Зарисовки

watermelon83 — 31.03.2020 - очередная часть (предыдущая часть лежит тут) - сегодня Полтава и Прут.

А потому что все не влезло в пост! Эх, а ведь когда-то (в декабре прошлого года) я просто хотел поговорить о Семилетней войне. Ну да ничего, тихой сапой к концу года к ней подберемся. Итак, прошу.

Карта - какой же серьезный текст без карты?
Это как в сортир без бумаги, в самом деле.
Без карты никак нельзя, а с картой - можно по-разному.

Встреча герцога Мальборо и короля Карла в Альтранштедте весной 1707 г. оказалась не слишком интересной даже для любителей коллекционировать анекдоты "из жизни великих людей".

Во-первых, англичанин, в отличие от шведа безусловно принадлежащий к клубу выдающихся полководцев, был в первую очередь человеком дела, а потому повел себя чрезвычайно осторожно, опасаясь затмить Карла и без того испытывавшего некоторый комплекс неполноценности в отношении командиров "настоящей войны" в Европе. Мальборо охотно предоставил шведу возможность сыграть его излюбленную роль героя прежних лет - немногословного, сурового воина - в то время, как сам герцог без устали расточал комплименты простоватому королю: "Я хотел бы иметь возможность прослужить несколько кампаний под командованием такого великого полководца, как Ваше Величество, чтобы получить возможность изучить то, что мне еще нужно узнать в военном искусстве".

Эта полная "искреннего восхищения" фраза звучит еще сильнее, если вспомнить, что к апрелю 1707 г. за плечами у англичанина были блестящие победы над французами при Гохштедте и Рамильи, а также поучительный опыт перехода от одного английского монарха к другому, при чем без окончательного разрыва с первым. Можно предположить, что пятидесятишестилетний герцог, сражавшийся с армиями сильнейшего монарха Европы вместе с великим Евгением Савойским, обращался к двадцатичетырехлетнему шведскому королю, одержавшему за то же время ряд побед над русскими, поляками и саксонцами, не без некоторой иронии. Разумеется, опытный интриган скрывал свои чувства, но будь Карл иным человеком, он мог бы и оскорбиться на столь очевидную тактику. За дурака его держат что ли?

Однако, в эти дни король действительно начинал считать себя вторым Македонским - большая ошибка для государя такой маленькой державы! "Не забывайте, что я Александр, а не какой-нибудь там торгаш" - надменно заявил Карл австрийскому послу, прекрасно проиллюстрировав собственное отношение к дипломатии. Теперь король совершенно не желал "торговаться", казалось бы позабыв о том, что именно усилиям дипломатов он обязан своему датскому успеху в самом начале войны (мы разбирали этот момент в прошлый раз).

Во-вторых, визит Мальборо не повлек за собой интригующей дипломатической борьбы: герцог, сумевший в два счета раскусить, что скрывала за собой молчаливость короля, почти сразу понял, что Карл всецело поглощен своими планами "восточного похода". Кроме того, шведский монарх уже не верил в победу Франции и потому не видел особенного смысла спешить ей на помощь, а все его враждебные маневры в отношении Вены оставались не более чем угрозами, целью которых было придать австрийской поддержке России хотя бы менее открытые формы. Однако, к сожалению для Швеции, разговоры об Александре не были частью сценария дипломатического наступления на австрийцев.

Между тем, габсбургское правительство не только мешало шведам вербовать солдат и офицеров в Силезии, но и передало Петру остатки русских войск, уцелевших после последнего поражения Августа. И все это, не говоря уже о том, что габсбургские владения и империя в целом стали настоящим кадровым источником для России - именно из них в царскую державу ехали специалисты, лишавшие шведов последнего реального преимущества над восточным противником.

Во владениях императора царь будет отдыхать от ратных трудов, за сестру жены "римского цесаря" посватает своего старшего сына и наследника... Именно в эти годы австро-русские отношения начнут превращаться в союз, на сто пятьдесят лет ставший постоянным фактором мировой политики. Можно сказать, что тогда русская дипломатия знала толк в настоящих союзниках - окажись тогда Вена враждебной Москве и победа России в Северной войне стала бы куда менее достижимой, если и вовсе не невозможной.

Тем не менее, несмотря на явную враждебность императора, Карл не собирался воевать с австрийцами (да в общем и не мог себе этого позволить) - его интересовало лишь "полное сокрушение" России, то бишь "лживого деспота Петра". Так что англичанам оставалось лишь убедить Вену предоставить шведам необходимое количество веревки для повешения - австрийцы заверили Карла в неизменно дружественных отношениях, а Мальборо уехал, по всей видимости так и не потратив денег, выданных ему собственным правительством для подкупа шведских сановников. Он мог поздравить себя дважды - и с дипломатическим, и с финансовым успехом.

Русские же, напрасно предлагавшие "разменять" 30 тысяч шведских солдат (выступивших бы на стороне Людовика) аналогичным по размеру корпусом - в обмен за английское посредничество в заключении мира со Стокгольмом - остались "при своих". Еще сильнее проиграл шведский король - тем сильнее, что совершенно не осознавал этого. Лесть Мальборо, елейные заверения австрияков, явное беспокойство русских и благоговение, охватившее королевскую армию, полюбившую легкие победы в Польше, лишали его способности оценить подлинное положение вещей.

А меж тем, вопреки страху, и в самом деле охватившем и окружение царя, вопреки беспокойству англичан и австрийцев, опасавшихся было, что шведский король повредит столь удачно ведущимся против Людовика военным кампаниям, положение России было далеким от критического настолько, насколько же непрочными были шведские успехи в Восточной Европе.

В 1707 г. за спиной у новоявленного Александра лежала не "усмиренная Эллада", а всего лишь Польша, шляхта которой только и ждала первой шведской неудачи чтобы немедленно начать мятеж и избавиться от назначенного Карлом короля Станислава Лещинского - менее чем марионетки. И если угрозу для македонского царя могли представлять лишь случайные набеги балканских варваров, да глухо-враждебная, но давно уже лишившаяся былого могущества Спарта, то не говоря уже о Дании или Польше, шведам следовало опасаться и Саксонии, и Пруссии, и Габсбургов.

Надо сказать, что несмотря на собственную ограниченность как политика и стратега (органиченность вполне простительную, ибо королю приходилось постигать все премудрости между бесконечными походами и сражениями Северной войны - однако же и, увы, безусловную), шведский король все же спешил поскорее расправиться с русскими не только из-за особенной мстительности или тем более кровожадности, но из соображений рутинной военно-стратегической методичности. Раз уж Карл-политик поставил перед Карлом-военным задачу закончить войну абсолютной военной победой, то терять времени и в самом деле было нельзя.

"Александр" все же понимал, что несоизмеримо более сильная Австрия и другие державы антифранцузской коалиции терпят его лишь до той поры, пока их войска заняты борьбой с армиями "Великого монарха". Король и в Саксонию-то решился вступить лишь потому, что Священная Римская империя оказалась полностью поглощеной войной войной за Испанское наследство, а император еще и венгерским мятежом, приобретшим характер настоящей войны. Все эти соображения подталкивали Карла к как можно более скорейшему началу похода на Москву. В сентябре 1707 г. его войско отправилось на восток, предоставив Августу собирать в своем саксонском курфюршестве новую армию.

Принятый шведский монархом план кампании был, мягко говоря, прост и незатейлив - вполне в духе самого Карла. Без всяких ухищрений он двинулся в Великое княжество Литовское - на пути к Смоленску королевская армия сражалась не столько с русскими войсками, сколько с бездорожьем и последствиями безжалостно применяемой царем тактики выжженной земли.

Столетием спустя, уже на Святой Елене, Наполеон справедливо назовет действия Карла безрассудными, сославшись в том числе и на недовольство высших офицеров шведского войска, которых король даже не ставил в известность о своих планах. В мемуарах полковника Гилленкрок, квартирмейстера армии Карла, приводится состоявшийся в начале 1708 г. разговор между ним и фельдмаршалом Реншильдом, исполнявшим функции начальника штаба, -

«Русские поступают благоразумно, стараясь обезопасить свой тыл и соединение с своею землею. Мне кажется, и нам было бы гораздо лучше, если бы Его Величество решился следовать по псковской дороге для изгнания неприятеля из нашей земли, чем отваживаться на Москву; а об этом все толкуют».
Фельдмаршал отвечал: «Уверяю, что ни я, никто другой не может знать намерения Короля. Пока мы отдыхаем, он работает в своих мыслях больше, нежели мы думаем».
Я сказал: «Господь да сохранить его; потому что неудачный план и проигранное сражение могут иметь пагубные следствия».
Фельдмаршал отвечал: «Король, конечно, храним Богом, и я твердо уверен, что Господь его не оставит, и что он достославно совершит свои намерения».

Вполне наглядно.

Не удивительно, что король не сумел поладить с генералом Левенгауптом - пожалуй, самым выдающимся шведским генералом той эпохи. Далекий от угодничества или жестокости Реншильда полководец, в апреле 1708 г. приехавший в королевскую армию, сразу не понравился Карлу, что самым прискорбным образом сказалось на дальнейшем ходе кампании. Имевший большой опыт войны с русскими Левенгаупт мог бы дать королю много ценных советов, но этого не случилось и "слишком ученому" генералу было в самых общих выражениях велено готовить свои войска для похода на Москву.

А между тем, шведский поход забуксовал. Оказавшись в непривычной для себя полосе всеобщего разорения и столкнувшись с противником, сочетавшим в себе европейские методики войны с предельной жестокостью (так, русские вполне могли потребовать от пленных шведов вести между собой нечто вроде гладиаторских поединков - с целью обучения собственных солдат - а отказавшихся, в том числе и офицеров - нещадно избивать), войска Карла не сумели ни разбить армии Петра, ни взять Смоленска.

Разумеется, в 1708 г. русские войска потерпели крупное поражение про Головчине, но оно вовсе не стало новой Нарвой или Клишовым. Войско царя уступало и отступала, но потери королевской армии увеличивались, а возможности уменьшались. О скором вступлении в Москву уже и речи не было - теперь и Смоленск представлялся весьма трудной целью, захватить которую излюбленным методом Карла, - то есть прямой безыскусной атакой, - уже не представлялось возможным.

В то же время, тыл королевской армии был неспокоен - если русские и вели войну "на французский манер", оставляя после себя настоящую пустыню, то шведы отвечали еще большим варварством: их жестокость по отношению к несчастному населению польско-литовского государства напоминала о "славных временах" грабительских набегов викингов (добавлю - очень симпатичных в современных сериалах и отвратительных на деле). Солдаты "короля-рыцаря" не колеблясь убивали детей, пытаясь заставить их родителей выдать припрятанное зерно - все это, впрочем, было частью шведской манеры вести войну и Карл, столь оскорбленный "сговором" Петра и Августа, не испытывал по сему поводу ни малейшего морального беспокойства, прямо приказывая своим войскам обращаться с населением "союзной державы" без малейшей пощады.

Но если во времена польского "Потопа" такая жестокость еще имела смысл, то теперь королевская армия оказалась в стратегическом цугцванге: долго оставаться в разоренных усилиями обеих армий шведский король не мог, навязать же генеральное сражение в поле или штурмовать, а тем более осаждать Смоленск - тоже. Для крайне чувствительного в отношении к себе армии Карла начался период "чудачеств" - ощущая упадок боевого духа, он словно стремился доказать своим солдатам и офицерам, что не сомневается в конечном успехе. Последовал ряд бесполезных стычек - игра, охотно принятая русскими, не испытывавшими особенной нужды в людях, порохе или продовольствии.

В сентябре 1708 г. король решился предпринять еще одно масштабное усилие и очередным смелым маневром направляется к Смоленску, надеясь все же навязать бой русской армии... или пополнить запасы провианта. Читатель безусловно оценит насколько масштаб этих планов отличается от тех горделивых замыслов, что вынашивались королем еще год назад.
В любом случае, Карла ждало очередное разочарование: вместо зеленых линий русской пехоты на горизонте виднелись положенные царскими драгунами и казаками деревни и поля.

Давид метнул камень - и промахнулся!

Очевидно, что в этом походе тактике приходилось выступать в качестве костыля для стратегии все чаще и чаще. Расстрелявший все патроны король с нетерпением ожидал прибытия корпуса Левенгаупта, который, отягощенный многочисленными обозами с провиантом, тащился в это время из Риги к Смоленску. Карл, разумеется, негодовал на своего генерала, но винить ему следовало прежде всего себя самого: как известно, первоначальный план кампании вовсе не подразумевал использования этих войск в составе главной армии и только весной 1708 г. король решился усилить собственную армию полками из Прибалтики. Тем не менее, еще в мае он и его генералы рассматривали свое положение достаточно оптимистично и не слишком торопили Левенгаупта.

Теперь же для оголодавшей, уставшей и обескровленной армии короля идущий из Риги корпус с обозами стал чем-то вроде оазиса, манящего уставших путников пустыни своими дарами. Положение становилось уже просто нетерпимым и казалось, что королевская армия скоро умрет от голода в Могилеве... или в бесславном отступлении через разоренные области Речи Посполитой. Отправляться же на поиски Левенгаупта, не имея достоверных известий о том, где сейчас находится шведский корпус, казалось не меньшим риском.

Исчерпав немногие запасы терпения и продовольствия, Карл решает повернуть на юг. В ретроспективе, для России этот маневр представляется опаснейшим поворотом всей Восточной кампании, но в действительности этот марш не более вынужденная мера, продиктованная отчаянным желанием выиграть время: раз уже не выходило взять Смоленск, то можно было попытаться захватить Стародуб. В этот момент шведский король очень напоминал безнадежно проигрывающего игрока, который в слепой надежде вернуть "свою удачу" ставит на кон последние средства.

Разумеется, подобная стратегия, точнее полное ее отсутствие - трудно говорить об осмысленных действиях армии, которая в "завоевательном походе" вынуждена плясать под дудку необходимости найти себе пропитание или околеть на месте - не могла не привести к тяжелым тактическим поражениям, оформившими общий провал восточного похода. Предоставив шведам разбираться с крепкими гарнизонами заранее опустошенной Северской земли, царь с лучшей частью армии бросился на перехват солдат Левенгаупта и в начале октября добился решающей - с точки зрения общего хода кампании - победы у Лесной.

В пользу шведского генерала говорит то, что он все-таки сумел вывести из боя и привести к Карлу почти половину своего корпуса, вместе со значительной частью обоза, но в остальном это было катастрофой. И все же, тем самым судьба подарила королю последний шанс относительно достойно выбраться из той западни, в которой он оказался по собственной вине. Еще можно было перезимовать в Украине и отступить в Польшу, сохранив за собой репутацию непобедимого полководца, чьи планы оказались сорванными по вине нерадивых подчиненных. Дело, конечно, было не в спасении личного престижа монарха, но в определении позиций на дипломатическом фронте (в Европе уже не верили в шведскую победу) - однако Карл опять предпринял попытку отыграться.

Можно не без мстительного удовольствия наблюдать за тем, как последовательно снижался уровень стратегических потенций короля - от марша на Москву до остановки у Стародуба, от ожидания корпуса Левенгаупта до надежды на казаков украинского гетмана Мазепы. С последним Карл заключил в ноябре 1708 г. нечто вроде союза, обещая гетманской державе независимость под шведским или польским протекторатом. В любом случае, с обеих сторон это изначально было неискренней игрой - Мазепа, в течении двадцати лет державший в руках гетманскую булаву, оказался никуда негодным правителем, обещания которого немногого стоили, а для Карла вся эта "казацкая держава" была в лучшем случае временной операционной базой, о последующей судьбе которой можно будет всерьез задуматься только после разгрома главной армии царя.

Говорить о моральном аспекте этого дела тоже много не приходится - король, что называется, находился в своем праве, а гетман и прежде предавал украинские интересы, без малейших колебаний используя россиян для уничтожения своих противников в Гетманате. Это была давняя украинская политическая традиция, не принесшая вассалам Москвы ничего хорошего: влияние русских увеличивалось год от года, а гетманское государство клонилось к упадку. С любой же точки зрения переход Мазепы на сторону шведов был предательством - и личным, по отношению к уважавшему гетмана царю, и государственным - как ни крути, но у Гетманщины были обязательства перед Москвой (образование этих обязательств - отдельная тема).

Таким образом, с формой перехода Мазепы на сторону шведско-польского альянса все понятно - тайная переписка с поляками, эмиссары с заманчивыми предложениями и прочая возня, столь любимая авторами исторических романов. Что же до содержания, то само стремление воспользоваться затруднениями сюзерена и, внезапно переменив дирекцию, добиться лучших условий для себя и своих владений - стара, как мир. Когда-то из этого родилась держава Кира, так что Мазепа вступил уже на проторенную дорожку и возмущаться этим маневром - дело пустое.

Что действительно имеет значение, так это уже упоминавшаяся неспособность гетмана подготовить свой переход в шведский стан - отчасти, его извиняет то, что к 1708 г. Украина уже давно не представляла из себя значительной военной силы, да и войска ее находились в составе русской армии. Впрочем, как водится, прежняя политика самого Мазепы ничуть не препятствовала этому, да и вряд ли могла бы - к этому моменту практика быстрого смещения ставшего неугодным Москве гетмана была уже давно апробирована.

То, что гетман принял стратегические блуждания Карла за поступательный ход непобедимой шведской армии вполне простительно... хотя Мазепа, как человек образованный, мог бы вспомнить и о судьбе Карла X, и о его попытках одновременной игры на польской, прибалтийской, датской и бранденбургских досках. Однако же, всерьез обвинять далекого от военного дела Мазепу в неспособности верно определить исход затеянного Карлом похода на Россию было бы сугубой несправедливостью. Другое дело, что зависящая от него подготовка к встрече шведов была проведенна таким образом, что тем пришлось завоевывать страну, в которой они надеялись найти зимние квартиры, продовольствие и союзников. По большому счету, царь Петр должен был отблагодарить своего гетмана - именно его измена толкнула армию Карла в уже вырытую могилу.

Всегда опережавший врагов доносом и предательством предшественника проложив себе дорогу к власти, теперь гетман Мазепа совсем нектатси поддался панике и опасаясь разоблачения бросил собственную резиденцию, бежав с небольшим отрядом казаков к шведам. Для короля, уже выдержавшего известия о провале наступления на Санкт-Петербург и катастрофе с корпусом Левенгаупта, это стало очередным и болезненным разочарованием, усугубившимся еще больше, после того как спустя несколько дней пришло известие о том, что русские войска взяли Батурин, демонстративно расправившись с гарнизоном и жителями гетманской столицы. "Политически необходимая" жестокость вместе с начисто проигранной пропагандистской войной - царское извещение о предательстве гетмана не только опередило какое-либо обращение от Мазепы, но и, подкрепленное русские полками и "батуринским избиением", выглядело куда более весомо - все это лишало Карла каких-либо преимуществ от союза с казаками.

Ему оставалось либо принять суровую реальность, либо продолжать надеяться... на помощь польского короля, и без того державшегося в Варшаве исключительно за счет расквартированных в Польше шведских полков, на запорожцев, на крымских татар, на турок. Но выступивший из Польши корпус был разбит русско-польской армией под командованием фельдмаршала Гольца (и теперь "шведскому" польскому королю приходилось беспокоиться уже за свой трон), а Запорожская Сечь захвачена, ее защитники перебиты отрядом полковника Яковлева. В то же время царской дипломатии без особых усилий удалось убедить советников султана в том, что шведы вовсе не находятся накануне победы.
Таким образом, эфемерные надежды, на которых Карлу приходилось выстраивать теперь свою стратегию, исчезли как дым и истории оставалось лишь закончить все в своем излюбленном духе - катастрофой.

Растрепав зимой армию в ряде ненужных стычек и кровопролитных штурмах занятых русскими войсками украинских местечек, Карл - по совету Мазепы - весной 1709 г. двинулся к Полтаве... надеясь добыть захватом этого города порох и продовольствие. Воспользовавшись отвлечением неприятеля, Петр не замедлил оказать нажим на коммуникации противника, сразу же вернув себе Ромны - единственный относительно крупный украинский город находившийся еще под контролем шведов. Фактически, осаждавшая Полтаву армия Карла сама уже пребывала в стратегическом мешке: царь и его генералы опасались лишь "чуда" - вдруг Карл проявит свой "гений" самым неприятным образом и одержит еще одну победу в поле?

Воспоминания о Нарве до сих пор оказывали свое магическое влияние и на царя, и на короля, хотя и самым различным образом - подготовивший свою победу Петр не желал понапрасну рисковать (настолько, что готов был предложить своему противнику "золотой мост" - переговоры), тогда как Карл продолжал надеяться на скорое - и военное, разумеется - избавление от свалившихся на него несчастий.

Однако, безуспешная осада Полтавы изрядно повредила все еще сохранявшейся у русских вере в непобедимость Карла на поле боя - до лета 1709 г., королю все же удавались предприятия, за которые он брался лично, но бессилие шведской армии под не самым укрепленным городом в мире было наглядным свидетельством теперешних возможностей вражеской армии. С весны по лето шведы осаждали Полтаву, устраивая кровопролитные штурмы с потерею тысяч солдат. Карл действовал так, будто у него в обозе имелся волшебный ларец, с песком - посыпал его в поле и выросла новая армия, да с артиллерией.

Теперь и только теперь Петр решается вызвать врага на генеральное сражение - генеральное сражение, которого так долго ждал король и которое уже ничего не могло изменить. И в самом деле, одержи Карл еще одну победу - что изменилось бы для шведов? Исчезли бы русские гарнизоны в крепостях? Растаяла бы почти такая же по численности (как и войско Петра) царская армия, отрезавшая королю путь к отступлению? А ведь на большее чем тактический успех надеяться швдам уже не приходилось - противник был уже далеко не тот, что при Нарве... Оставалось и в самом деле уповать на чудо - полный разгром вражеской армии в грядущем сражении, пленение или гибель царя. Но подобные упования не стратегия, это ребячество.

Сама Полтавская битва, несмотря на множество мифов вокруг нее, очень проста: выстроившаяся за несколькими редутами русская армия, насчитывавшая до шестидесяти тысяч человек, была безыскусно атакована "в лоб" шестнадцатью тысячами шведских пехотинцев, ожидаемый успех которых должны были развить шесть-восемь тысяч кавалеристов. Действия королевской пехоты поддерживали... четыре пушки. В силу полученного накануне ранения, Карл не смог должным образом исполнить ни роль полководца, ни роль полевого командира, что отчасти объясняет предельно неудачные действия шведов на поле боя, но не снимает с короля всей полноты ответственности за Полтаву. И решение продолжать войну, и решение атаковать превосходящие силы противника, да еще в духе "или Цезарь, или ничто" - исключительно на его совести.

Ожидаемого чуда так и не произошло: из-за дурной организации треть шведской пехоты была окружена и разбита еще до начала решающей атаки, редуты прекрасно сыграли роль волнорезов, затормозив наступление королевских солдат, царская артиллерия действовала без всяких помех - поэтому, когда остававшиеся еще у Карла пять тысяч солдат вышли наконец-то к линиям русской пехоты, последовала решительная атака, закончившаяся паническим бегством... нельзя издеваться над здравым смыслом, заставляя людей исполнять невозможное. Конница, введенная в бой только для того чтобы прикрыть отступление, была опрокинута и шведская армия потерпела полное поражение, расколотив наконец саму себя.

Немедленного преследования не проводилось, да в этом и не было особенной нужды: груз стратегических ошибок и без того ломил спину этому верблюду, а теперь на его хребет опустили не соломинку, но увесистое бревно. Армия потеряла веру в короля, король в армию, а общее положение и до Полтавского разгрома была отчаянным. Продемонстрировав, что он не Александр, не Цезарь и не Евгений, Карл оставил потерявшую всякий боевой дух армию у местечка Переволочны и в сопровождении несколько тысяч шведов и казаков бежал на территорию Османской империи. Таким образом, единственным трофеем похода стал счастливо избежавший плена гетман Мазепа, к тому времени уже успевший попытаться перебежать от короля к царю.

Переведем дух.

"Ругательски ругать" шведского короля не сложно - тем проще делать это сидя не на коне, а за уютным столом, в окружении карт былых сражений, вооруженным мудростью послезнания и рассудительностью человека, живущего тремя сотнями лет спустя. Конечно, у историка все бы вышло куда лучше... но сперва пусть Карл все-таки самостоятельно добьется положения 1707 г.

Оставим иронию и обратимся к очевидным вещам: с самого начала своего похода на Россию король находился в несоизмеримо более тяжелых условиях нежели царь. Карл атаковал, а Петр оборонялся, изначально располагая средствами, делавшими его неуязвимым. Шведам пришлось иметь дело не только с численно и технически превосходящей их армией, но и с более сильным офицерским корпусом, особенно в части высшего командного состава. В отличие от бедной Швеции, даже в лучшие годы не имевшей возможности приглашать выдающихся европейских командиров, Россия могла позволить себе не только заново перестраивать армию во время войны, но и создавать флот - и все это, вместе с остальной реформаторской деятельностью царя.

Конечно, условная "гениальность" любого исторического деятеля довольно жестко ограниченна возможностями своего времени и средствами, имеющимися в распоряжении такого деятеля, но и без всякой гения очевидно, что Карл и Петр обладали возможностями разного масштаба: образно выражаясь, король играл в кости, а царь - в шахматы.
Полтавская битва, в которой несколько тысяч уставших шведских солдат, без пушек и хорошего руководства, поплелись на окопавшуюся по всем правилам, с сотней орудий "русско-немецкую" армию Петра - это прекрасная иллюстрация разницы потенциала обоих монархов. К этому моменту царское войско было европейским в куда большей степени, нежели дошедшие до предела шведские "путешественники".

И вновь мы возвращаемся в 1707 г. Чего же такого не мог знать тогда король, что теперь известно нам?

Что при недостатке средств наступательная война против малолюдной и обширной страны чревата многими опасностями? Это было банальностью уже во времена Рима.
Что русский царь Петр противник куда более опасный чем король Август? Это должно было стать очевидным после основания и укрепления Санкт-Петербурга, после Клишова, а в общем - за пару лет до Полтавы.
Что "московиты" противник пусть и "неловкий", и "подлый", но серьезный? Шведы должно были понимать это как минимум не хуже поляков.

Изначальная обреченность военных планов Карла, как водится, стала особенно очевидной уже после провала похода, но даже и до того ожидать от шведской армии быстрого успеха в России после известного опыта пятилетней погони за Августом по всей Польше было по крайней мере слишком оптимистичным.

Все это очень хороший пример того, как легко преувеличивается масштаб угрозы, теряющей большую часть своей силы при попытке ее реализации. Проще говоря, Карлу стоило использовать конъюнктуру 1707 г., но вместо того он предпочел изображать из себя Александра, ведущего войну с лукавыми восточными варварами. Что же - пушек у этих "персов" оказалось побольше чем у новоявленных "эллинов".

Собственно сам план кампании - если можно было назвать планом проведенную королем линию от Саксонии до Москвы - был дурен, его исполнение также оставляло желать лучшего. Обстановка в шведском военном руководстве была далека от нормальной, о нормальной политической линии и говорить не приходится - изначально даже контакты с Мазепой поддерживались исключительно благодаря полякам, а Карл вступил в дело когда от союза с гетманом уже не приходилось ожидать ничего стоящего.

Наконец, в самый отчаянный момент король тоже не показал себя с сильной стороны.

После Кунерсдорфа Фридрих пережил жестокую ночь, терзавшую душу не столько великого полководца, сколько великого человека - но остатки армии, только что пережившей величайшее поражение в истории Пруссии, были рядом и на следующее утро войско вновь выступило в поход, собирая вокруг себя отбившиеся отряды.
После Березины Наполеон вывел из России и гвардию, и костяк своего войска - и немедленно поспешил изыскать средства для продолжения борьбы. Его армия проиграла кампанию - император проиграл кампанию, но никто не мог сказать, что французы и Бонапарт сдались.

После Полтавы шведское войско предпочло закончить сдачей драгунам Меньшикова.

Поражения шведов в Польше и Украине развязали руки саксонцам, победы австрийцев над французами и венграми - датчанам. Антишведский союз восстановился как ни в чем не бывало и теперь положение Стокгольма из трудного стало совсем отчаянным - из всех его соседей лишь Пруссия, чей король Фридрих I вот-вот должен был отойти в мир иной, оставалась еще нейтральной. Вторжение датчан в собственно Швецию удалось отбить, но в остальном будущее не обещало ничего хорошего - войска союзников буквально затопили континентальные владения шведов.

Но тут на помощь потомкам викингов пришел русский царь. Одержав сравнительно дешево доставшуюся победу над армией Карла, царь в некотором смысле испил из королевского кубка и прискорбно начал переоценивать свои возможности. И в самом деле, в 1710 г. положение Швеции казалось, да и было безвыходным - Рига и Ревель пали, саксонские полки Августа маршировали по Варшаве, датский флот угрожал лишить шведов последнего преимущества в войне с союзниками.

Так почему бы и не отказаться от вынужденного заискивания перед османами, да не двинуть на Константинополь так счастливо собравшиеся в Украине полки? После Азова, Зенты и поражения в многолетней войне со Священной Римской империей турки не казались царю особенно опасным противником. Да к тому же в отличие от Карла, сперва начавшего поход, а затем уже принявшегося искать себе подкрепления, у царя были молдавский господарь и валахский князь, готовые предать своего константинопольского господина.

И царь повел дело на войну, без труда раззадорив турок разорвать дипломатические отношения. Гнев азиатов можно понять - до Полтавы Петр обещал поддерживать с султаном вечный мир и даже демонстративно сжег в Азове собственный флот, но после победы над шведской армией заговорил совсем другим языком. Эта перемена, очевидные интриги русских в османских владениях и, наконец, провокационный ультиматум сделали свое дело - началась война.

Прутский поход 1711 г. показал пределы возможностей царской армии - если в чисто военном отношении османы тягаться с русскими не могли, то в остальном предположения царя не подтвердились: от новых союзников было немного проку (правильнее будет сказать, что они не оправдали неоправданных надежд Петра), а османы сумели собрать достаточные силы для того чтобы окружить царскую армию.

Петр заметался в панике - с узко-военной точки зрения дело казалось совершенно потерянным, однако, в отличие от шведского короля, у царя в окружении имелись не только исполнительные вояки, но и способные дипломаты, к которым он имел обыкновение прислушиваться. Если Карл непременно бы атаковал врага, надеясь пасть со всей армией или победить, то царь отправил к туркам переговорщиков, предоставив им самые широкие полномочия.

Достигнутый результат превосходил все ожидания: вместо очищения завоеванных в Прибалтике земель или восстановления на польском престоле укрывшегося в шведской Померании Станислава, Петру пришлось пообещать отказаться от создания флота и морской торговли на юге, а также оставить туркам заложников. Можно представить себе вздох облегчения вырвавшийся у царя, узнавшего о столь легких - в текущей ситуации - условиях.

"Прутское чудо" - это одна из тех оплеух, что посылаются сильным правителям, возомнившими себя непобедимыми. И все же, прояви турки неожиданное упорство и добейся они от Петра большего - это все равно не изменило бы главного итога Северной войны (то есть умаления политического влияния Швеции до его "естественных размеров"), да и возвращать шведам Ригу или Выборг никто бы не стал (добавим - и выполнение Прутского договора русские попытались сорвать, да в конце концов рассудили, что воевать сейчас будет дороже) .

Даже разыграй Петр и Ахмед историю Франциска и Карла, то есть доведись царю оказаться в плену у турок - все равно, Османская империя была не в том положении чтобы воспользоваться плодами свалившегося на нее (в почти буквальном смысле) счастья - другое дело, что пленение царя или продолжение вялотекущей войны с османами значительно подорвали бы военные возможности России... но не более того.

В любом случае, пятью годами позднее османы потерпели от австрийцев новые поражения, проиграв им еще одну войну, а это означает что при самом худшем развитии событий Петр задержался бы "в гостях" у турок не дольше чем до 1718 г. В этом случае поход на персов видимо не состоялся бы вовсе, а мир со Швецией, наверное, оказался ратифицирован на пару лет позже чем в действительности, но ничего принципиально все равно бы не изменилось.

Однако, вышло как вышло и наученный горький опытом царь сконцентрировался на окончательном разгроме шведов.

...

Все, место кончилось, продолжим в следующий раз.

Сохранено