Бантинг, нашедший инсулин.


История открытия инсулина.
Конечно, Бантинг даже и не пытался найти инсулин. Диабет — внутренняя болезнь, а Бантинг никогда и не помышлял в эти тяжелые для него послевоенные дни о какой-либо другой деятельности, кроме хирургической. Огромное количество точных, сложных ученых теорий, объясняющих, каким образом убивает нас сахарная болезнь, было построено физиологами и биохимиками. Бантинг не имел о них представления, ибо никогда не собирался быть специалистом по диабету. Он не был блестящ, только упорен. С войны он вернулся с глубокой уродливой раной на руке. «Я сохраню руку»— ответил он хирургам, признавшим ампутацию необходимой для спасения его жизни. Он сохранил ее. Некоторое время он работал врачом в детской больнице в Торонто. Потом — стал практикующим хирургом в маленьком городке штата Онтарио — Лондоне. Прождав своего первого пациента двадцать восемь дней подряд и установив, что за месяц практики он заработал только четыре доллара, он взял место преподавателя в медицинской школе Западного Онтарио не из научного честолюбия, а для заработка. Он должен был работать там во вторую половину дня.
Он внимательно относился к преподавательской работе и ночь за ночью просиживал в своей комнатушке, готовясь к лекциям следующего дня, пока в ночь на 30 октября 1920 года, в эту необыкновенную ночь… Этой ночью он упрямо, по-крестьянски, ворочал в голове странную мысль о том, что если бы у нас не было поджелудочной железы, мы бы все погибли от диабета. Конечно, давным давно, еще студентом, он узнал, как велико значение поджелудочной железы для пищеварения, как энергично работает этот настоящий маленький ферментный завод, изливающий через проток, ведущий в кишечник, тот таинственный сок, который растворяет сахар, расщепляет жир и белок, чтобы мы могли пользоваться ими. В эту ночь, Бантинг сидел, согнувшись над книгами, и думал о том, как немец Минковский вырезал у собаки поджелудочную железу. Несчастное животное после этого с невероятной быстротой худело, и все труднее становилось утолить его жажду и голод. Потом собака уже лежала, и у нее только хватало сил дотянуться до воды, которая немедленно выделялась в виде мочи с высоким содержанием сахара... Меньше чем в десять дней собака погибла от сахарной болезни.
Это должно заинтересовать студентов! Бантинг рылся в джунглях литературы о поджелудочной железе, разыскивая сведения о том, как немецкий ученый Лангерганс обнаружил в этой замечательной железе странные маленькие островки, группки клеток, сильно отличающихся от ферментных клеток, вырабатывающих панкреатический сок. Эти островки Лангерганса не имеют выводных протоков; для чего же служат эти островки?
Бантинг охотно сказал бы студентам, что именно эти неизвестного назначения клетки островков Лангерганса предохраняют нас от диабета. Можно так перевязать у собаки выводящий проток поджелудочной железы, что ни одна капля панкреатического сока не будет вытекать оттуда, и собака не заболеет диабетом. Но если вырезать всю железу... Давно, уже давно пора кончать ночную работу. А студентам завтра утром он скажет: американский ученый Опай исследовал поджелудочные железы погибших от сахарной болезни людей и нашел, что в них клетки Лангерганса имеют вид ненормальный, патологический. Может быть, они вырабатывают гормон? Не выделяют ли в здоровом состоянии эти клетки в нашу кровь продукт внутренней секреции,1 нечто таинственное, какой-то «X», который помогает всем клеткам нашего организма сжигать часть сахара, дающего им энергию? Но никто не находил еще этого спасительного «X».
В эту октябрьскую ночь 1920 года Бантинг читает о том, как десятки ученых долгие годы безуспешно искали этот таинственный «X». В следующий вечер Бантинг снова за своим столом. Он уже подготовился к лекции. В Европе и Америке миллионы людей болеют диабетом, тысячи из них умирают. Дети, внезапно пораженные им, превращаются в чахлых карликов и гибнут. Молодые мужчины и женщины в цвете лет, мучимые жаждой, которую они не могут утолить, и голодом, которого не могут насытить, гибнут медленней, чем дети, наблюдая, как их жизнь изливается в потоках сахара. Чего они могут ждать от Бантинга? Он первый рассмеялся бы, если бы ему сказали, что через час... Он совершенно убежден, — и охотно рассказал бы об этом своим студентам, — что у этих осужденных людей таинственно заболевают Лангергансовы островки поджелудочной железы. Но кто может их вылечить? Можно продлить жизнь этих несчастных детей на несколько дней, жизнь взрослых больных — на несколько месяцев, посадив их на диету Гильпа-Аллена1, которая, в сущности, является вежливым синонимом медленного умирания. Вот и все.
Уже давно пора спать. Лениво перелистывает он полученный сегодня выпуск журнала «Хирургия, акушерство, гинекология». Хм, хм... смотри-ка! Новая работа о поджелудочной железе и сахарной болезни. Забавное совпадение! Работа Моисея Барона... Кто же такой этот Моисей Барон? Посмотрим... Бантинг склоняется над страницами, и больше не существуют для него ни студенты, ни его маленькая, медленно растущая хирургическая практика. Работа Барона... Здесь есть нечто, чорт возьми! «При желчных камнях, закупоривающих выводной проток поджелудочной железы, клетки, вырабатывающие панкреатический сок, сморщиваются, дегенерируют, умирают. Но клетки островков Лангерганса остаются совершенно здоровыми». Бантинг погрузился в чтение. Честное слово, у этих больных при жизни не наблюдается никаких признаков диабета. И смотрите — то же и у собак! Так пишет Барон. Если перевязать им выводной проток поджелудочной железы и зашить рану, собаки продолжают жить, как ни в чем не бывало. Если спустя некоторое время исследовать их поджелудочную железу, то обнаруживается, что ферментные клетки дегенерировали, но клетки островков Лангерганса совершенно здоровы, — совсем как у людей с желчными камнями. И собаки не заболевают диабетом...
Бантинг уже не старательный хирург и не жалкий преподаватель. Он идет спать, но в голове у него смятенье. Он лежит... его мозг работает. Мозг у него болит от усилия, которое он позже тонко определил как «усилие перекинуть мост между двумя отдельными идеями». Он не может заснуть. Его мозг напряжен, как при попытке восстановить внезапно ускользнувшее из памяти имя или давно слышанную мелодию. Вот что мучило его: Как для лечения больных диабетом собак, лишенных поджелудочной железы, использовать островки Лангерганса из дегенерированной поджелудочной железы собаки, у которой выводной проток этой железы перевязан? В два часа почн он облегченно вздохнул, встал, зажег свет и нацарапал в записной книжке: «Перевязать у собаки выводной проток поджелудочной железы, подождать шесть-восемь недель, пока наступит дегенерация, вырезать и экстрагировать». Он лег спать. На следующее утро он уже знал, что не рожден быть хирургом.
Бантинг в кабинете Макледа, профессора Физиологического отдела Медицинского института в Торонто. Он подыскивает слова. Он пришел убедить профессора. Но все, что у него есть, это три короткие фразы в записной книжке, жгучая уверенность, план действий. Но слова? Нет, не у Бантинга. Какой контраст! Бантинг — деревенский хирург; Маклед — крупнейший в Северной Америке специалист по углеводному обмену. Это почти смешно. Бантинг похож на изобретателя, объясняющего свое изобретение, не имея чертежей. Маклед был человеком важным и занятым. Что, в сущности, привело к нему доктора Бантинга? В чем его план?
Бантинг подыскивает научные выражения. Вот, если перевязать проток... выводной проток поджелудочной железы... у собаки... Клетки, вырабатывающие панкреатический сок... эти клетки... дегенерируют... клетки островков останутся здоровыми, и тогда... Профессор Маклед хотел знать, доказана ли эта дегенерация клеток после перевязки протока достоверно, точно, научно. Не собирается же Бантинг, — ведь он, в конце концов, не ученый, — посвятить годы на изучение анатомии, физиологии поджелудочной железы. И знаком ли он с биохимией крови? И с клинической картиной диабета? Бантинг стоял перед Макледом, как когда-то перед хирургами, собиравшимися ампутировать ему руку... Да, хорошо, разве профессор Маклед еще не понял, о чем речь? Нужно создать такую дегенерированную, с перевязанным протоком поджелудочную железу. Выработка панкреатического сока в ней прекратилась. Клетки Лангерганса в ней не повреждены. Нет панкреатического сока, разрушающего их. В них и находится этот гормон, этот «X», продукт внутренней секреции, необходимый для сжигания сахара. И тогда...
Но откуда, все же, доктор Бантинг знает, что в поджелудочной железе происходит внутренняя секреция? Не может ли здоровая поджелудочная железа каким-нибудь иным способом предупреждать диабет? Не может ли эта железа изменять состав крови, удаляя из крови яды, препятствующие сгоранию сахара в организме? Там может не быть никакого «X», это не необходимо! Профессор Маклед еще немного развил это предложение и в самое короткое время привел к абсурду навязчивую идею Бантинга. Профессор Маклед был занятым человеком, но Бантинг мялся, кланялся, переступал с ноги на ногу — и не сдавался. Но откуда Бантинг знает, что ферменты поджелудочной железы вредят клеткам Лангерганса? Если это не так, к чему перевязывать проток? Бантинг чувствует, что это так. Он повторяет, — он чувствует.
Слов нет, большая заслуга профессора Макледа — терпение, с которым он выслушивал эти фанатические научные предложения. Но, наконец, он задает Бантингу вопрос, на который тому уже совершенно нечего ответить. Как может Бантинг надеяться добиться того, что не удалось крупнейшим физиологам мира? Да, но Бантинг чувствует... Хорошо, чего же хочет Бантинг? Конкретно! — Я бы хотел иметь собак и ассистента на восемь недель, — ответил Бантинг. Профессор Маклед будет славен вовеки тем, что он дал Бантингу ровно столько, сколько тот попросил, — ни больше, ни меньше!
Бантинг хотел бросить практику, преподавание, отрезать все пути к отступлению, — так говорил он своему старому учителю, знаменитому хирургу Старру. Но и Старр, и его друзья Галли и Робертсон, и великодушный темноглазый В. Е. Гсндерсон — все считали, что отказываться от уже начатой карьеры хирурга— это, мягко выражаясь, безумие. Они считали, что если он, вернувшись в Лондон (Онтарио), закончит там учебный год, то остынет к этой дикой идее. И они советовали ему вернуться. «Вот я и вернулся», — рассказывал Бантинг. Но он не только не остыл к этой идее, а, наоборот, увлекался ею все сильнее. Всю зиму эта мысль наполняла его, жгла. У него не было ни животных, ни пробирок, никакого подобия лаборатории. Поэтому он читал и читал о диабете и о поджелудочной железе и о глубоких ошибках самых выдающихся ученых, кормивших поджелудочной железой больных диабетом или впрыскивавших им вытяжки из этой железы. Такое лечение не имело никакого смысла. Навязчивая идея все больше разжигала его. Он совершенно не заботился о расширении своей практики. Когда у него глаза уставали от чтения, он садился писать картины, не имея ни представления о том, как это делается, ни какого-нибудь опытного человека, который мог бы его поучить. Писал маслом, но акварельными кисточками, потому что никогда не видел никаких других... Но писал картины.
10 мая 1921 года. Вот, наконец, он научный работник. Он сидит в жалкой, мрачной норе Медицинского института в Торонто, — частное лицо, без званья, без всякого вознаграждения. Он продал свою обстановку и инструменты. О, этого хватит на жизнь, пока... Это было просто смешно. Он стоял перед лабораторным столом, он, не поставивший в жизни ни одного опыта и твердо убежденный, что им уже полностью раскрыта тайна сахарной болезни. Стол составлял всю его лабораторию, потому что остальная часть этой отвратительной комнаты была занята под учебную химическую лабораторию. Здесь стоял Бантинг, и в его распоряжении было все, что обещал ему Маклед: десять собак и восемь недель, в течение которых он должен ответить на сложнейший медицинский вопрос. II ассистентом у него был не доктор, а студент-медик, двадцати одного года. Предполагалось, что этот ассистент, мистер Чарльз X. Бест, — большой специалист по количественному определению сахара в крови и моче. Он должен был определять этот сахар у собак, у которых Бантинг собирался вызвать диабет. В биохимии крови и мочи Бест смыслил несколько больше Бантинга, потому что Бантинг в ней просто почти ничего не смыслил. У Беста были светлые волосы, широко открытые голубые глаза, свежее лицо. Ничего общего с угрюмой наружностью Бантинга. Вероятно, его самым ценным качеством было полное, — как и у Бантинга, — непонимание безумия этой безнадежной затеи с десятью собаками и восемью неделями.
Началось с неудачи.
Они немедленно перевязали проток поджелудочной железы у нескольких из десяти собак, предоставленных Бантингу Макледом. Здесь Бантинг был в своей стихии. Четыре года работы у знаменитого Старра сделали из него ловкого хирурга, и эти довольно сложные операции были закончены с успехом. Все собаки быстро оправились. 6 июля, когда истекло уже семь недель и было зверски жарко... К этому времени поджелудочные железы с перевязанными протоками должны были уже дегенерировать. Клетки, вырабатывающие панкреатический сок, должны были уже погибнуть. Уцелевшие клетки островков Лангерганса молено было уже вводить лишенным поджелудочной железы, умирающим от диабета собакам. Такие животные уже были приготовлены... Увы! Вот лежат на столе под наркозом собаки с пе- ревязанным протоком поджелудочной железы, и у обеих эта железа находится в совершенно нормальном состоянии. Какая неудача! И осталась всего одна неделя... Но препятствия только разяшгают Бантинга. Склонив голову над вскрытыми телами животных, не отрывая глаз от лезвия ножа, он быстро, уверенной рукой обнажает протоки, которые, как будто, так туго перевязал. .. Вот дурень! Он перевязал их слишком туго! Образовалась гангрена, началось отделение яшдкости, и, естественным путем, образовался новый проток, — отверстие в стенке старого протока.А осталась только одна неделя... Со всех ног бросились Бантинг и Бест по узкой длинной винтовой лестнице в чердачную комнатку, служившую им операционной. Там не было окон. Маленькое отверстие в потолке пропускало больше тепловых, чем световых лучей. Там, задыхаясь от запаха эфира, прооперировали они остальных собак, а пот так и струился у них по лицам. Оказалось, что дело не так плохо. У некоторых собак уже трудно было найти поджелудочную железу,— так сильно была она атрофирована. Чтобы удвоить, утроить шансы на успех, Бантинг дополнительно перевязал им протоки, наложив лигатуру1 не одинаково туго в различных местах. Потом они зашили операционные раны и снова стали ждать, изнемогая от июльской жары.
Вот наконец возможность проверить навязчивую идею. 10 часов утра 27 июля. Восьминедельный срок, предоставленный Бантингу, уже истек. Бесту перестали платить жалованье, и он вынужден брать взаймы у Бантинга. Никакими тракторами нельзя было уже оторвать Бантинга от его маленького черного стола. Несколько недель тому назад, как только началась работа, Маклед уехал в Европу. И снова мы должны отметить заслугу профессора Макледа — он не написал, чтобы по окончании 8 недель Бантингу не давали продолжать работу. Он оставил его в покое, не больше. В пасмурный жаркий день на столе лежала истощенная жалкая собака.. За девять дней до того Бантинг вырезал ей поджелудочную железу и каждый день брал у нее из вен шприцем кровь, а Бест помещал эту темную кровь в колориметр1 и отмечал все нараставшее количество сахара. Собака уже с трудом вставала, она еле шевелила хвостом, когда они подходили к ней. Все время испытывала страшную жажду и была голодна, как волк, что точно соответствовало картине тяжелого диабета у людей. Лишенный поджелудочной железы организм не мог сжигать сахар.Накануне они дали ей сахарной воды, но ни капли глюкозы1 не осталось внутри организма для поддержания истощенных тканей. Весь сахар вышел в потоках мочи.
Этим утром, 27 июля, она доживала последние минуты. Глаза у нее остекленели, и она еле могла поднять голову. Тут же рядом лежала другая собака, бодрая, здоровая. Несколько недель назад Бантинг оперировал ее и перевязал ей выводной проток поджелудочной железы. И вот... Тошнотворный запах хлорофрома. Бантинг быстро вскрывает живот этой здоровой собаке, ищет, находит, осторожно вытягивает то, что уцелело от поджелудочной железы. Так! Все в порядке... Сильнейшая дегенерация, размер железы не больше пальца. Теперь только и слышно, что слабое дыхание больной собаки, односложные восклицания Бантинга и Беста и звон стали. И вот, остатки того, что было когда-то поджелудочной железой, заморожены и лежат на ступке. Бест разрезает их, растирает пестиком, разбавляет физиологическим раствором,1 фильтрует через бумагу, подогревает до температуры тела, набирает в шприц. Готово...
Бантинг наклоняется над шеей больной, осужденной на смерть собаки. Блеск стекла и металла, и жидкость, приготовленная из замороженной, атрофированной после перевязки выводного протока поджелудочной железы входит в яремную вену вздыхающей от диабета собаки.
Час проходит, как минута. Бест выпрямляется. Он стоял, согнувшись над колориметром и, как одержимый, все измерял и измерял количество сахара в крови больной диабетом собаки. — Фред, — говорит Бест,—сахара стало меньше! Уже только 0,1. Это почти не больше содержания сахара в крови у совершенно здоровых собак. Наверху, в собачнике, Фред Бантинг не нуждался в измерениях Беста, чтобы убедиться в фантастике происходящего. Собака, которая не могла уже даже дотянуться до воды, чтобы смочить свой пересохший зев, подняла голову и взглянула на Бантинга. Бантинг не отрываясь смотрел, как она села. Через час она уже стояла— этот час показался мигом сиявшему от неистового счастья Бантингу. Собака посмотрела на него, помахала хвостом. По всем правилам науки она должна была уже околеть, а вот она ходит. Покачиваясь, — но ходит.
Вверх и вниз, вверх и вниз по узкой винтовой лестнице, обливаясь потом и не замечая этого, носится Бест с мочой этой необычайной собаки к своему химическому столу. Вчера, как обычно, вся сахарная вода, которую они давали, вытекала из нее. Сегодня ее организм снова может потреблять сахар. Это невероятно! В течение следующих пяти часов количество свободного сахара в ее моче упало... почти в семьдесят пять раз относительно вчерашнего его количества. Наверху Бантинг— один, в жаре, наблюдает за собакой, которая смотрит на него благодарно и машет хвостом. ...
На следующий день собака околела.
продолжение следует...
Автор Поль де Крюи
Тираж 25.000 экз. 1931 г.
|
</> |