the remembered,

Then suddenly the sun was shining
and time went on, even when there was almost none left.
And the perceived became the remembered,
the remembered the perceived.

Другие стихотворения Л. Глюк можно прочесть по ссылке: http://stosvet.net/union/ars-interpres/gluck.html
http://7iskusstv.com/2014/Nomer1/Chereshnja1.php
https://locals.md/2020/nobelevskaya-premiya-po-literature-dostalas-luize-glyuk/