Александр Никитин, подвижник веры: in memoriam

edgar_leitan — 28.11.2023

Друзья только что сообщили мне грустную весь о гибели давнего друга моей католической юности Александра Никитина из Ставрополя. Я был с Сашей Никитиным не просто хорошо знаком. Мы вместе с ним поступили ещё в 1989 г. на первый курс Рижской духовной семинарии, будучи оба своего рода учениками и протеже ещё и поныне здравствющего латвийского кардинала Яниса Пуятса [второго в истории Латвии кардинала Римско-католической Церкви, после монс. Юлиана Вайводса, с которым мне также довелось в юности познакомиться], когда тот был ещё префектом семинарии и куриальным нотариусом, всемерно стараясь принимать туда умных и искренних, по его мнению, людей.

Я только что вернулся на гражданку из советской армии и тут же ушёл из Лесотехнической академии (где провёл на кафедре Общей экологии немалое время, с 11 лет), где учился до того, поступив, наконец, в семинарию, куда тайно мечтал поступить ещё с 15 лет. Со мной вместе на курсе стал учиться и Саша, бывший меня на 11 или 12 лет старше. Мы с ним были и раньше знакомы, по католическому приходу Богоматери Лурдской, что в Петербурге в Ковенском переулке. В семинарии в Риге я считался латышским национальным кадром и был частью латышского (латгальско- и латышскоязычного) сообщества. С другой стороны, в семиарию я поступал из тогдашнего ещё Ленинграда, и мы быстро нашли общий язык с русскоязычным жителем Ставрополя Сашей Никитиным. Как старший по возрасту и гораздо более опытный в жизненных делах товарищ по учёбе, Саша быстро стал моим своего рода духовным и интеллектуальным ментором.

Он был ещё одним моим неформальным ментором, наряду с другим моим однокурсником, недавно ушедшим из этой жизни, дорогим мне одесситом Сашей (о. Александром-Августином Чумаковым). Вообще, семинарский курс 1989-90 гг. представлял собою, вероятно, наиболее необычный, многочисленный, пёстрый и интересный поток, где смешались школяры самых разных национальностей. Латыши были далеко не самой многочисленной группой. Тут были и украинцы, среди них много греко-католиков, беларусы и поляки, а также целая группа немцев с Поволжья и из Казахстана (Месснеры, Каны, Верты); были и русские. Кажется, в тот исключительный год в семинарии училось более 125 человек. На следующий год украинцы уехали в свои семинарии в Украину, беларусы уехали в Беларусь (наверное, тогда ещё это была Белоруссия), и семинария сделалась гораздо более малолюдной и спокойной. В самый первый семестр наш первый курс располагался в строящемся новом курпусе, где в одном дормитории располагалось аж целых 17 человек, так что мы любили отпускать шуточки насчёт армейских казарм и всяких "тапочек в тумбочке".

Именно под руководством Саши Никитина я открыл для себя аскетические писания церковных отцов, собранные в Добротолюбии, и стал ежедневно Добротолюбие читать, особенно второй том. Также я открыл для себя Григория Двоеслова с его житиями италийских отцов, в особенности св. Бенедикта Нурсийского, Иоанна Кассиана Римлянина, Иоанна Лествичника и многих других. Что-то читал в дореволюционных русских переводах, а что-то на латыни, в собрании патрологии Миня, что-то даже пытался разбирать по-гречески. Открыл я для себя и увлекательнейшую церковную историю (формально её преподавали в семинарии только со второго курса) по сашиным рассказам и его тетрадным конспектам "Лекций по истории Древней церкви" Болотова, а также "Историю русской церкви" Голубинского, которую он мне советовал читать, и которая оказалась в семинарской библиотеке.

Иногда мы Сашей уединялись в отдалённых уголках семинарской стройки, чтобы читать молитвы Розария, т. е. молиться по чёткам, или обсуждать перспективы монашеского жития, которым я тогда под его влиянием загорелся. В то время среди наших сокурсников и других семинаристов, постарше, было немало членов различных церковных орденов и конгрегаций. Все всё обо всех знали: кто из студентов иезуит, кто францисканец, кто домениканец, кто салезианец... Всё это было необычайно романтично и вдохновляюще — быть тайным членом запрещённого в СССР монашеского ордена, надевая за закрытыми дверями орденский хабит, являясь членом ещё более тайного, чем обычная семинария, духовного братства. Внешне же все семинаристы носили обычные диецезиальные чёрные сутаны, однако быть тайным монахом, мечтая при этом о самом настоящем, реальном отшельничестве, считалось "круто".

Помню, как Саша Никитин, сам будучи тайным послушником у джамбульского капуцина о. Павловского, намеревался съездить за духовным советом в Литву, к другому капуцину, известному московской и питерской интеллигенции, о. Станисловасу Добровольскису в дер. Пабяржай. Я тоже загорелся этой идеей — встретиться с "настоящим" капуцином отцом Станиславом, которого многие даже считали святым. Однако тогдашний духовный отец семинарии о. Виктор Пентюш, Сашу в Литву отпускал, а меня нет. Саша передавал ему, что я-де от этого запрета "очень страдаю", а отец Пентюш, усмехаясь, приговаривал: "Hичего, страдания полезны для души".

Тогда мне это показалось непонятной жестокостью. Мудрость и проницательность отца Виктора я оценил лишь много позже. Отец Виктор Пентюш, бывший членом конгрегации мариан, в своё время 10 лет сидел в одном лагере под Воркутой с другим священником, дядей моего отца, венчавшим моих родителей, по имени Питерс Рудзейтс. Через эту-то близкородственную связь я и считался у тогдашних латгальских ксендзов "своим". Но отец Пентюш мне спуску не давал, пресекая мой, как ему казалось, "либерализм" и своеволие. Хотя почему "казалось"? Наверняка, тогда это именно так и было.

Во время наших с Сашей долгих духовных посиделок и бесконечных разговоров об аскетизме, монашестве и отшельничестве, он мне много рассказывал, среди прочего, о традиции тайных кавказских отшельников, о которых я уже значительно позже прочёл в книге "На горах Кавказа" в контексте своего изучения имяславия. Рассказал, что поступить в это тайное братство можно, лишь откaзавшись от всех документов, связывающих тебя с государством. Полностью стерев, так сказать, свою светскую личность, бросив серпастый советский паспорт в бурную кавказскую реку. Я восхищался этими радикальными подвижниками, как и многими другими вещами в то время, но сам к подобному радикализму не был готов.

После первого курса семинарии я ушёл в академический отпуск, находясь во внутреннем кризисе, и уехал в Ленинград, продолжив прерванную в Лесотехнической академии учёбу на эколога. Саша же просто ушёл из семинарии, уехав в Ставрополь, и связь наша надолго прервалась. Уже довольно много лет спустя, в первые годы 21 века, мы каким-то образом списались. Кажется, через каких-то его родственников в Ставрополе, которые навещали его в Абхазии. Из его писем я и узнал, что из Ставрополя Саша пребрался в Абхазию, где купил домик в горах, мечтая, как и прежде, об отшельничестве. Увы, наша переписка тогда прервалась где-то на третьем письме. А письма тогда были ещё бумажные, писались от руки и доставлялись они обычной международной почтой.

Когда я в письмах рассказал Саше о своих тогдашних (на первые годы 21 века) штудиях востоковедения, связанных с Тибетом и Индией, но что я при этом являюсь монахом-бенедиктинцем в Вене, Саша отреагировал чрезвычайно резко, в харaктерной для него манере, написав, что-де "зачем заниматься всей этой гнилятиной? Брось!" Эта безапелляционная, приказная интонация меня больно царапнула, так как я давно уже вышел из-под его духовно-интеллектуального влияния, следуя своим собственным странным путём. Ценя нашу общую часть пути как сотаинников и давнюю дружбу, я вовсе не просил о вмешательстве в мою нынешную жизнь, а подобная резко негативная оценка была и вовсе неприятна. Мне нужен был не непрошенный духовный совет всезнающего гуру, но понимание и поддержка старого друга по духовным поискам, и вот этого-то понимания я тогда и не нашёл. Так что на письмо я не ответил. Сам Саша написал ещё раз, посетовав на мою обиду и прося не сердиться, но сам я так и не смог себя тогда пересилить. На том наша переписка, к сожалению, и прервалась.

И вот сегодня я получил от своего друга по католической юности послание, что Саша Никитин "в своё время ушёл жить отшельником в горы в Абхазии, отказавшись от всех документов и всякой связи с государством. Зимой замёрз и умер где-то в лесу. Надеюсь, Бог милостив к нему. Он был чистый, искренний человек, стремящийся к Богу".

Прочитал и долго плакал. Прошлое, коему уже 34 года, словно волною накрыло. Исполнилась, значит, мечта Саши — умереть для мира и жить лишь для Бога. Он шёл к Богу своим уникальным путём, вопреки всем и всему, без тени компромисса. Он выполнил всё дословно, всё то, о чём мне подробно рассказывал ещё десятилетия назад, восхищаясь кавказскими старцами. А я вот до сих пор не понимаю, какова в этом мире моя роль, зачем именно я здесь. Как бы мне хотелось получить от возлюбленного друга Божия Александра его благословение!

Санкт-Петербург, 28 ноября 2023 г.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив