Юрий Щекочихин. "Однажды меня делали агентом КГБ"

philologist — 30.10.2020 Юрий Петрович Щекочихин (1950-2003) — российский журналист, писатель и драматург, сценарист, телеведущий, депутат Государственной думы. Незадолго до своей смерти, в 2002—2003 годах, был членом «Общественной комиссии по расследованию обстоятельств взрывов домов в городах Москве и Волгодонске и проведения учений в городе Рязани в сентябре 1999 года» под руководством Сергея Ковалёва. Ниже размещен фрагмент из книги: С ЛЮБОВЬЮ: Произведения Ю. Щекочихина; воспоминания и очерки о нем. СПб.: ООО «ИНАПРЕСС», «НОВАЯ ГАЗЕТА», 2006.



Однажды меня делали агентом КГБ

Кажется, было лето... Да, лето. Помню открытое окно и мягкий шум Цветного бульвара, заполнявший крошечную комнату, которую мы делили с Нелей, Лидой и Юрой. У меня был собственный журнальный столик, у Нели и Лиды — по столу, а у Юры — свой стул... Раньше в этой комнате сидела одна Неля, и мы, поочередно перебравшись из “Комсомольской правды”, превратили, как после революции, отдельную квартиру в коммунальную. На четвертом этаже старого здания “Литературной газеты”. Шел 1980 год, когда уже все всё понимали и не стесняясь — в очереди, в метро, чуть ли не на профсоюзных собраниях — рассказывали всё новые и новые анекдоты про престарелого лидера. Вспомнил один: “Товарищи! — обращается Брежнев к членам Политбюро. — Предлагаю обсудить поведение товарища Пельше. Вчера он опять украл у меня двенадцать оловянных солдатиков...”.

Смех стоял над страной, и, наверное, этим смехом, новыми и новыми анекдотами про выживающего из ума лидера, казалось, обреченного на бессмертие, каждый из нас пытался отгородиться от ужасающей действительности, в которой не оловянными — живыми солдатиками играли вожди в Афганистане, а в Горьком (помните: “Знаете, как переименовали город Горький? В город Сладкий!”) томился изгнанием академик Сахаров, а другие академики, полковники, композиторы, официально “выдающиеся” писатели и неведомые швеи-мотористки клеймили его позором с газетных страниц. Да... Так вот об одном летнем дне 1980 года. Точнее, об одном телефонном звонке, из-за которого этот день остался в памяти.
— Юрий? — услышал я в телефонной трубке вкрадчивый (как мне тогда показалось) мужской голос. — С вами говорит Алексей Николаевич...
— Какой Алексей Николаевич?
— Алексей Николаевич. Из Комитета государственной безопасности! — почему-то радостно сообщил мне телефонный незнакомец. И поспешно добавил: — Нам, Юрий, надо будет с вами встретиться.
— Ну, приходите... Я на работе, — без особой радости сказал я.
— Да что вы, Юрий! У вас же там люди! Нет, на работе никак невозможно!
— Так что, мне, что ли, к вам на Лубянку идти?! Тогда давайте присылайте повестку. И вообще откуда я знаю, кто мне звонит на самом деле!
— Да я вправду из КГБ! Что вы, право... — в его голосе появилась обида. — Можете записать мой телефон и сами мне позвоните! — И мне был продиктован телефон, номер которого начинался с их известных “224”.

Я ответил, что никуда звонить не буду и приходить тоже никуда не собираюсь и что если я нужен КГБ, то пускай он сам ко мне и приходит.
— Да это очень важно, важно... Ну как вы не понимаете!.. Это действительно важно! — заверещал Алексей Иванович.
— Нет, — отрезал я, придав голосу необходимую твердость. — Я никуда не пойду!
— Ох, Юрий, Юрий... — вздохнул расстроенно Алексей Иванович (а может, Иван Алексеевич, а может, вообще какой-нибудь Фаддей Булгаринович? А может, и не из КГБ?). — Пойду докладывать руководству...
— Докладывайте! — Я резко положил трубку.

Что им нужно? Их интересую я? Или хотят что-то узнать о моих друзьях? Что за спешка? Может, подумал, это связано с последней командировкой в Узбекистан и опубликованной мною статьей о мафии? Или — просто так, поближе познакомиться? Об этом, помню, я думал, прервав разговор с этим неожиданным и таинственным так называемым Алексеем Николаевичем. И, конечно, тут же вспомнил свою первую встречу с представителем организации, мой собственный интерес к которой, наверное, равнялся интересу ее ко мне и моим друзьям. Это было еще лет за десять до того звонка. Я работал в “Московском комсомольце” и переживал то прекрасное время журналистской юности, жгучего любопытства к миру и счастья встреч с новыми и новыми людьми, которых я тогда считал (да так, наверное, и было) лучшими из тех, которых только и может встретить человек.

Однажды вечером мы пошли бродить по улице. Помню, нас было четверо. Девушка, которую тогда любил — или казалось, что любил. Наш фотокорреспондент Игорь Агафонов — потом, через много лет умерший от рака горла. И тихий, нежный журналист Олег Калинцев, всю жизнь создававший устный роман “В стране дураков”. (В этой его стране было два правителя: Иван Грузный и Иван Грязный, а в картинной галерее висела главная картина: “Иван Грузный зачинает своего сына”.) Мне было двадцать лет, девушке, наверное, столько же, а Игорю и Олегу — лет по сорок, как мне сейчас, но называл я их на ты — Игорь, Олег, так как, еще только- только придя в газету семнадцатилетним и отправившись на одно из своих первых заданий вместе с фотокорреспондентом, по возрасту годящимся мне в отцы, услышал в ответ на мой вопрос, как его называть по отчеству, наставительное: “Запомни, старик, у журналистов нет отчеств”.

Итак, мы вышли на Чистые пруды, дошли до Покровки, где в прежнее время был винный подвал, в который вели три ступеньки, истоптанные башмаками многих поколений журналистов расположенного рядом газетного комбината, свернули на улицу Богдана Хмельницкого и оказались в шашлычной на углу.
— Вот еще объявление в стране дураков: “Меняю одну военную тайну на две государственные”, — сказал Олег, и мы все громко рассмеялись.

Потом вспомнили, что на днях наш приятель-поэт пришел ночью в приемную КГБ (естественно, пьяный) и предложил вниманию дежурного гимн, который он сочинил. Там были такие слова:

Идут вперед колонны наши быстрые,
И конница бежит издалека,
На площади железного Дзержинского
Работает полночное чека...
А припев в гимне был таким:
Мы чекисты, руки наши чисты...

Мы громко разговаривали, еще громче смеялись, и больше, чем вино, пьянило меня присутствие рядом девушки, которую, как мне тогда казалось, я любил, и сидящие рядом два старших товарища по счастливой тогда газетной жизни. И я скорее почувствовал, чем заметил, двоих, сидящих за соседним столиком. Слишком недобро и напряженно смотрели они на нас. И, обернувшись на этот взгляд, я увидел, как старший — седой, с бульдожьей челюстью — что-то сказал своему молодому спутнику и с пьяной ухмылкой уставился на Олега.
— И что ответил дежурный по КГБ?
— Он ему ответил: “Товарищ поэт! ЧК работает не только ночью, но и днем. Советую вам для начала проспаться”.
Олег заканчивал свой рассказ, когда над нашим столиком вырос седоволосый с бульдожьей челюстью.
Повторяю, Олег Калинцев был человеком кротким и нежным, ненавидевшим всякие скандалы и потому, наверное, часто нарывающимся на них.
— Па-азвольте ваши документы, — хулигански растягивая слова, сказал седоволосый, наклонившись над Олегом.
— Сядьте на место, — помнится, грубо оборвал я его.
— А тебя, щенок, не спрашивают! — огрызнулся волосатый и повторил: — Па- азвольте документы...

Тут поднялся Игорь. Что-то еще сказал я. Потом тот, второй, подскочил, стал оттягивать своего приятеля за руку, приговаривая: “Мы на улице с ними, на улице...”. В общем, вечер был безнадежно испорчен. Мы встали и пошли к выходу, и я, помню, думал только об одном: если сейчас начнется драка, то где? Прямо в шашлычной? Возле гардероба на глазах у швейцара? На улице? Если в кафе или в вестибюле, то тут же прискачет милиция и, скорее всего, возьмут нас, так как милиция — а это уже всем было известно — журналистов не любит. А если на улице, то можно будет быстро помахаться и быстро удрать, пока милиция еще не подошла. Но если будет драка, то куда девать девушку?

Они нас ждали в вестибюле около гардероба.
Тот, с бульдожьей физиономией, встал на пути у Олега и, помахивая красной книжечкой, властно сказал:
— Ну ты... Давай-ка документы!
— Ладно-ладно... Дай пройти... — Я попытался оттеснить плечом седоволосого и вдруг услышал за спиной обращенный ко мне тихий голос:
— Лучше уж мне предъявите документы.
Я обернулся. Какой-то парень, почти мой ровесник, вытаскивал красную книжечку. (Сколько же их за один вечер!)
— Комитет государственной безопасности. Документы, пожалуйста!..
— Ага, вот, вот... — завопил второй. — Так их, так... Поговорите мне еще! Ух ты, гнида! — и он помахал кулаком перед лицом Олега.
— Тихо, товарищи, тихо... Разберемся, — негромко сказал парень. И — мне: — Документы есть при себе?

Я посмотрел на парня и неожиданно понял, что сейчас все будет нормально. Что есть одно, соединяющее нас с ним: возраст. Тот юношеский возраст, который делал нас сильнее и седовласого с бульдожьей челюстью, и моих старших кол- лег-журналистов.
— Парень, — заговорил я быстро. — Что эти к нам прицепились! Из газеты мы... Вот, смотри... — протянул я ему свое редакционное удостоверение. — Ты посмотри, они же еле на ногах стоят...
Парень взглянул мне в лицо, потом — в удостоверение, потом снова на меня, профессионально сличая лицо с фотографией. Потом, повернувшись к старому бульдогу, спросил:
— А ваши документы?
— Мы из МВД, парень, из МВД... Ты вовремя подошел... Они там такое болтали!..

Только тут я вспомнил, с чего же все началось. Да нет, не просто так они пристали к Олегу. Все было куда интереснее. Тот, седовласый, предложил своему приятелю выпить за Сталина. И, когда они чокались, Олег прыснул. Тихо прыснул, сказал бы, кротко. Но они это заметили. Да, вспомнил: началось все с этой усмешки Олега...
— Ладно-ладно... Давайте расходитесь, товарищи, — сказал парень и, как показалось, весело подмигнул мне.
Что было потом... Потом шли по улице. Шел снег. Улицы были в мерзком состоянии, хотя не в таком, как сейчас, конечно... Был снег; но тепло. Я не заметил, как исчез Игорь. Потом, помню, шепнул Олегу: “Давай в подворотню”. Потом подтолкнул девушку в дверь подошедшего троллейбуса, шепнув: “Быстро! Ночью позвоню”.

И мы шли уже вдвоем с тем парнем, который все больше и больше становился мне симпатичен, а сзади, не отставая от нас ни на шаг, — бульдожелицый со своим спутником, ругаясь уже не только на меня, но и на этого парня из КГБ:
— Я узнаю, кто у тебя начальник! Я завтра позвоню! Работать не умеете! Мышей не ловите... — что-то вроде этого бормотал старший.
А парень, не оборачиваясь и, как казалось мне, не обращая на них внимания, тихо говорил:
— Во менты! Ну дают! Нажрались и дают, скажи, а?..

Я помню счастье от самого движения, которое охватило тогда... Мы шли по Богдана Хмельницкого, потом — по Чернышевке, не видя дороги, и я думал, как ловко все устроилось: как чертовски незаметно исчез в подворотне Олег, как вовремя подошел троллейбус, как весело я буду рассказывать об этом происшествии завтра своим друзьям, какой замечательный парень этот чекист, что сразу все понял, оценил, сообразил, кто они, а кто мы...
Потом, помню, молодой обогнал нас, побежал куда-то в сторону. И вдруг перед нами возник сержант в шубе и с кобурой.
— Эти, эти... — показывал молодой пальцем на нас.
— Документы! — Сержант загородил нам дорогу.
И сзади — тихий и спокойный голос:
— Мне, пожалуйста, документы. Комитет государственной безопасности...

Немолодой, в пыжиковой шапке человек цепко ощупывал нас глазами.
— О... Здравствуйте! — обрадованно воскликнул мой новый знакомец. Отвел в сторону своего коллегу и что-то зашептал ему в ухо.
Я стоял, слушая переругивание двух эмвэдэшников; сержант, как памятник, невозмутимо возвышался надо мной, и от обилия красных книжечек, увиденных мною на протяжении короткого вечера, кружилась голова.
Да сколько же их на одной улице, на маленьком пятачке Москвы! Что же за махина такая в стране, что шагу не ступишь — непременно наткнешься на чей-нибудь подозрительный взгляд? Они что, нас охраняют или от нас охраняют? Сколько же денег ухлопывается на эту ерунду?
Может быть, и об этом я думал в те минуты, впервые в своей жизни столкнувшись с представителями этой таинственной конторы. Может быть, юношеское воображение толкало меня тогда к другому — к образу государства, которое, как в клетку, заключено в громадины домов на площади Дзержинского?
Возможно, я начал задумываться об этом позднее и при других обстоятельствах. Тогда же, помню, я просто радовался такому замечательному приключению.

Мой новый знакомый отлетел от своего коллеги в пыжиковой шапке и подтолкнул меня:
— Ноги! Быстро!..
И мы пошли. Какой-то подъезд: “Видишь, здесь черный ход”. Какая-то арка: “Проходной двор, запоминай”. Какой-то переулок: “Прямо — Солянка, но нам туда не надо”...
Быстро мелькали узкие переулки. Иногда мой знакомец останавливался, нагибался, будто завязывая шнурок: “Вот, запоминай... Делай так, чтобы убедиться, что нет слежки”. Иногда останавливался возле телефонной будки: “И телефон в таких случаях тоже помогает”. Иногда делал вид, что мы ловим такси: “Запомни, никогда не садись в первую машину”...
Я помню охватившее меня в тот момент веселье! О, черт, как здорово! Какой парень!.. Я уже представлял себя, как познакомлю его со своими друзьями и как в каких-нибудь переделках он прибежит на помощь.

А потом парень остановился:
— Ну, хватит, урок окончен...
И вдруг что-то новое появилось в его глазах. Я даже сначала не понял, что именно.
И он деловито спросил:
— Как, ты говоришь, фамилия Олега, что с тобой сидел?.. А того, второго? А девушка, она что — работает или учится?..
Он вытащил из кармана маленький блокнотик и ручку.
— Да зачем это тебе? — удивленно спросил я.
— Ну, давай, давай... Как его фамилия? Он же Олег? Да, Олег?
— Ты что? Зачем?
— Да служба у меня такая, понимаешь, старик, служба...

Я уже не помню, как мы расстались. Наверное, как пишут в романах, холодно. Но хорошо помню отчаяние, охватившее меня тогда. Будто в детстве: подарили паровоз, а потом отняли, сказав что эта игрушка — совсем для другого мальчика... Ведь самое ценное в юности — это радость узнавания новых людей, счастье от того, что ты не одинок и что рядом, только оглянись, сотни людей, которые такие же, как и ты сам, и что самой судьбой вам предназначено совершить — да, всем вместе! — прекрасные и удивительные поступки!
И вдруг.. Это не он, а его служба ласково улыбается тебе. Это не он, а звездочки на его невидимых погонах внимательно всматриваются в твои глаза и вслушиваются в твои мысли.
Где сейчас тот парень? Кто он сегодня, если, конечно, прошел сквозь всю череду переименований своей организации? Майор? Полковник? А может быть, уже и генерал? Вспоминает ли он встречу с наивным юношей-журналистом?
Я-то его хорошо помню. И в принципе благодарен ему за урок, который он мне преподал. Хотя в то мгновенье мне было, помню, горько и стыдно и я с ужасом вспоминал, не сказал ли я ему что-нибудь такое, что могло повредить моим друзьям...

И вот спустя десять лет я тупо смотрел на телефон, размышляя, что же от меня понадобилось этому странному Алексею Ивановичу и его странной организации.
Телефон зазвонил вновь.
Казалось, что Алексей Иванович только-только взбежал вверх по лестнице — таким прерывающимся, с одышкой был его голос:
— Нет... Юрий... Никак невозможно... Я только что от руководства... Нет... Только сегодня... Вопрос очень срочный... Чрезвычайно срочный... Никак нельзя у вас в редакции... Поймите же, к вам люди заходят... А вопрос не терпит отлагательства...
— Да что за вопрос-то такой? Касается меня лично как просто человека — или как журналиста, представляющего “Литературную газету”?
— И так и так, Юрий, и так и так... Очень, очень нужно увидеться... И руководство!..
— Черт с вами! — решительно сказал я, сам порадовавшись тому, как это сказал. — Только моя страсть к приключениям заставляет меня идти на эту встречу!
— Вот и чудесненько, вот и чудесненько, — возликовал Алексей Иванович.
— Где? Когда?
— Любая гостиница на выбор: “Россия”, “Берлин”, “Будапешт”...

Я прикинул, что ближе от редакции:
— Ладно. “Будапешт”.
— Через полчаса я вас жду.
— Да как я вас узнаю-то? — спросил я.
— Не беспокойтесь. Мы вас узнаем, узнаем... — радостно проворковал таинственный незнакомец.

Я вышел в коридор и увидел Юру Роста, выходящего из фотолаборатории.
— Юра, — попросил я его. — Подстрахуй, пожалуйста. Может быть, меня хотят растворить в ванне? — И рассказал о надоедливом Алексее Ивановиче, так страстно жаждущем свидания со мной.
До “Будапешта” мы домчались в считанные минуты. Рост остановил машину недалеко от гостиницы и сказал, что посмотрит на этого человека (“Ты только попроси его сразу же предъявить документы”) и дальше будет действовать по обстоятельствам: или подождет меня у входа, или вернется в редакцию.
— Но учти: растворение в ванне — процесс болезненный, — кажется, пошутил на прощание Юрий. И я отправился на встречу, которую, учитывая необычность выбранного для нее места, вполне можно было назвать конспиративной.
Теперь такой вопрос... Испытывал ли я тогда страх?

Не очень-то просто на него ответить, особенно сейчас, задним числом. Вообще-то у меня не так давно появилась теория, согласно которой жизнь — это преодоление детских страхов. Сейчас, допустим, у меня, кажется, не осталось никаких страхов (имею в виду, естественно, страхи, испытываемые человеком по отношению к самому себе, а не за детей или друзей). Кроме, может быть, одного — перед кабинетом зубного врача. Правда, по этой теории получается, что к смерти человек подойдет с таким счастьем бесстрашия, что вместо похоронного марша должен звучать марш из “Веселых ребят”. Но это я сейчас так думаю, когда самому за сорок, а на улице уже 94-й год.
А каким я был тогда, в восьмидесятом? Ведь не только я был иным, но и КГБ был еще той организацией. И относились к секретным службам не так, как сегодня.
Нет, точно помню, что страха я не испытывал, делая несколько шагов по направлению к гостинице. Но объясняю это только одним: я уже привык тогда себя чувствовать более-менее под защитой газеты. И второе. С годами мы выработали в себе ироническое отношение к КГБ, несмотря на то, что все больше и больше убеждались во всемогуществе этой тайной организации, спрутом опутавшей страну.

В юности мы с особым гусарским шиком распевали песню Вадима Черняка про Васю Чурина:

Дни январские белы, не горячи,
Вот опять не тает снег на мостовой,
Очень мерзнут на бульварах стукачи,
Мой приятель Вася Чурин — чуть живой...

Вадим всегда утверждал, что Чурин — реальный человек, что они познакомились в шашлычной на Богдана Хмельницкого (той самой, кстати), что по пьяному застолью Вася раскрыл свою страшную тайну и после этого ловил Вадима на улицах и настойчиво зазывал выпить. Поэтому Вадиму пришлось написать еще три песни про Васю Чурина и в последней почему-то отправить его в ссылку в город Гусь-Хрустапьный, где, как пелось в песне, “нет ни гуся, ни хрусталя”.

Так вот... Страха я, скорее всего, тогда не испытал. Но был... Как бы точнее сказать... Ну, в состоянии нервного ожидания. Да сами посудите! Нистогониссего... Звонок... Спешка... Свидание в гостинице... Черт знает что!
А вот и Алексей Иванович! — тут же определил я, увидев человека, который радостно заулыбался при виде меня. Лет сорок, лицо, неразличимое в толпе... Клерк клерком...
— Вот замечательно, Юрий, вот замечательно... И, чтобы вы не волновались... — Он открыл удостоверение, разделенное, как я помню, внутри на три разноцветные полосы.
Ага, правильно. Алексей Иванович. КГБ. Майор... О, майор!

