24 марта 1938-го года

vazart — 24.03.2023 из дневников


Владимир Вернадский, академик, 75 лет
24 марта. Утро. Москва.
Вчера утром опять сердце.
Письма Комарову и Архангельскому в связи с Метеор[итной] ком[иссией].
Работал над книгой. Удивительно, что выясняется новое в многократно продуманном в течение многих лет. Я все укрепляюсь в убеждении большого будущего вводимых мной в сознание идей и пониманий.
Был Кулик и Серг[ей] Влад[имирович] Петров в связи (с) аэросъемкой тунгусского «падения» в 1938 (г.). Должен был быть Кириллов — более важная бюрократ[ическая] фигура — но извинился. Кириллов (по-видимому, невольно) вызвал волнение в Географ[ическом] институте ((А. А.) Григорьев), т[ак] к[ак] заставил думать, что «Сев[ерный] мор[ской] путь» хочет захватить помещение. Как будто все благополучно.
Огромн[ая] тревога. Грозит голод (и (ледоколу) «Садко») застрявшему флоту во льдах*.

Объясняют происшедшее вредительством, так же как посылку Леваневского накануне полярной ночи. Бергавинов, полит[ический] руководитель], заместитель Шмидта, кажется Крастин и т[ак] д[алее]. Они арестованы и смещены. Ш[мидт] занимался Сев[ерным] пол[юсом], а эти обделывали «свои» дела. Но это неясно.
Назначение Берг[авинова], Кр[астина] и др[угих] не зависит от Ш[мидта]. Центр[альный] комитет партии назначает. Вся система назначения, очевидно, с точки зрения интересов дела не выдерживает критики.
Гнилое (состояние общества). И чувствуют, что спокойное относительно развитие может быстро рухнуть — этого чувства не было еще пару недель (назад).
Со всех сторон слухи об арестах.
Третьего дня была тетушка Бруновского и (нрзб.). Вот случай ярко невинного человека, страдающего. Накопляется негодование и слышишь его проявление несмотря на страх. Раньше этого не было. Я сталкиваюсь с глубоким изменением психологии.
Не получаю «Nature».
Вчера не выходил, но катался.
Сегодня утром (6–7) ванну взял. Это редко можно. Нет давления газа.

Примечание
* - Речь идет о вынужденной зимовке кораблей в Северном Ледовитом океане после окончания навигации 1937 г. Об этом приведем отрывок из воспоминаний полярного летчика М. И. Шевелева (в 1938 — зам. начальника Главсевморпути): «С проведением навигации опоздали. Опоздали с выходом и ледоколы "Красин" и "Ермак"; очень задержал Наркомвод с выделением грузовых судов, причем многие из них оказались малопригодными для работы в условиях Севера. Опоздали грузы в порта. В результате всего этого суда выходили в плавание с большим опозданием и попадали в Арктику не в самое лучшее время. Кроме того, не было обеспечено достаточно угля в бухте Тикси. (...) К тому же часть угля оказалась плохого качества, с большим процентом породы, что снижало мощность машин. (...) Шмидт только что вернулся после экспедиции на Северный полюс, болел, у него обострился туберкулезный процесс. А тут еще трагическая экспедиция Леваневского. Она отвлекла внимание Шмидта, авиация вынуждена была оторваться от всех дел для поисков самолета Леваневского. (...) Создалось тогда такое положение: распоряжения шли из разных центров управления,часто одно противоречило другому, а советы и предложения людей опытных — капитанов ледоколов, летчиков, начальников научных экспедиций — не принимались во внимание. И этот создавшийся хаос, и резко осложнившаяся ледовая обстановка там, где по прогнозу ее не ждали, привели к тому, что каждый начал действовать по-своему. В результате не оказалось организующего и координирующего руководства. (...) (Ледоколы) "Седов", "Садко" и "Малыгин" оказались севернее всех. И этот караван уносило все дальше на север генеральным дрейфом льдов. Это была своего рода катастрофа, хотя никто не погиб. Всего один пароход пострадал, но люди с него были сняты. Но это был серьезный срыв всех работ в Арктике. В результате Янсон (первый заместитель начальника Главсевморпути О. Ю. Шмидта. Публ.), начальник морского управления Крастин, много второстепенных работников были арестованы. Шмидт практически остался один» (цит. по: Шевелев М. И. Арктика — судьба моя. Воронеж: Изд-во НПО «МОДЭК», 1999. С. 77, 78, 88)




Иван Майский, дипломат, 54 года, посол СССР в Англии, Лондон:
24 марта.
