Бабаня

Мы никогда не звали ее так. Не было у нас принято ни душевности особой, ни ласки. Бабушка. Бабушка Люба. И точка.
Она с самого начала невзлюбила мать — всего-то маляршу, из российских ебеней приехавшую. Из голодного Усть-Кута в теплую, щедрую Украину. Помню мамины рассказы, как удивляли ее валяющиеся на асфальте фрукты. А для меня это было так естественно — привычный запах подгнивших абрикос в августе. Привычка обходить шелковицу, чтоб не шмякнулось сверху фиолетовое пятно. Вишни, которые можно снимать губами, просто гуляя по улице.
Бабушка во дворе обычной городской девятиэтажки рвала вишню с абрикосой и пекла духовые пирожки. Всегда чуть подтекшие, застывшие на боку вязкой вишневой карамелью. Самые вкусные в мире у нее были пирожки. И мясо она умела растушить до пуховой мягкости, еще в подъезде пахло ее стряпней.
Пережившая голод в своих Жеребянках, чудом уцелевшая вдвоем с братом Мишей из всей большой семьи, на всю жизнь осталась она трахнута этим страхом — остаться голодной. Ни диабет, ни другие проблемы не укротят ее могучего аппетита, с которым она могла за неделю в одно лицо смолотить шесть кило мяса, ведерную кастрюляку борща, пару чугунков каши, и полирнуть сверху вареничками с компотиком.
Малярша из общаги не глянулась ей в невестки совсем никак. А мать была уже беременна Анькой, деваться было некуда. Бабка прятала отцов паспорт. Орала. Закрывала грудью двери. Мне положительно интересно, кого она метила в жены своему сынку-шОферу, не блиставшему ни внешними данными, ни внутренней глубиной.
Но папа был влюблен до поноса, мама была хороша, как роза, и брак состоялся. Пикантность положению придавало то, что деваться молодым было некуда и жить они пришли к той-таки бабушке. Семейные будни раскрашивались скандалами и сладострастным домашним садизмом. Впрочем, мать вспоминает те времена с теплотой — от бабушки надо было куда-то деваться и они подолгу гуляли, обходя под ручку полгорода. Видать, так нагулялись в молодости, что потом не выходили никуда, кроме работы и магазина.
Бабушку бесило в матери примерно все. Само ее наличие, сам выбор сына в эту сторону был непростителен. Кухонные вопли, швыряние сковородками, младенец на подходе...
Родители свалили к теще под Тулу, осваивать нечерноземье и спокойно жить без бабкиного пригляду. Детей стало два, добавилась я. Бабка приезжала раз в год, привозила одежку сумками, лихо называла нас выблядками, но лечила запревшие наши задницы и устраняла бардак, с которым моя не очень хозяйственная мама никогда не умела толком справляться. Ей словно бы жалко было каждую вещь, но она никак не находила этим вещам места. Все было надо и все было лишним.
Кажется, бабушку оскорблял сам факт наличия у кого-то супружеских отношений. Факт появления детей. Давно живущая вдовой, давно лишившаяся всего женского оборудования и гормонов, она поджимала губы, как старая монашка, при виде короткой юбки на сочной заднице.
Я ее помню уже в возрасте. Больше всего она была похожа на артиста Леонова. Такой же широкий нос в крупных порах и большое многоэтажное лицо.
Мать до самого конца не простила ей всего того треша, что бабка устраивала в молодые годы. Когда она уже болела, надо было мыть и выносить, матери хватило на неделю, потом она отделывалась изготовлением еды, а отец сам менял подгузник, выслушивал капризы и упреки, возвращаясь домой выпотрошенным.
Бабке нашли сиделку. Потом еще одну. Люди не выдерживали сварливую баб Любу и сбегали. Мать готовила ей только разрешенную еду, космический сахар наконец пришел к нормальным значениям, а бабка смотрела на глюкометр и не верила, что цифра на экранчике меньше двузначной.
Все ей казались обманщиками, ворами, аферистами. Больше всего тряслась она за единственную свою ценность — двухкомнатную квартиру. И папаше моему как-то запулила, мол, ты ко мне ходишь только чтоб наследство тебе оформили правильно. Отец оскорбился и надолго ушел в бойкот. Дочка давно жила в Германии, внукам в общем-то тоже было на баб Любу наплевать. Пришлось мириться.
Квартиру эту им дали, еще когда был жив дедушка, а до этого жили в страшном бараке без удобств, в пятнадцатиметровой комнатке на четверых. Дед крепко попивал, но бабу не гонял, она боевая была, сама могла кого хошь погнать. Рассказывала про готовку на керогазе (что это?), про то, как ее, глубоко беременную чуть не изнасиловали, когда вечером побрела в туалет на улице. Двухкомнатная квартира с удобствами и балконом оказалась главной жизненной удачей и счастьем.
В итоге она останется в ней одна. Как всегда и хотела. Все время говорила с гордостью «Я всю жизнь хотела сама». Сельская хата с земляным полом в детстве, густонаселённый барак в молодости — я бы тоже хотела.
Дома у нее всегда была аптечная чистота, не было той расхлябанности и бардака, который вечно царил у нас дома. Мать как была определена в категорию засранок, так там и осталась. Меня до определенного момента забавляла ее мстительная ненависть, мать ненавидела бабку животным каким-то чувством, до омерзения. Теперь я примерно с таким же градусом ненавижу свою бывшую соседку, за то же состояние беспомощности и зависимости от агрессивного, опасного существа, сама жизненная задача которого — выдавить тебя, как гной из раны.
Иногда нас подкидывали бабке и было нам у нее смертельно скучно. Трогать ничего было нельзя. Потому что аптечный порядок, а нам только дай — все засрем.
Нельзя было даже телевизор и книжки. У меня уже тогда начало падать зрение, бабка была свято уверена, что это от чтения и бросалась на раскрытый томик коршуном. Я запиралась в туалете с газеткой. Она выламывала дверь.
Мы с сестрой устраивались на подоконнике и играли в самую странную на свете игру. У дома была дорога и мы считали машины. Красные и белые. У кого больше — тот и выиграл.
Помню, отец рассказывал, как в своем детстве играл ключами, ничего другого просто не было. Бабушкины методы воспитания с годами не менялись.
Бабка умерла этой зимой, принеся не скорбь, но облегчение. Я уже давно не живу там и не видела ни болезни ее, ни похорон. Мать тоже не пошла на кладбище, хворала. Старый враг был побежден и зарыт. Она победила.