Чехов как лекарство
bookmatejournal — 30.01.2020
Продолжаем отмечать юбилей Антона Чехова! Если его хвастливые отчеты о сексуальных приключениях сегодня вызывают скорее неловкость, то прозе никакая интеллектуальная инфляция не грозит: гений. Мы вдохновились статьей и лекцией Дмитрия Быкова о Чехове и выбрали самые сокровенные рассказы классика, которые обладают целебными свойствами: они прекрасно утешают.
Кошмар агорафоба и одновременно с этим одна из самых духоподъемных чеховских вещей. Ненавидевший всяческие футляры, писатель воспел степной простор — территорию, где можно встретить людей сложной судьбы (кучеров, купцов, несчастных красавиц) и замереть перед фантастически красивым пейзажем.
«Едешь час-другой… Попадается на пути молчаливый старик-курган или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда, бесшумно пролетит над землею ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и все то, что сам сумел увидеть и постичь душою. И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в глубоком небе, в лунном свете, в полете ночной птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей».
Советское литературоведение и российская школа пестовали образ Чехова-труженика, подвижника, почти святого. «Дом с мезонином» — апология артистической праздности, бесцельных прогулок, эстетического созерцания — в пику суетливой, бестолковой и насильственной благотворительности, свойственной народникам конца XIX века.
«Когда зеленый сад, еще влажный от росы, весь сияет от солнца и кажется счастливым, когда около дома пахнет резедой и олеандром, молодежь только что вернулась из церкви и пьет чай в саду, и когда все так мило одеты и веселы, и когда знаешь, что все эти здоровые, сытые, красивые люди весь длинный день ничего не будут делать, то хочется, чтобы вся жизнь была такою. И теперь я думал то же самое и ходил по саду, готовый ходить так без дела и без цели весь день, все лето».
Пожалуй, самый аппетитный рассказ в русской классике: провинциальные чиновники бомбардируют друг друга по-гоголевски подробными описаниями всякой снеди. Текст, от которого начинает вырабатываться желудочный сок — в смысле очень хочется остаться наедине с борщом «на хохлацкий манер», жареными карасями в сметане и тремя рюмками домашней запеканки.
«Черт его знает, только об еде и думает! — проворчал философ Милкин, делая презрительную гримасу. — Неужели, кроме грибов да кулебяки, нет других интересов в жизни?»
Чехов всю жизнь пытался написать роман, но выходили в лучшем случаи длинные — как эта — повести. В «Дуэли» он сталкивает лбами доктора-рационалиста и беспутного картежника, но сочувствовать предлагает священнику — не скованному никакой идеологией и жадному до жизни.
«Вы говорите — у вас вера, — сказал дьякон. — Какая это вера? А вот у меня есть дядька-поп, так тот так верит, что когда в засуху идет в поле дождя просить, то берет с собой дождевой зонтик и кожаное пальто, чтобы его на обратном пути дождик не промочил. Вот это вера! Когда он говорит о Христе, так от него сияние идет и все бабы и мужики навзрыд плачут».
Один из самых точных словесных портретов Чехова оставил Иван Бунин — может быть, главный наследник писателя: «Он был почти тот же, что в Москве: приветлив, но сдержан, говорил довольно оживленно, но еще более просто и кратко и во время разговора все думал о чем-то своем, предоставляя собеседнику самому улавливать переходы в скрытом течении своих мыслей, и все глядел на море сквозь стекла пенсне, слегка приподняв лицо». «Красавицы» — рассказ, предвосхищающий male gaze автора «Темных аллей», но, пожалуй, менее бесцеремонный: Чехова влечет не красота, но ее неизбежное исчезновение; не тело, но бег времени.
«Весь секрет и волшебство ее красоты заключались именно в этих мелких, бесконечно изящных движениях, в улыбке, в игре лица, в быстрых взглядах на нас, в сочетании тонкой грации этих движений с молодостью, свежестью, с чистотою души, звучавшею в смехе и в голосе, и с тою слабостью, которую мы так любим в детях, в птицах, в молодых оленях, в молодых деревьях».
Филологи и биографы до сих пор спорят, можно ли считать Чехова верующим, приводя в пример цитаты из писем и рассказов. Короткий, занимающий пять страниц «Студент» — аргумент в пользу религиозной партии: главный герой переживает что-то вроде эпифании, вспоминая новозаветную легенду о Петре, предавшем Христа.
«И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой».
Принято считать, что в своей прозе и пьесах Чехов обессмертил неспешный усадебный быт с его многочасовыми чаепитиями, разговорами ни о чем и обо всем и тихими страстями; сохранил для потомков русский рай, сгинувший через десять лет в революции. Но героиня «Невесты» воспринимает эту вальяжную рутину как тюрьму и решается на побег, вдохновляя читателей последовать ее примеру.
«Видно было, что и бабушка и мать чувствовали, что прошлое потеряно навсегда и безвозвратно: нет уже ни положения в обществе, ни прежней чести, ни права приглашать к себе в гости; так бывает, когда среди легкой, беззаботной жизни вдруг нагрянет ночью полиция, сделает обыск, и хозяин дома, окажется, растратил, подделал, — и прощай тогда навеки легкая, беззаботная жизнь!»
Последние годы Чехова прошли в тесном общении с Толстым — другим мастодонтом русской литературы, который тепло относился к прозе младшего современника (и насмешливо — к драматургии). «Архиерей» можно прочитать как чеховскую версию «Смерти Ивана Ильича» — почти невесомую, очень нежную, бесконечно сочувственную по отношению к заглавному герою.
«Вечером монахи пели стройно, вдохновенно, служил молодой иеромонах с черной бородой; и преосвященный, слушая про жениха, грядущего в полунощи, и про чертог украшенный, чувствовал не раскаяние в грехах, не скорбь, а душевный покой, тишину и уносился мыслями в далекое прошлое, в детство и юность, когда также пели про жениха и про чертог, и теперь это прошлое представлялось живым, прекрасным, радостным, каким, вероятно, никогда и не было. И, быть может, на том свете, в той жизни мы будем вспоминать о далеком прошлом, о нашей здешней жизни с таким же чувством».
Поэт, писатель и, вероятно, самый востребованный учитель литературы в России о чеховском юморе и о лучшем ученике автора «Палаты №6» — Викторе Пелевине.
Слушайте другие лекции Дмитрия Быкова о русской литературе на полке лектория «Прямая речь»
Автор материала: Игорь Кириенков
|
|
</> |
Откройте для себя легендарное онлайн-казино Вулкан Рояль: роскошная атмосфера, увлекательные игровые автоматы и реальные выигрыши 
мертвый герой 
О ловле идей 
Морские пейзажи 
2024. Филиппины. Лето за деньги. 
Единственный древнеримский водопровод, который еще используется по назначению 
Блинчики по-японски. 
Весенний бал цветов, ч. 2 
завтрак в манхэттене 