ПОЛПРЕДСТВО СССР В ВЕЛИКОБРИТАНИИ РАЗГОВОР С ЧЕРЧИЛЛЕМ 23 марта 1938 г.
1) Рандольф Черчилль позвонил мне по телефону и сообщил, что его отец очень хотел бы меня повидать. Мы условились встретиться в квартире Рандольфа Черчилля за завтраком. Я застал Уинстона Черчилля в большом волнении. Он сразу взял быка за рога и обратился ко мне со следующей речью: «Скажите мне, пожалуйста, вполне откровенно, что происходит в Вашей стране? Завтра, во время дебатов по выступлению Чемберлена я предполагаю говорить и коснуться различных наболевших вопросов внешней политики. Вы знаете мою общую точку зрения. Я глубоко ненавижу национал-социалистическую Германию. Я считаю, что она является не только врагом мира и демократии, но и Британской империи. Я считаю, что единственным надежным средством обуздать этого зверя явился бы “великий альянс” всех миролюбивых государств в рамках Лиги наций. В этом “альянсе” Россия должна занимать одно из крупнейших мест. Нам нужна, дозарезу нужна сильная Россия, как противовес Германии и Японии. Я работал и работаю в направлении создания такого “альянса”, не смущаясь тем, что мне часто приходится оказываться в меньшинстве в моей партии. Но в последнее время я слышу со всех сторон, особенно от моих консервативных друзей, от министров и лиц, близко к ним стоящих, что Россия сейчас переживает тяжелый кризис. Рассказывают со ссылкой на будто бы достоверные источники, что в России идет острая внутренняя борьба, что ваша армия в результате недавних событий находится в состоянии разложения и потеряла свою боеспособность и что вообще Россия перестала существовать как серьезный внешнеполитический фактор. Я не стану Вам повторять тех просто фантастических историй, которые мне передавали, и я не склонен простодушно верить всему тому, что мне рассказывали, но все-таки я говорю себе: не может быть дыма без огня. Что-то, очевидно, есть. Но что именно? За годы нашего с Вами знакомства я привык относиться с доверием к Вашим словам, разъясните же мне смысл того, что у вас происходит. Мне важно это знать для моей общей ориентации, мне важно это знать и в связи с завтрашними дебатами в парламенте». Вид, тон и жесты Черчилля не оставляли сомнения в его искренности. Мне пришлось взять слово и прочитать моему собеседнику довольно длинную лекцию по политграмоте и дать ему просимые разъяснения о последних событиях. Черчилль слушал с величайшим вниманием, от времени до времени прерывая мое изложение краткими замечаниями и вопросами. Когда я кончил, Черчилль как-то просветлел, вздохнул с облегчением и воскликнул: «Ну, слава богу, Вы меня немного успокоили. Конечно, — с хитрой усмешкой продолжал Черчилль, — Вы — посол, и слова Ваши надо принимать “cum grano salis”, но все-таки для меня сейчас многое становится гораздо более ясным и я начинаю понимать, что у вас делается». И затем, после минутного перерыва, Черчилль продолжал: «Я ненавижу Троцкого! Я давно уже слежу за его деятельностью.
Это злой гений России, и очень хорошо, что Сталин с ним разделался». Еще минута перерыва, и Черчилль, точно отвечая на свои собственные мысли, воскликнул:
«Я безусловно за политику Сталина! Сталин создает сильную Россию. Нам нужна сильная Россия, и я желаю Сталину всякой удачи».
Далее Черчилль, вновь на момент вернувшись к клеветнической пропаганде по адресу СССР, прибавил: «Для того чтобы сразу положить конец всем этим басням о слабости СССР, басням, которые смею Вас уверить многими и здесь, и в Париже принимаются за чистую монету и приносят большой вред престижу Вашего государства, для того чтобы сразу положить конец всем этим басням, было бы чрезвычайно полезно, если бы Россия могла каким-либо крупным актом показать всему миру именно сейчас лживость распространяемых о ней слухов. Это имело бы огромное значение не только для вас самих, но и для нас, для Франции, для Чехословакии, для дела укрепления мира». Я спросил Черчилля, какого рода акт он имеет в виду?
И затем в шутливой форме добавил: «Не хотите же Вы, чтобы СССР вдруг аннексировал какое-нибудь другое государство? Мы, советские люди, — народ мирный и грабежом чужих территорий не занимаемся». Черчилль в тон отпарировал: «Нет, нет! Я за один стол с гангстером не сяду. Я имею в виду нечто совсем другое. Почему бы вам, например, не заявить в какой-либо особо внушительной форме, что вы окажете крупную военную помощь Чехословакии в случае нападения на нее Германии? Это произвело бы сильнейшее впечатление. А вместе с тем вы вправе это сделать в соответствии с чехо-советским пактом». Я ответил, что не совсем понимаю мысль Черчилля. Всем хорошо известно, что Советский Союз крепко держит раз данное слово. В 20-летней практике нашей торговли с заграницей нет ни одного случая, когда бы мы не заплатили в срок по своим обязательствам. Черчилль кивнул головой в знак согласия и сказал: «Да, это хорошо известно, что вы платите аккуратно». — «Точно так же аккуратно мы платим, — продолжал я, — и по нашим политическим долгам, что опять-таки всем хорошо известно». Какой же смысл в таком случае выступать нам с тем заявлением, о котором говорил Черчилль? Черчилль, однако, не хотел со мною согласиться. «Я знаю, — заявил он, — что Сталин человек солидный, человек надежный. На него можно положиться; что скажет, то и сделает, и имеет возможность держать свои обещания. Но все-таки было бы полезно, если бы СССР сейчас громко, пред лицом всего мира твердо повторил еще раз: помогу Чехословакии всерьез! Уверяю Вас, это имело бы большое значение как для престижа СССР, так и для дела мира».

2) Когда мы покончили с вопросом о внутреннем положением СССР, я решил отплатить Черчиллю его же монетой и, в свою очередь, задал ему вопрос, что сейчас происходит в Англии? По долгу службы я внимательно слежу за внешней и внутренней политикой страны моего пребывания на протяжении минувших пяти лет и должен сознаться, что год от году я становлюсь все более пессимистичен во всем, что касается британской внешней политики. Эти пять лет были годами непрерывного отступления Англии перед агрессорами — Германией, Италией и Японией — во всех частях света. Маньчжурия, Абиссиния, Рейнская область, Испания, отставка Идена, Австрия — вот важнейшие этапы того попятного пути, который на моих глазах проделала Великобритания. И отступление, видимо, еще далеко не закончено, ибо Чемберлен сейчас явно ведет линию на сделку с Италией и Германией. Вместо коллективной безопасности и борьбы с агрессором он старается построить «пакт четырех», который для своей реализации требует крупнейших уступок со стороны Англии и Франции в пользу агрессоров. И неизвестно, является ли даже «пакт четырех» последним рубежом, дальше которого Чемберлен не пойдет. Я не могу скрыть от Черчилля, что подчас я задаю себе вопрос: да есть ли на свете что-либо такое, из-за чего люди типа Чемберлена стали бы драться? Поднимут ли они меч даже для защиты Британской империи? Может быть, я не прав, может быть, я недостаточно знаю английский характер, но часто, когда с высоты дипломатической галереи я слежу за дебатами в Парламенте, мне кажется, что руководящие круги консервативной партии совершенно потеряли мужество, то мужество, которым владели их предки и без наличия которого нельзя сохранить Империи. Я далек от того, чтобы предъявлять к этим руководящим кругам какие-либо утопические требования. Я прекрасно понимаю, что они не могут быть крестоносцами социализма, но я чрезвычайно поражен тем, что они являются на редкость плохими империалистами, хотя и клянутся империей на каждом шагу. Как это, может быть, ни покажется странным, но, если в стенах парламента иногда и слышишь мнения, идущие по линии тех путей, на которых империя только и может быть сохранена, то такие мнения исходят не с правительственной стороны, а со скамей лейбористско-либеральной оппозиции. Чем все это обясняется? Или господствующие классы Великобритании находятся уже в стадии столь далеко зашедшего декаданса, что им не под силу даже защищать Британскую империю? Каково бы, однако, ни было объяснение, не подлежит сомнению, что данное обстоятельство имеет сильнейший резонанс за границей. Эти слабость и нерешительность британского правительства, эти постоянные потачки агрессору в сильнейшей степени роняют престиж Великобритании и поднимают акции германо-итальянского фашизма. Больше того, они чрезвычайно вредят делу мира. Вместе с тем они родят также прилив изоляционистских настроений в других странах, в том числе и в СССР. Я не хочу сказать, что политика советского правительства становится политикой изоляции. Конечно, нет. Советское правительство по-прежнему стоит на базе коллективной безопасности и Ковенанта Лиги наций. Лучшим доказательством тому является выступление т. Литвинова, имевшее место несколько дней тому назад в Москве. (Черчилль тут прервал меня словами: «Я полностью согласен с предложениями г-на Литвинова».) Но все-таки я должен констатировать, что все большее и большее количество людей в СССР начинает задавать себе вопрос: да способны ли вообще «западные демократии» к каким-либо энергичным действиям против агрессоров? Особенно сильное впечатление на советское общественное мнение производит пример Испании. Очень многие в нашей стране говорят: «Если Англия и Франция не нашли возможным выполнить свой долг как члены Лиги наций в отношении республиканской Испании, которая расположена у порога их дома и с которой связаны их крупнейшие военно-стратегические интересы, то чего может ожидать от них в час опасности СССР? Не лучше ли в таком случае оставить всякие иллюзии насчет возможности какой-либо помощи со стороны и полагаться исключительно лишь на свои собственные силы? СССР — страна большая, богатая, могущественная, и на худой конец она может прожить сама по себе». Повторяю еще раз, это не политика советского правительства, но это настроения довольно значительного и всё растущего числа советских граждан.

3) Я вполне сознательно заострял свои оценки господствующих классов Великобритании в расчете спровоцировать «патриотизм» Черчилля и таким путем стимулировать его энергию в борьбе с чемберленовскими тенденциями английской политики. Я ожидал встретить со стороны моего собеседника протесты и возражения. Я, однако, ошибся. Мой собеседник реагировал совсем иначе. С горечью — это видно было по его лицу — Черчилль признал, что в моей критике консерваторов имеется много правильного. Действительно руководящая группа этой партии на протяжении последних 5-6 лет обнаруживала трусость и близорукость, равных которым трудно найти в истории. С особенной злобой, мало стесняясь в выражениях, Черчилль обрушился тут на «Cliveden gang», на «Нэнси Астор и ее американского супруга», на Гарвина (редактор «Обсервер», Доусона (редактор «Таймс»), Хора, Саймона и др. Черчилль схватил со стола лежавший номер сегодняшней «Ивнинг стандард» (от 23 марта) и с восторгом показал мне очень злую карикатуру [Д.] Лоу (прилагаю), посвященную как раз этой «банде дрожащих сестер». Черчилль должен был признать, что в вопросах внешней политики, в вопросах рациональной защиты империи голос разума и мужества гораздо ярче звучит на скамьях оппозиции, чем на скамьях его собственной партии. В этих вопросах Черчилль гораздо ближе к [К.] Эттли и [А.] Синклеру, чем к Чемберлену. Но все-таки не всё еще потеряно. В консервативной партии есть здоровые элементы, они часто подавляются партийной машиной, но они живучи и сумеют выявить себя при первом подходящем случае. Даже Чемберлен на прошлой неделе лично заявил Черчиллю, что он в принципе согласен с его идеей «великого альянса», и допускает, что ход событий заставит его прийти к необходимости реализации такого «альянса». Но премьер думает, что для этого еще не настало время, что пока надо маневрировать и пробовать другие средства, авось они помогут. Ну, а уж если станет невмоготу, то придется ориентироваться на «великий альянс». А ведь Чемберлен — один из «стариков»! Консерваторы помоложе более чувствительны. Если бы партия потерпела несколько поражений на дополнительных выборах, это произвело бы сильное впечатление и линия правительства могла бы существенно измениться. Отвечая на мой вопрос, Черчилль заметил, что на прошлой неделе положение кабинета было довольно затруднительное и не исключена была возможность его реконструкции, но сейчас положение Чемберлена несколько укрепилось, ибо он согласился наконец сделать официальное заявление в парламенте о линиях своей внешней политики (от чего раньше уклонялся) и возможно что это заявление представит собою некоторый шаг вперед по сравнению с прошлым. [Он, Черчилль, конечно будет завтра критиковать правительство, ибо то, что предложит Чемберлен, ни в коем случае его не может удовлетворить. Но все-таки прогресс есть, и возможны еще дальнейшие сдвиги]. Путем ряда осторожных наводящих вопросов я тут выяснил, что Черчилль получил от Чемберлена какие-то заверения и что это, по-видимому, было главной причиной, заставившей Черчилля отказаться от поездки в Париж, которую он собирался сделать во время последнего «уик-энда». Я спросил, далее, Черчилля, допускает ли он возможность реконструкции правительства в ближайшем будущем? Черчилль ответил, что такая реконструкция не только возможна, но и весьма вероятна. Ибо в связи с прогрессирующим обострением международных отношений все более становится необходимым максимально ускорить осуществление программы вооружений, а также ввести различные формы «гражданской конскрипции» для укрепления обороноспособности страны. Эти меры невозможно осуществить без согласия оппозиции, в частности тред-юнионов. Когда правительство подойдет вплотную к необходимости проведения только что названных мер (переговоры с тред-юнионами о мобилизации труда уже начинаются), оно вынуждено будет реорганизоваться. Тогда не исключена возможность даже создания коалиционного правительства с участием оппозиции. Если бы оппозиция почему-либо даже не вошла в состав кабинета, все равно нынешний состав министров пришлось бы сильно перешерстить. Я спросил, кто мог бы быть премьер-министром в таком реорганизованном кабинете? Чемберлен? Черчилль пожал плечами и ответил: «Тут создается большая сложность. Консервативная партия не потерпит, чтобы кто-либо ей указывал, кто должен быть ее лидером. С другой стороны, оппозиция абсолютно не переваривает Чемберлена. Есть проект вновь привлечь Болдуина с тем, чтобы он, как член палаты лордов, являлся по существу лишь номинальной главой, а фактическим руководителем правительства был бы кто-либо иной. Впрочем, об этом пока еще рано говорить». В скобках должен заметить, что о данной комбинации я слышал еще несколько дней тому назад, причем сторонники этого варианта называли Черчилля в качестве того реального главы правительства, который будет представлять кабинет в палате общин. Точно угадывая мои мысли, Черчилль стал в связи с этим «мыслить вслух» на тему о том, что ему очень нравится его положение «свободного консерватора», могущего себе позволить критику правительства, и что он не променял бы это положение на положение члена кабинета.
«Гораздо приятнее, — ядовито заметил Черчилль, — читать книги или писать статьи, чем убеждать министерские ничтожества в том, что дважды два четыре». Видно, однако, было, что он просто рисуется и «кокетничает». Я поинтересовался, каковы намерения Идена? Черчилль ответил, что это пока трудно еще сказать. Ему кажется, что Иден не захочет ссориться с консервативной партией. Такая ссора всегда неприятна. Она создает много трудностей для «бунтовщика». Кроме того, Иден уже привык к власти, к высокому положению. Это портит. Черчилль думает поэтому, что Иден будет пока сидеть и выжидать. А когда настанет момент той реконструкции, которую он предвидит, Иден несомненно вернется в кабинет и на очень крупное место. Я спросил Черчилля, каково положение Ванситарта? Черчилль ответил, что сейчас Ванситарт переживает тяжелый момент, но он надеется, что в недалеком будущем его положение укрепится. Сейчас у Ванситарта есть влияние, но нет власти.

4) Разговор затем перешел на вопросы международного порядка. Общая ситуация рисуется Черчиллю в чрезвычайно грозных тонах. Куда идет Гитлер? Для Черчилля несомненно, что Гитлер мечтает о создании «Серединной Европы» от Немецкого до Черного и Средиземного морей, а возможно, и до Багдада. Он имеет к тому большие возможности, если вовремя не встретит должного сопротивления со стороны других великих держав. Для осуществления этих планов Гитлеру потребуется не так уж много времени — каких-нибудь 4-5 лет, особенно учитывая, что Италия все больше и больше превращается в придаток Германии, особенно после появления немецких войск на Бреннере. Черчилль не склонен, однако, думать, что Гитлер уже в самое ближайшее время открыто ударит по Чехословакии. Зачем ему это? Открытая агрессия против Чехословакии могла бы вызвать на сцену Францию и СССР, что Гитлеру нежелательно, ибо он еще не готов к большой войне. Гораздо проще Гитлеру действовать иначе. Ближайшим этапом в его экспансии, по мнению Черчилля, будет Венгрия, которую Гитлеру не так-то трудно «освоить». Через Венгрию он может просунуть руку в Румынию, используя в особенности для этого наличие в Румынии крупного венгерского меньшинства. Тем временем через партию Генлейна Гитлер будет создавать внутренние затруднения Чехословакии, а с помощью различного рода хозяйственных мероприятий (в особенности, используя важность Вены как крупнейшего транзитного узла Центральной и Юго-Восточной Европы) душить ее экономически. Когда же Чехословакия окажется изолированной извне и потрясенной изнутри, она должна будет потерять нервы и упасть без борьбы как зрелый плод в руки Гитлера. Таковы расчеты германских фашистов. И Черчиллю кажется, что многое в этих расчетах правильно. Я заметил, что в игре подобного рода легко могут выскочить какие-нибудь непредвиденные обстоятельства (например, самостийные выступления того же Генлейна), которые совершенно испортят эти хитроумные планы Гитлера, если они у него даже имеются. Черчилль со мной согласился, но все-таки настаивал на том, что развитая им схема представляется наиболее вероятной. «Серединная Европа» в случае своего осуществления представляла бы величайшую опасность для мира, а также для Англии, Франции и СССР. В частности, Черчилль хотел бы обратить наше внимание на то, что если бы Гитлеру удалось реализовать свою мечту, то мы оказались бы в очень тяжелом положении. В самом деле, не подлежит сомнению, что у Гитлера имеется сильная тяга к экспансии на Восток — в сторону хлебородной Украины, нефтеносного Кавказа, в сторону Малой Азии, Аравии и т.д. «Освоив» Румынию, Гитлер не только получил бы в свое распоряжение столь нужную ему румынскую нефть, но также создал бы в Черном море достаточно могущественный флот (особенно подводный), который поставил бы под угрозу советские берега и советское судоходство. Используя свои преимущества, Гитлер стал бы давить на СССР, требуя снабжения его сырьем, продовольствием и т.д. В свете этих соображений Черчиллю кажутся довольно опасными те изоляционистские настроения, которые, по моим словам, наблюдаются в известных кругах советского общественного мнения. Ибо Черчилль считает почти неизбежным, что следующим за созданием «Серединной Европы» шагом Гитлера был бы удар на Восток, против СССР с его гигантскими территориями и неизмеримыми богатствами.

5) Я возразил, что если уж касаться перспектив более отдаленного будущего, то мне рисуется несколько иная картина. Даже допуская, что Гитлер сумеет создать «Серединную Европу», я не думаю, чтобы вслед за тем он повернул острие своей агрессии на Восток. И, далее, учитывая психологию и навыки мышления моего собеседника, я привел три главных аргумента в обоснование моей мысли. Во-первых, как хорошо известно из истории, Россию нельзя завоевать и нельзя сокрушить ее как великую державу (Черчилль при этом утвердительно кивнул головой). В самом благоприятном для Гитлера случае он мог бы рассчитывать на захват 1-2-х советских провинций, которые принесли бы ему больше хлопот, чем пользы. И за это он должен был бы заплатить смертельной ненавистью со стороны своего восточного соседа, который даже и после такой операции все-таки остался бы великой державой с неизмеримыми человеческими и естественными ресурсами. Во-вторых, громадный процент населения «Серединной Европы» составляли бы славяне. При таких условиях для Гитлера представляло бы немалый риск вести войну против такого в большинстве [своем] славянского государства, как СССР. Опыт использования чехословаков против России во время последней войны в этом отношении очень показателен. В-третьих, — и это особенно важно, — если правильны расчеты Черчилля о том, что Гитлеру понадобились бы 4-5 лет на создание «Серединной Европы» (при условии отсутствия сопротивления со стороны других великих держав), то это значит, что в течение названного периода времени СССР был бы гарантирован мир. А это в свою очередь значит, что мы успели бы осуществить свою третью пятилетку. Данный факт имеет колоссальное значение. Уже сейчас мы чувствуем себя вполне способными к успешному сопротивлению всякой атаке на западном и восточном фронтах одновременно (Черчилль тут ухмыльнулся и с явным удовлетворением бросил: «Да, вы здорово напугали японцев. Они сейчас относятся к вам с большим респектом, ибо прекрасно понимают, что ваш воздушный флот в несколько часов может превратить Токио и Осаку в груды пепла».) В результате завершения третьей пятилетки, продолжал я, военная и хозяйственная мощь СССР должна будет в огромной степени возрасти по сравнению с сегодняшним днем. Тем самым еще более затруднительным становится нападение на нас со стороны Гитлера. В свете только что указанных соображений мне кажется более вероятным не восточный, а, наоборот, западный вариант германской агрессии после и в результате создания «Серединной Европы». Именно на Западе она может получить богатое колониальное царство, о котором так сильно мечтают сейчас вожди германского фашизма.

6) Мои рассуждения, видимо, произвели значительное впечатление на Черчилля, потому что он ответил: «Условимся так, что “Серединная Европа” одинаково опасна как для нас, так и для вас. Не вытекает ли отсюда, что мы должны сообща бороться против гитлеровской Германии»? Я ответил, что мы всегда были и до сих пор остаемся энергичными сторонниками коллективной борьбы с агрессией, где бы она ни совершалась, и что как раз для этой цели мы вступили в Лигу наций. Дело не за нами, дело как раз за его собственной страной. Насколько я могу судить, Чемберлен собирается не бороться с агрессией, а, наоборот, заключать сделку с агрессорами в форме «пакта четырех» за счет Центральной и Юго-Восточной Европы, а также за счет изоляции СССР. Пусть Черчилль адресуется со своими аргументами прежде всего к своему собственному премьер-министру. Черчилль раздраженно махнул рукой и с презрением ответил: «Пакт четырех? Какая нелепость! О каком пакте четырех может идти речь? Польша уже имеет договоренность с Германией и Италией, что в случае реализации “пакта четырех” она должна быть пятым членом. А если Польша будет членом “пакта четырех”, как из него можно исключить Малую Антанту? Как можно тем более оставить вне его СССР? Чемберлен вообще совершенный профан в вопросах внешней политики, и потому он может всерьез толковать о “пакте четырех”». И далее Черчилль стал развивать свою концепцию. Сейчас он пропагандирует идею «великого альянса» в рамках Лиги наций, который должен в первую очередь объединить Англию, Францию, Малую Антанту и СССР. Он подчеркивает особенную важность создания Дунайской федерации как противовеса германской экспансии в Центральной и Юго-Восточной Европе. Было бы очень хорошо, если бы СССР энергично поддержал идею такой федерации. Если бы, однако, проекты Черчилля не осуществились, если бы «великий альянс» не создался, если бы «Серединная Европа» стала фактом действительности, то как крайнюю меру, меру отчаяния, он мыслит себе тесный англо-французский союз, вооруженный до зубов, который, упираясь спиной в океан и командуя мировыми морскими путями, был бы в состоянии, по крайней мере на известный период времени, обеспечить важнейшие позиции обоих «западных демократий». Такой союз мог бы рассчитывать во всяком случае на молчаливую косвенную поддержку США и СССР, не связанных с ним никакими формальными обязательствами, но самым фактом своего существования до некоторой степени балансирующими могущество агрессоров — фашистских государств. «Это была бы не политика “isolation”, как ее проповедует Бивербрук, а политика “bisolation”, как склонен ее называть я».

7) «Но это, — продолжал Черчилль, — конечно, лишь самый худой, самый последний выход. Даже не выход, а просто жестокая неизбежность. Пока я не потерял еще надежды на нечто лучшее. Я верю, что момент «великого альянса» осуществится. Я верю, что Англия, Франция и СССР совместными усилиями в конечном счете смогут на базе коллективной безопасности привести в порядок мировые дела. 20 лет тому назад я со всей доступной мне энергией вел борьбу против коммунизма, ибо в то время я считал, что коммунизм, с его идеей мировой революции, является величайшей опасностью для Британской империи. Сейчас коммунизм такой опасности для империи не представляет. В наши дни величайшей опасностью для Британской империи является германский нацизм с его идеей мировой гегемонии Берлина. Поэтому в настоящее время я со всей доступной мне энергией веду борьбу против Гитлера.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив