Татьяна Бауэр. Магические способы наказания вора и возвращения украденного в

philologist — 27.07.2019 Текст приводится по изданию: Бауэр Т.В. Представления и практики, связанные с воровством в крестьянской культуре (по русским, белорусским и украинским материалам середины XIX – начала XX в.). Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Научный руководитель – проф., д.и.н. А.К. Байбурин. - Санкт-Петербург, 2019.



Магические способы наказания вора и возвращения украденного

Существовали и, по-видимому, широко практиковались в крестьянской культуре разнообразные магические способы наказания преступника и возвращения украденного посредством магического воздействия на вора. Зачастую они применялись, если приемы, направленные на распознавание вора (в том числе и магического характера) и последующее возвращение украденного были не действенны. В частности, подобная тактика была характерна для случаев, связанных с представлением о том, что вор при совершении кражи сам применял магические средства: «Ведун сказал, что украл вор не простой, а “знающий, украл с заговором, поэтому он открыть его не может”. А вот, буде Бог, – говорит, – укажет, сделай, как велю» (далее следует описание одного из магических способов наказания) (Новгородская губ., Череповецкий уезд) [Русские крестьяне 2009б: 49].

По целям «мнимые» наказания можно подразделить на две группы. К первой группе относятся вредоносные магические действия, основной целью которых являлась месть. Они были направлены на причинение тяжелой болезни или смерти вору. Ко второй группе можно отнести те действия вредоносного характера, основной целью которых было заставить вора посредством магии вернуть украденную вещь. При этом магическое воздействие на вора вызывало у него физические мучения, что было равносильно болезни. В принципе, такое деление весьма условно, поскольку зачастую при совершении магических манипуляций обе цели ставились в определенной последовательности. Изначальной и, скорее всего, главной целью было возвращение украденной вещи, однако если вор не возвращал ее, он должен был заболеть и умереть, а возвращение вещи предотвращало конечную цель магии.

Такая последовательность весьма закономерна, поскольку насылание болезни и смерти, как отмечает В.В. Тенишев, считалось богобоязненными крестьянами тяжким грехом [Тенишев 1907: 157 158], а применение вредоносной магии могло вызывать осуждение. Так, крестьяне, осуждающие обычай ставить перевернутую свечу на погибель вору, говорили: «На зло молящему несть услышания» [Даль 1905: 1506]. Греховный характер носили и сопровождавшие магическое наказание кощунственные манипуляции: например, перед началом ритуала рекомендовалось «…в самую полночь самой раздеться до нага, снять с шеи крест и положить под пяту левой ноги» (Новгородская губ., Череповецкий уезд) [Русские крестьяне 2009б: 48].

Решившись на применение магического наказания, потерпевшие, как правило, не скрывали этого. Более того, они, по видимому, стремились к тому, чтобы об этом все были осведомлены, особенно подозреваемый (Новгородская губ., Череповецкий уезд, с. Улома) [Антипов 1905: 552 553]. Судя по материалам, жертва могла предварительно запугивать подозреваемого, угрожая ему применением того или иного магического средства, что можно расценить как последнюю попытку вернуть украденное, не прибегая к магии: «А вот я тебя вмажу в чело, так будешь помнить!» (Новгородская губ., Череповецкий уезд, с. Улома) [Антипов 1905: 553]. По видимому, крестьяне свято верили в силу вредоносного магического воздействия и испытывали страх перед возможностью подвергнуться ему: «Народ этого замазывания боится ужасно, что видно из следующего выражения: “Уворовать то бы нешто, да неровно (если) замажут, то сдохнешь, аль скорчит”» (Вологодская губ., Грязовецкий уезд, деревни Жерноковской и Авнегской вол.; Ведерковская вол., с. Воскресенское; Раменская вол.) [Русские крестьяне 2007б: 228].

Так, судя по приведенным В. Антиповым примерам, человек начинал болеть и чахнуть, узнав, что против него применена магия, а возвращение украденного прекращало мучения вора (Новгородская губ., Череповецкий уезд, с. Улома) [Антипов 1905: 552 553]. В материалах отмечается, что верившие в силу магического воздействия воры либо старались не оставлять после себя следов, которые могли быть использованы во вредоносной магии, либо каялись в совершенном грехе и просили прощения, как только узнавали, что пострадавший прибегнул к помощи магии (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 158 159].

Более того, вор мог решиться на убийство, чтобы предотвратить мучения, которым он должен был подвернуться в результате применения жертвой воровства магического наказания: «Он [молодой парень, укравший у соседки два мешка ржи со спрятанными в ней десятью рублями и прогулявший украденное, а затем убивший соседку] на первом же допросе сознался и рассказал, что убийство совершил из боязни быть вмазанным в чело. Он боялся тех мук и корчей, которые, по его убеждению, должны были начаться с ним после вмазывания, и решился предупредить. <�…> Каторга для него лучше была. “По крайности я здоров буду”, говорил он спокойно на суде» (Новгородская губ., Череповецкий уезд, с. Улома) [Антипов 1905: 553].

Иллюстрацией веры в действенность магических наказаний могут послужить и рассказы, в которых смерть или болезнь подозреваемого интерпретировалась как доказательство вины. При этом месть в некоторых случаях могла не принести желаемого результата, поскольку смерть вора ложилась бременем греха на человека, использовавшего магические приемы. Иногда в текстах подчеркивается, что совершение магических действий требует определенных знаний и умений, корреспондируемых деревенскими специалистами: «сделать нужно не спроста, умеючи», «он [колдун] научил меня говорить слова мудреные» (Новгородская губ., Череповецкий уезд) [Русские крестьяне 2009б: 49]. Именно поэтому часто для совершения ритуала приглашали колдуна или знахаря (Новгородская губ., Череповецкий уезд, с. Улома) [Антипов 1905: 552].

В «мнимых» наказаниях применялась как контагиозная магия, основанная на принципе метонимии, который, был характерен для позорящих и загробных наказаний, так и имитативная. Так, с целью наказать вора или вернуть украденное воздействию огня либо жара подвергались некоторые животные и предметы: «Если пропадет что нибудь, то нужно поймать мышонка, посадить его в новый кувшин, замазать тестом и поставить в печь: когда мышонок встоскуется, вор тоже <�…> и принесет сам, что украл» (Воронежская губ.) [Воронежский юбилейный сборник 1886: 113]; «Берут <�…> живую мышь и вмазывают в цело (стенки над устьем печи). Замазанная вещь [мышь] будет таять и сохнуть, так же будет сохнуть и вор» (Ярославская губ., Ярославский уезд, Норская вол., с. Иваньково) [Русские крестьяне 2006б: 416]; «Также суровую нитку вмазать в печное чело, когда нитка сгорит, вор встоскуе и сам принесет украденное» (Воронежская губ.) [Воронежский юбилейный сборник 1886: 113]; «Если украдет что либо вор, достать из воды две жабы и жарить их в порожнем горшке, вор придет сам и сознается» (Волынская губ., Острожский уезд, слобода Сагунки) [Пословицы, поговорки 1905: 158].

В одном из рукописных заговоров, сопровождающих магические действия, вор уподобляется запекаемому в печи хлебу: «Как этот хлеб пекся, так чтобы и ты, вор, пекся» [Русские заговоры 2010: 697]. Имитативная магия могла использоваться и в ходе похоронного ритуала, так, в частности, монеты, брошенные на нары покойнику, должны были вызвать болезнь и смерть вора: «Если у хозяина уворована какая нибудь вещь, и он хочет возвратить ее, должен бросить три гроша на нары в то время, когда на них несут умершего на кладбище. Вслед за этим, вора начнет трясти лихорадка и если он не возвратит уворованную вещь, непременно умрет в скором времени» (Подольская губ., Проскуровский уезд) [Чубинский 1872а: 96].

Самым распространенным примером использования симпатической магии может служить обычай ставить так называемую «обидящую» («забидящую», «за обидящего») свечу (свечи). В Тульской губернии свечу ставили «забидящему» богу (Тульская губ., Крапивенский уезд) [Огонек 1897: 3]. «Збидящим» также называли молебен о помощи против обидчиков, особенно воров, когда к паникадилу ставилась «забидяща» свеча [Даль 1903: 1376], а молебны, которые заказывали при обращении к святому за помощью, назывались молебнами «на обидящего» [Тихвинский 1881: 257]. Слово «забидящий» (перм., арх.) В. И. Даль трактует как «к обидчику или обиде относящийся», причем это слово было более употребительным, нежели родственное «обидчик» [Даль 1903: 1376]. Объяснение данного словоупотребления может быть двояким. С одной стороны, подобное словоупотребление по отношению магическому наказанию за воровство обусловлено тем, что в обычном праве преступление понималось как личная обида, а вор, соответственно, как обидчик. С другой стороны, в словосочетании «обидящая» свеча в контексте магического наказания актуализуется один из смысловых компонентов слова «обида» то, что «причиняет боль» [Даль 1905: 1506].

«Обидящую» свечу ставят либо нижним концом вверх, надеясь на помощь божественных сил в отыскании украденного или в отмщении вору на болезнь или погибель [Огонек 1897: 108]; [Даль 1905: 1506]; (Область войска Донского) [Якушкин 1910: ХХХ]; (Кубанская обл., г. Ейск) [Харламов 1901: 16]; (Архангельская губ., Шенкурский уезд, Тулгасский приход) [Ефименко 1877: 192]; (Вологодская губ., Тотемский уезд, Калининская вол.) [Русские крестьяне 2008а: 225] либо «…сломив, или согнув каждую свечу: у вора “покруцютца” руки и ноги» (Витебская губ.) [Никифоровский 1897: 85].

Иногда тексты, описывающие данный способ магической мести, сопровождаются дополнительными комментариями: в частности, перевернутую свечу рекомендуется ставить «…в полночь, чтобы никто не видал, как будет ставиться свечка, чтоб никто не видал ее света: как медленно горела свеча и потом погасла, так медленно будет чахнуть вор и потом умрет» (Новгородская губ., Череповецкий уезд) [Русские крестьяне 2009б: 49]. Пчеловоды в случае воровства ульев и меда изготавливали такую свечу дома из своего воска, зажигали ее, а затем, потушив, несли в церковь, где ставили перед иконой Иоанна Воина, веря при этом, что пчелы найдут вора и отомстят ему (Харьковская губ., Купянский уезд) [Иванов 1907: 166]. Иногда зажигали перед образом зеленую свечу, употребляемую при панихидах [Якушкин 1891: 7]. Считалось, что «обидящую» свечу может ставить только тот человек, который сам никогда не совершал краж, в противном случае он мог быть наказан святым: «Одна женщина поставила таким образом [перевернув] свечу Ивану Воину, будучи сама не чиста на руку; “на другый день, у неи хлопець онимив и дванацять годив так жило”» [Васильев 1891: 199].

Свеча могла подвергаться дополнительным, усиливающим магическое воздействие манипуляциям. Так, зеленую свечу, называемую «титовой», хозяин передавал церковному сторожу, чтобы тот в полночь трижды продел ее через ухо колокола. Такая свеча затем ставилась в ближайший праздник перед иконой Иоанна Воина, а в случае пропажи лошадей Фрола и Лавра: «После этого, вор должен почувствовать мучительную тоску, которая доведет его до того, что он сам, явно или тайком, возвратит украденное» (Тамбовская губ., Кирсановский уезд) [Бондаренко 1890а: 83]. Рекомендовалось также отрезать часть веревки от церковного колокола, закатать ее в воск и получившуюся свечу поставить в церкви. Если «…свичка згорыть уся, той злодий прыбижыть и пропажа знайдеться» (Черниговская губ., Черниговский уезд, Выбли) [Гринченко 1901: 79].

Существовал более растянутый во времени и также сопровождавшийся дополнительными манипуляциями вариант данного обычая, когда «…в случае кражи, хозяин кла[л] в “жерны” столько “трыячик”, сколько в семье душ, м[олол] их в течение трех праздничных дней и затем стави[л] в церкви свечи на эти деньги» (Витебская губ.) [Никифоровский 1897: 85]. Акциональный ряд достаточно часто подкрепляли вербальным, при этом, если потерпевший хотел смерти или болезни вору, ему адресовались проклятья и ругательства. Кроме того, при подозрении на конкретного человека на его имя подавали заупокойные просвиры и служили панихиды [Якушкин 1910: 30] и сорокоусты (Костромская губ., Макарьевский уезд, Ковернинская вол., д. Высоково) [Русские крестьяне 2004: 269], молились в церкви «…за упокой обидевшей души» (Ярославская губ., Ростовский уезд) [Русские крестьяне 2006б: 398]; звонили по вору, как по умершему (слав.) [СД 1999: 549], а также имитировали обряд отпевания (рус., Заонежье) [Логинов 1993: 104].

Чаще всего подобные действия соотносимы с пожеланием вору смерти, но иногда целью является причинение мучений, в результате которых «…вора начинает корчить и он приносит украденную вещь» (Костромская губ., Макарьевский уезд, Ковернинская вол., д. Высоково) [Русские крестьяне 2004: 269]; «…на вора нападет тоска, и он сам сознается в краже» (Ярославская губ., Ростовский уезд) [Русские крестьяне 2006б: 398]. В Екатеринославской губернии верили, что «обидящую» свечу можно погасить только конскими кизяками [Сумцов 1890б: 259]. Если целью было возвращение украденного, то служили молебны за здоровье вора. В этом случае вора «…непременно начнет мучить совесть, и он, пожалуй, возвратит украденное» тайно или явно (Область войска Донского) [Якушкин 1910: ХХХ]. Муки совести вызываются словами и действиями, в норме противоречащими ответной реакции на совершенное преступление, вербальное воздействие в форме благопожелания ведет к позитивной для пострадавшего реакции состороны вора, поскольку для него это способ избавиться от магического воздействия.

Учитывая некоторые контексты, связанные с концептом совести в крестьянской культуре, можно утверждать, что ее воздействие носит физический характер: совесть способна мучить, снедать, томить и убивать человека; сам человек способен испытывать угрызения совести [курсив мой. Т. Б.] [Даль 1909: 351]. То же самое можно сказать и о концепте тоски: ряд контекстов, связанных с тоской, позволяет сопоставить ее с болезнью. Одно из значений слова «тосковать» мучиться телесной хворью [Даль 1909: 811]. О способности тоски доводить до смерти см. [Байбурин 2001: 98]. В целом значение слова «тоска» группируется вокруг признаков «стеснение, давление» [Черных 1999б: 253] (ср. устар. синоним тоски «туга» («тугой»)) [Байбурин 2001: 104], «опустошение» (ср. родственное тоске слово «тощий») [Черных 1999б: 253] и «иссушение» [Черных 1999б: 253] (ср. синоним тоски «сухота») [Байбурин 2001: 99]. Здесь можно упомянуть также глагол «тосковать» в значении «сохнуть сердцем» [Даль 1909: 811].

Лингвистический анализ концепта тоски, проведенный И. Ю. Вертеловой, показал, что тоска «…осозна[ется] человеком как враждебная ему сила, подчиняющая его себе и оказывающая на него деструктивное воздействие» [Вертелова 2001: 21]. Если учесть вышеприведенные примеры о вызывании у вора мучительной тоски посредством замуровывания мыши либо нити в печное чело или горшок, поставленный в печь, и последующего воздействия огня на замурованный предмет, то вполне понятным становится окончательный результат: тоска призвана сдавить вора, иссушить его и выжечь изнутри.

С целью наказать вора или вернуть украденное использовалась и контагиозная магия. Чаще всего предмет, с которым соприкасался вор, подвергали воздействию огня или жара: «Берут какой нибудь остаток украденной вещи <�…> и вмазывают в цело (стенки над устьем печи). Замазанная вещь будет таять и сохнуть, так же будет сохнуть и вор» (Ярославская губ., Ярославский уезд, Норская вол., с. Иваньково) [Русские крестьяне 2006б: 416]; «…взять палочку, щепочку или какой другой небольшой предмет, с которым соприкасался вор во время кражи, а еще лучше вещь, которая была у вора в руках или хоть лежала рядом с украденной вещью и замазать ее в печное чело так, чтобы выходящий из печи жар ударял в замазанный предмет, жег бы его: тогда у вора явится внезапно болезнь, его станет корчить и, наконец, он умрет»; «замазать ту шерсть [оставшуюся на хомуте от украденной лошади] в чело, так, чтоб часть ея была замазана, а другая оставалась на воле» (Новгородская губ., Череповецкий уезд) [Русские крестьяне 2009б: 49].

Подобные манипуляции могли сопровождаться заговором, содержащим формулу горения: «Как станут тлеть вещи, так бы и у раба твоего тлело сердце и кровь горела, отныне и до века веков. Аминь» (Ярославская губ., Пошехонский уезд) [Якушкин 1868: 162]; «…пусть нечистая сила корчит и морщит вора, как тлеет и пепелеет этот халет или овчина» (Новгородская губ., Череповецкий уезд) [Антипов 1905: 552]. Иногда лоскут перед тем, как замазать в печи, несли колдуну, чтобы он прочел над ним заговор (Вологодская губ., Грязовецкий уезд, деревни Жерноковской и Авнегской вол.; Ведерковская вол., с. Воскресенское; Раменская вол.) [Русские крестьяне 2007б: 227 228].

В целях вредоносного магического воздействия использовалась и способность кузнечных мехов нагнетать воздух: «Если же вору пожелать хочешь худа, то следует кусок холстины бросить в кузнечные мехи, чтобы вора “раздуло”» (Калужская губ., Калужский уезд, Сугоновская вол., с. Сугоново) [Русские крестьяне 2005: 265]; «…когда неизвестно, кто совершил воровство, берут обрезок украденной вещи и кладут в кузнечный мех; тот, кто украл, станет пухнуть и умрет в течение года» (Область войска Донского) [Якушкин 1910: ХХХ]. Чтобы наслать на вора болезнь или смерть, обрезок украденной вещи можно было бросить под жернов мельницы (Область войска Донского) [Духовской 1891: 194]; (Самарская губ.) [Матвеев 1878: 38 39]. Кроме того, чтобы посредством мучений заставить вора подбросить украденную вещь или вызвать его смерть, то нужно «…лоскуток [от украденной одежды] положить под пяту Царских врат в Церкви»; если же украдены деньги, оставшуюся часть рекомендовалось «…положить под Престол; <�…> совесть будет мучить вора и он очень скоро умрет». Как отмечает корреспондент Тенишевского бюро А. В. Шадрин, крестьяне обращались с подобными просьбами к членам причта и получали в этих случаях отказ (Вологодская губ., Никольский уезд, Пермасская вол., д. Пермас; Подболотная вол., д. Подболотье) [Русские крестьяне 2007в: 374].

Особая роль в магических наказаниях, возможно, из за связи с потусторонним миром, отводилась колоколу. Так, «при покраже лошади нужно немедленно привязать к церковному колоколу возжи, или другую веревку, с которою украденная лошадь имела какое либо сношение: конокрад непременно удавится» (Витебская губ., Дриссенский уезд, г. Дрисса) [Никифоровский 1897: 146]. Вещь, которую вор держал в руках, можно было «…положить на скрипучее дерево и вора будет ломкой ломать в то время, когда скрипит дерево, т. е. во время каждого ветра» (Вологодская губ., Кадниковский уезд) [Пр ский 1865: 420]. В данном случае предмет подвергался воздействию трения, что и вызывало мучения вора.

В некоторых случаях, когда было актуально возвращение вещи, важным обстоятельством являлась локализация украденного до совершения воровства, место контакта вора и украденной вещи: «(Если что то украдут, надо место знать, откуда украдено. Ножом это место окружить, начертить крест, в середину креста нож воткнуть и сказать): Нож в сердце вору, потеря на место. Я сама так делала, и вещь вернули» (Архангельская обл., Ленский р н, д. Вандыш) [Русские заговоры 1998: 371]. Поскольку жертва совершает магические манипуляции именно над этим пространством, можно говорить о своеобразной «памяти» места, которое, как и остатки украденного, становится проводником для магического воздействия.

Большое распространение имели также поверья о «горячем» следе, т. е. следе, который еще не успел остыть. «Горячим» считался след, с момента оставления которого не прошло и суток, при этом требовалось, чтобы на него никто не наступал и через него никто не переходил. Считалось, что если вместо воровского следа попадется след невинного человека, то магические манипуляции не причинят тому, кто его оставил, вреда (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 158].

Чаще манипуляции совершались над землей либо снегом, взятыми непосредственно со следа (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 158], иногда над землей, находящейся под снятым следом (Орловская губ., Кромский уезд) [Тенишев 1907: 156] или над меркой, снятой со следа (Минская губ., Борисовский уезд) [Шейн 1902: 490]. След снимал либо деревенский специалист (Орловская губ., Кромский уезд) [Тенишев 1907: 156], либо обязательно замужняя женщина, причем распустив из под повойника одну косу (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 158]. В некоторых случаях субъект действия не упоминается, по видимому, это был сам потерпевший (Костромская губ., Ветлужский уезд, Вохомская вол., д. Ежово, Созоново, Хмелевка; Пыщугинская вол., д. Песчанка; Хорошевская вол.; Вологодская губ., Никольский уезд, Павинская и Вознесенская вол.) [Русские крестьяне 2004: 123]. Снимали след целиком (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 158] или брали землю только из под левой пяты (Орловская губ., Кромский уезд) [Тенишев 1907: 156]. Рекомендовалось вырезать след не лезвием ножа, а спинкой (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 158].

В большинстве примеров следили мерку со следа подвергали воздействию огня. Воздействие могло быть непосредственным и тогда след сжигали в печи (Костромская губ., Ветлужский уезд, Вохомская вол., д. Ежово, Созоново, Хмелевка; Пыщугинская вол., д. Песчанка; Хорошевская вол.; Вологодская губ., Никольский уезд, Павинская и Вознесенская вол.) [Русские крестьяне 2004: 123]; (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 158]; (Калужская губ., Жиздринский уезд, Подбужская вол., с. Подбужье) [Русские крестьяне 2005: 194] либо на место вырезанного следа насыпали пылающих углей (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 159], или опосредованным в данном случае мерку со следа вешали в трубу, чтобы «…вор изсох, как сохнет эта мера» (Минская губ., Борисовский уезд) [Шейн 1902: 490] или след кипятили в горшке с молозевым, т. е. только что поставленным квасом, куда добавляли три осиновых угля (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 159].

Подобные манипуляции могли сопровождаться молитвой, обращенной к Богу, с просьбой указать на вора и наказать его (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 159] или заговором, основанном на принципе уподобления огня лихорадке: «…как эту землю (или этот снег) съедает и мучит печной огонь, так чтоб съел и измучил ногу того человека вора, который украл наше добро, антонов огонь» (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 158]. Вполне логично, что ноги вора в данном случае выступают своего рода проводником болезни, поскольку именно нога непосредственно соприкасается со следом. Конечной целью этого магического наказания было насылание смерти: «…вор через три года, если не лишится ног, то обязательно подохнет и его зароют в могилу» (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 159].

Кроме воздействия огня след подвергали и другим манипуляциям, в частности, забивали на место снятого следа осиновый кол, после чего караулили вора в течение двенадцати ночей, поскольку верили, что в одну из ночей он должен прийти, чтобы вытащить кол, в противном случае его ожидает неминуемая болезнь и смерть (Орловская губ., Кромский уезд) [Тенишев 1907: 156]. Этот пример интересен в том отношении, что данный ритуал являлся, по сути, средством распознания и поимки вора.

Следующий способ нанесения вреда заключался в рекомендации отнести землю, снятую со следа «…в лес в Христосскую заутреню и с каким то наговором и заклинанием бросить там: вор заблудиться в лесу и умрет с голода» (Новгородская губ., Череповецкий уезд) [Русские крестьяне 2009б: 49]. В данном случае особо актуальной оказывается способность следа притягивать вора, а смерть наступает от голода, а не является результатом болезни, как в большинстве случаев. Также «горячий» след рекомендовалось развеять на четыре стороны, «…тогда этот след вора сыщет и приведет» (Костромская губ., Ветлужский уезд, Вохомская вол., д. Ежово, Созоново, Хмелевка; Пыщугинская вол., д. Песчанка; Хорошевская вол.; Вологодская губ., Никольский уезд, Павинская и Вознесенская вол.) [Русские крестьяне 2004: 123].

Манипуляции с «горячим» следом могут развертываться и в достаточно сложный ритуал. Так, в частности, знахарка кипятила след в горшке с молодым квасом и тремя осиновыми угольками до тех пор, пока женщина, вырезавшая и принесшая след, не услышит пыхтения кваса; после этого знахарка снимала горшок, ставила его у порога и заставляла женщину три раза перешагнуть через этот горшок, а затем выливала содержимое горшка в специально выкопанную возле ворот яму, символизирующую могилу (Орловская губ., Болховский уезд) [Тенишев 1907: 159].

В целом можно отметить, что магические средства, применяемые для воздействия на вора, отличаются большим разнообразием. Круг предметов, используемых в магических наказаниях, достаточно широк. При контагиозной магии воздействию подвергались остатки украденной вещи, следы, оставленные вором (в том числе и мерки, снятые со следа, и земля под снятым следом), любые предметы, с которыми вор соприкасался, вещи, которые находились рядом с украденной, и само место кражи.

В симпатической магии использовались нечистые животное, символически связанные с мотивом кражи мышь и жабы; предметы, являющиеся символами жизни, судьбы свеча, нить, хлеб; предметы, соотносимые или соприкасавшиеся с миром смерти заупокойные просвиры, свечи, употребляемые при панихидах, монеты, брошенные на нары покойнику; кроме того, использовались монеты, количество которых соотносимо с количеством членов семьи, подвергшейся краже и, судя по рукописным источникам, волшебные травы. При этом манипуляции с «обидящей» свечой и «горячим» следом были, пожалуй, наиболее популярными средствами воздействия на вора.

Предметы и объекты, используемые в магических действиях (кроме тех, способы приобретения которых особо не оговариваются) должны были быть найдены на месте преступления (следы требовалось предварительно вырезать или измерить, что являлось подготовительной частью ритуала), специально куплены, случайно обнаружены, изготовлены для этих целей, в случае с растениями приобретены в ходе соответствующего ритуала, в случае с животными пойманы.

Во время магических манипуляций они подвергались физическому воздействию, чаще всего разрушительному. Наиболее распространенным было воздействие огня, жара или дыма (предметы и объекты сжигали, помещали в кувшин (горшок) и ставили в печь, замазывали в печное чело, помещали в горшок и кипятили, посыпали горящими углями)320. Как сгорает (истлевает, кипит) предмет, так должно было быть иссушено и выжжено тело вора. Остатки украденного и предметы, с которыми вор соприкасался, рекомендовалось также «раздуть», бросив в кузнечные мехи (в этом случае вора должно было «раздуть»), перемолоть с помощью мельничного жернова, положить на скрипучее дерево (во втором случае вора должно было «ломкой ломать»; по--видимому, этот эффект ожидался и при перемалывании, хотя он, как и в некоторых других случаях, не оговаривается специально), привязать к веревке церковного колокола, тем самым сдавливая ее (вор «удавится»).

Место, на котором лежала украденная вещь, нужно было окружить, закрестить и проткнуть ножом (место кражи уподоблялось сердцу вора); актуальной оказывалась и способность этого места притягивать украденное (если на место кражи положить волшебные травы, вор должен возвратиться, т. к. «пути ему нет»). В свою очередь, способностью притягивать вора обладали следы, оставленные на месте преступления. Так, «горячий» след рекомендовалось развеять по ветру (он должен был найти и «привести» вора), отнести с заговором в лес (вор должен был заблудиться и умереть от голода). На место снятого следа забивали осиновый кол (вор должен был вытащить его во избежание болезни и смерти). Символика смерти прослеживается в таких манипуляциях, как перешагивание через горшок с прокипяченным в нем следом и зарывание его содержимого в яму-могилу.

Большим разнообразием отличались манипуляции с «обидящей» свечой. Как сгорает и гаснет свеча, так должен был тосковать, чахнуть, а затем и умереть вор (в одном из примеров свечу рекомендовалось зажечь, а потом потушить). Однако помимо воздействия огня, свечу переворачивали (по--видимому, также должна была «перевернуться» и жизнь вора), ломали и сгибали (чтобы у вора скрутило руки и ноги). Для усиления магического воздействия свечу трижды продевали сквозь ухо церковного колокола, ее покупали на деньги, которые в течение трех праздничных дней мололи на мельнице. Такие свечи обычно ставили перед иконой Бога либо святого, прося наказать обидчика. В случае кражи ульев и меда, ставя потушенную свечу перед образом Иоанна Воина, обращались к посредничеству пчел с тем, чтобы они отомстили обидчику.

Особую роль играла вербальная составляющая: крестьяне использовали заговоры, молитвы (причем наиболее эффективными считались молитвы этнически и конфессионально чужих), адресовали вору проклятья и ругательства, заказывали молебны за здравие вора. Уподобляя вора мертвецу, крестьяне заказывали в церкви поминальные службы панихиды и сорокоусты, звонили по вору, как по умершему, имитировали обряд отпевания, бросали монеты на нары покойнику в то время, когда его несли на кладбище.

Временная регламентация магических действий в рамках суточного и годового цикла, судя по текстам, была не слишком актуальна: только в двух текстах упоминается, что магические манипуляции необходимо совершать в полночь, и лишь однажды встречается упоминание о Пасхе. Подобное невнимание текстов к временным параметрам обусловлено тем, что ритуал был привязан к конкретному факту кражи. По видимому, он должен быть минимально дистанцирован от момента совершения преступления. Так, в одном из примеров упоминается, что «обидящая» свеча должна быть поставлена в ближайший праздник; в случае с «горячим» следом манипуляции рекомендовалось проводить в течение суток после оставления преступником следа.

О продолжительность ритуала и отдельных его этапов тоже практически не упоминается: в одном тексте отдельный этап ограничивается тремя днями, в другом неким знаковым моментом. Точная временная граница, в рамках которой вора должно настигнуть наказание, также оговаривается редко: в одном случае это двенадцать суток, в другом год, в третьем три года; употребляется также достаточно размытое определение «в скором времени». Один раз упоминается о том, что мучения вора должны быть медленными, т. е. растянутыми во времени.

Пространство, где должны были происходить магические действия (в случае, если они не были строго приурочены к месту кражи, которое играет особую роль), можно в целом охарактеризовать как пограничное, соприкасающееся со сферой чужого либо чужое. Как правило, это культурное пространство: дом (в доме особое внимание уделялось таким локусам, как печь и порог), двор (у ворот), церковь, мельница, кузница. Природное пространство лес упоминается лишь один раз; однажды встречается и упоминание о том, что действия совершаются по дороге на кладбище. В некоторых случаях фиксируются пространственные перемещения исполнителей ритуала, например, из дома во двор, из дома в церковь или с места, где найден воровской след, в лес.

Совершал магические действия, как правило, либо сам потерпевший, либо деревенский специалист; лишь в одном случае упоминается, что часть ритуала совершает обязательно замужняя женщина (при этом, скорее всего, она имеет отношение к семье потерпевшего). Также единственным является упоминание об участии в ритуале всей деревни. Дополнительные комментарии, где содержатся рекомендации, которые должен соблюдать исполнитель ритуала, единичны: это совершение магических манипуляций без свидетелей, обнажение, снятие креста и положение его под левую пяту и частичное распускание волос, т. е. действия, традиционно совершаемые при установлении контакта со сферой чужого.

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив