Чадаев

Есть традиционное разделение на "осёдлые" и "кочевые" народы. Запад, как и греко-римский мир, это мир осёдлых народов — каменные города с тысячелетней историей, почти вечные дороги между ними по морю и по земле (в случае греков — вообще архипелаг из тысяч островов и полуостровов), постоянная война за изменение топологии внутри этого давно освоенного пространства и "фронтир" как вечная его периферия. Кочевники — другое: никаких городов, только временные "станы" (в том числе в названиях ряда наших регионов и среднеазиатских государств), стада, пастбища, набеги и вечная борьба за то, кто в бескрайней степи самый крутой "батыр".
Мы же вообще третье — культура не осёдлая и не кочевая, а, если угодно, _путешествующая_. Со времён подсечно-огневого земледелия (очень медленное, растянутое на годы и десятилетия, но всё же движение по пространству) и заканчивая русскими первооткрывателями и русским космосом с Гагариным. Мы строим почти всё как временное, в основном вообще из дерева, и даже сейчас, освоив бетон, строим из него как из дерева — под неизбежный снос ближайшими потомками. То, что мы сейчас называем пафосно русским государством, родилось поначалу именно как путь — пресловутое "из варяг в греки", а собственно княжеская власть поначалу была своего рода ЧВК "Варяг", занимающаяся обеспечением безопасности этого пути.
Мы строим самые длинные в мире дороги и идём на самые большие расстояния до конца земли и после конца земли. Наши города — это тоже не столько постоянное место жизни, сколько временное зимовье, откуда мы весной разъезжаемся кто куда — от "дач" и "турций" до разной "камчатки". Мы ощущаем себя в дороге даже тогда, когда физически находимся на месте, и наш культурный герой — это "очарованный странник" Лескова. Само путешествие — главный способ познания мира и источник опыта, в том числе и духовного; странник вещает как право имеющий, и его слушают — просто потому, что он бывал там, где мы не были. Как другой Никитин — Афанасий, дошедший до Индии и вернувшийся домой; потому что в нашем путешествовании есть ещё и мотив возвращения.
В этом смысле из греческого наследия для нас Одиссея, конечно, важнее Илиады — не про то, как греки друг друга убивали, а про то, как великий воин возвращается домой из запредельной дали, не принеся с собой ничего кроме самого себя, но всё же возвращается, потому что дома его ждут.
И даже сейчас, приехав в Тяньцзинь, мы говорим с партнёрами главным образом о дорогах — от газопроводов до Северного Морского Пути, о безвизе для русских путешественников в Китай до транспортных коридоров Север-Юг. И даже у монголов мы взяли главным образом ямную почту и их абсолютно передовую для своего времени модель связности гигантских пространств. Мы без конца повторяем как заклинание — "дороги и дураки"; это потому, что наш способ познания мира понимается нами как путь и переосмысление себя в пути, а слова "странник" и "странный" — однокоренные. И даже Европа нам была дорога в первую очередь как место, куда можно было приехать в путешествие, поглазеть на интересную и разнообразную чужую жизнь, чтобы потом вернуться к своим берёзкам и долго рассматривать фотографии. Нет — ну и ладно, мир большой, есть множество других дорог.
|
</> |