Я, помню, долго рассматривал удостоверение — больше для Юрия Роста, который из “Жигулей” наблюдал за нашей встречей. И потом спросил:
— Ну и где же будем разговаривать?
— Вот, пожалуйста, — он гостеприимно распахнул двери гостиницы.
А дальше произошла замечательная сцена.
Дело в том, что из всех врагов, которые у меня есть, на первом месте стоят швейцары. Сколько я себя помню, они меня никогда никуда не пускают, а если и пускают, то долго подозрительно смотрят вслед. Я знаю, что не умею с ними разговаривать, и у меня, как ни стараюсь, никогда не получается пронести себя мимо них, как важный государственный груз, не подлежащий таможенному досмотру.
Вот и тогда — как только он, пропуская меня вперед, открыл дверь гостиницы, наперерез мне бросился швейцар:
— Вы куда?!
— Товарищ со мной, — тихо произнес Алексей Иванович.
— А вы сами кто такой? — вдруг сказал швейцар, перегораживая путь уже майору в штатском.

Я, честно, с некоторым злорадством наблюдал эту сцену, но в то же время с интересом смотрел, как же выйдет из создавшегося положения Алексей Иванович и не пригодится ли этот опыт впоследствии мне самому.
Майор злобно бросил швейцару:
— Дайте пройти! Уберите руки!
— Что значит — уберите руки! — взорвался швейцар. — Визитку!
Тогда майор, бросив на меня извиняющийся взгляд, подошел вплотную к швейцару и шепнул несколько заветных слов. Которые, правда, швейцара не испугали, потому что, пропуская майора, он недовольно буркнул:
— Так бы сразу и сказали! — И уже мне: — А вы куда?
— Да со мной товарищ, со мной... — бросил ему майор и, уже когда мы миновали вход, сказал: — Вот болван... Бывают же такие болваны! — А когда мы уже поднимались по лестнице, вдруг добавил: — Я этих швейцаров, если откровенно, просто ненавижу, — чем тут же, естественно, вызвал во мне чуть ли не братскую симпатию.

Мы, помню, шли какими-то переходами, поднимались по лестнице, потом снова опускались.
— Я, Алексей Иванович, вот так вот еще ни разу не встречался, — сказал я ему. — Чтобы так! Тайно! В гостинице!
— Неужели первый раз? Да не может быть! — как показалось мне, искренне удивился майор.
— И вообще, — добавил я, — с вашими никогда не встречался. Я больше с милицией.
— Да не может быть! Неужели впервые?! — снова удивился он, видимо, не поверив.
Наконец мы остановились у дверей какого-то номера, и майор без стука вошел. Навстречу поднялся полный пожилой человек, судя по возрасту, уже давно не майор.
— Вот и Юрий... а это... — и он скороговоркой назвал мне какое-то имя-отчество, которое я так и не смог разобрать.
— У нас здесь товарищ живет, — кивнул старший на девственно чистую комнату. — Но сейчас он по Москве гуляет, осматривает достопримечательности, вот мы и воспользовались его номером.
Солгав, он не покраснел.

Ну, а дальше, дальше — самое трудное для меня: пересказать разговор, состоявший из междометий и ничего не значащих вопросов.
Помню, с порога я сказал:
— Когда я шел к вам, все время думал: какая из иностранных разведок меня завербовала?
На что тут же последовал ответ: да что вы! да как вы могли подумать!
Дальше меня спросили:
— Ну как ваша жизнь? — и когда я ответил, что жизнь как жизнь, то последовал следующий вопрос: — Ну а вообще?.. — Я, естественно, ответил, что и “вообще” ничего.
Потом: как дома? как на работе? трудно ли писать? И прочая ерунда.

Примерно в эти годы замечательный детский писатель Эдуард Успенский написал в КГБ письмо, в котором обвинил генерала Абрамова, тогдашнего руководителя Пятого, идеологического, управления в покрывательстве всяких темных делишек одного из писательских генералов. Когда Эдика вызвали в КГБ, то первым делом спросили, как у него со здоровьем. “А здесь у вас что, поликлиника?” — рассвирепел Успенский. Так вот. Меня не спрашивали даже о здоровье. Меня вообще ни о чем не спрашивали. Не называли никаких фамилий и от меня никаких фамилий не требовали. Мы сидели и лениво разговаривали, как случайно встретившиеся в вагоне люди. Дело, как я чувствовал, уже шло к тому, чтобы обменяться мнениями о погоде и о видах на урожай.

Я уже начал нетерпеливо посматривать на часы, когда старший сделал эффектную паузу, бросил на меня долгий взгляд и спросил:
— Скажите, Юрий, как вы оцениваете влияние буддизма на секции карате?
— Чего? — удивился я.
Он повторил вопрос. И, пока я объяснял, что никакого отношения не имею ни к буддизму, ни к карате, что ни разу в жизни не видел буддийского монаха, разве что по телевизору, лица моих собеседников удивленно вытягивались.
— Как же так... — растерялся Алексей Иванович. — А нам сказали, что по этому вопросу вы большой специалист!
— Так из-за этой ерунды весь ваш маскарад? Эта спешка? Телефонные звонки? Гостиница? Конспиративная встреча? — точно так же, помню, растерялся и я сам.

В ответ услышал что-то нечленораздельное о том, как тяжело сейчас с молодежью, что информация на нуле, а сотрудники — так мне откровенно и сказали — в силу возраста и специфических стрижек никак не могут проникнуть в различные молодежные тусовки.
— Ну, тогда я пошел... — сказал я.
И уже возле выхода, буквально прижав меня к дверям ванной комнаты, майор сказал мне, понизив голос:
— Но, Юрий, просьба. О нашей встрече — никому ни слова!
— А уж это — нет! — помню, с гордостью ответил я. — Это уж я никак не могу. Я не Вася с улицы, а спецкор “Литгазеты” и первым делом обязан, — специально подчеркнул я это слово, — обязан сообщить о нашем контакте руководителям редакции.
Слово “контакт” я тоже подчеркнул.
— Ну зачем же, Юрий?..

С этим мы и расстались. Я, радостный, возвратился в редакцию и, увидев в коридоре Аркадия Удальцова, тогдашнего нашего зама главного, сказал, что только-только из гостиницы “Будапешт”, где состоялась такая вот идиотская беседа.
— Здесь что-то не так... — протянул Удальцов. — Может, они хотят из тебя сделать секретного агента?..
Потом я рассказывал эту историю множество раз: в командировках, в застольях, на пляже, друзьям и даже малознакомым попутчикам в поездах.
И все долго смеялись.
Кстати, майор Алексей Иванович звонил мне еще дважды — в том самом, So- м. Один раз он мне почему-то радостно сообщил, что только что вернулся из отпуска, второй — признался, что очень ему нравится, как я пишу, и попросил назвать номера газеты, в которых были мои статьи.
С тех пор он исчез.

До сих пор не могу понять: что же им было тогда от меня надо? Действительно ли их интересовала эта ерунда про буддизм и карате или это был просто повод для беседы?
Как-то я рассказал эту историю ленинградскому писателю Константину Аза- довскому (о его судьбе еще пойдет речь), который сам по милости КГБ отсидел два года на Колыме.
По мнению Кости, вот так же, как и меня, вызывали и вызывают многих, но другие предпочитают о подобных встречах молчать. Почему? Да потому что их заставляют молчать под угрозой компрометации. Не знаю, могли ли они чем-то мне пригрозить в том, восьмидесятом, и потом сделать своим осведомителем. Не знаю, не уверен... Скорее всего, меня больше никогда не приглашали на конспиративные встречи по другой причине: слишком быстро и слишком многим я рассказал об этой странной встрече. И, может быть, они решили, что с таким трепачом лучше не связываться. Не знаю, не знаю...

Но вот что поразило меня сейчас в себе самом, когда вдруг ударился в воспоминания: как отчетливо сохранились в памяти эти две встречи! Какое было время года — помню! Какая погода стояла на улице, время суток, место встреч, с кем был, о чем разговаривали — всё, всё! Даже запахи — именно те запахи, тех лет — и то, кажется, если чуть-чуть постараюсь, мгновенно почувствую. Но разве эти встречи были главными в моей жизни? Да абсолютно не главными, совсем не главными. Больше того — из тех, которые и не должны остаться в памяти. Мало ли с кем сводила судьба! Уж не говорю, со сколькими чиновниками из разных министерств и ведомств. Так сейчас хоть убей — не вспомню, ни что это были за чиновники, ни о чем мы с ними говорили, ни для чего встречались.

А эти встречи — помню.

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив