Wait for Me!: Memoirs of the Youngest Mitford Sister. Глава 9.

euro_royals — 05.01.2022

Черчдейл-холл, где родители Эндрю жили с 1923 года, сидит, как наседка, на вершине холма над деревней Эшфорд-ин-зе-Уотер. Это и был их дом, если такой когда-либо существовал, благодаря присутствию Маучер, матери Эндрю, которая в своей скромной манере совершенно не осознавала, какое влияние ее доброта, красота и готовность проявить понимание оказывали на всех вокруг нее. Сестры Эндрю Элизабет и Энн Кавендиш, на шесть и семь лет младше меня, соответственно, и все еще продолжавшие учебу, скоро стали моими большими друзьями и оставались ими всегда.

Если моего собственного отца считали чудаком, Эдди Девоншир не сильно от него отставал. Он носил бумажные воротнички, у него не было пальто, и он, не обращая внимания на погоду, стоял на пронизывающем ветру вокзала Честерфилд в поношенном лондонском костюме. Он постоянно курил турецкие сигареты под названием Pasquale, которые он зажигал трутовым шнуром, странным кусочком оранжевой веревки, которая была похожа на шнур от халата. Он весело тлел даже в сильный ветер и был полезной зажигалкой на открытом воздухе. Он также весело тлел в кармане пальто Эдди и проделал несколько приличных дырок, черных по краям; они стали частью его костюма, который он никогда и не подумал заменить. Его древняя одежда иногда подводила его: однажды обе его ноги застряли в рваной подкладке одной из штанин старых брюк, и мы долго ждали его тем вечером.

Эдди был опытным вязальщиком мушек, обладая зорким взглядом и точными пальцами, и говорил мне, что он бы был практикующим стоматологом, если бы его жизнь была другой. Он являл собой странное зрелище: белый фартук поверх поношенного смокинга из синего бархата, склонясь над столом, уставленным всеми составляющими для вязания мушек. Запах клея вскоре стал мне очень знакомым. Он выпрашивал плюмажи от шляп у своих подруг и, беря какой-нибудь в руки, вздыхал с ностальгией и говорил, например: "Этти Десборо, Аскот, 1921". Когда мушки были готовы, он ложился в ванну, воображая, что он лосось, в то время как дворецкий Эдвард, изображая из себя удочку, забрасывал их через его погруженную в воду голову. Те, которые герцог счел наиболее красивыми, потом использовались на его отрезке реки Блэкуотер в графстве Корк в начале сезона ловли лосося.

Эдди не очень умел вести светскую беседу и часто хранил молчание. Будучи из семьи, которая никогда не замолкала, мне эта тишина казалась пугающей, но наш общий интерес к британским полевым цветам помог сломать лед. Его копия «Бентама и Гукера» была похожа на дневник, с аккуратно раскрашенными рисунками цветов на полях и примечаниями о том, где и когда он их нашел. Он вернулся с похорон своего зятя Эвана Бейли в Баллиндаррохе на севере Шотландии, обрадованный тем, что наткнулся на Trientalis europaea в этой отдаленной горной долине.

Эдди был депутатом от Западного Дербишира в течение пятнадцати лет, до 1938 года, когда умер его отец Виктор, Девятый герцог, и Эдди перешел в Палату лордов. Он подсчитывал количество голосов, поданных в его округе, одном из крупнейших в стране, сажая крокусы в Черчдейле в цветах партий: синий для консерваторов, желтый для либералов, и ему приходилось довольствоваться белым для лейбористов, поскольку красных крокусов не бывает. В первые годы Эдди возил на встречи его шофер Льюис Джеймс в коричнево-желтом «Хамбере» 1914 года, известном как «Желтая угроза». (Сегодня он все еще пригоден для эксплуатации.) Однажды на улице в шахтерской деревне, где проходила встреча, какой-то мужчина выкрикивал оскорбления в адрес Эдди прямо перед Льюисом. "И что же ты сделал?" - спросил Эдди, когда они уезжали. "Врезал ему разок гаечным ключом", - сказал Льюис.

Живо интересовавшийся животным миром, Эдди был президентом Лондонского зоологического общества с 1948 года до своей смерти. Хербранд, одиннадцатый герцог Бедфорд (лучшим другом которого был паук) был членом Общества. Однажды, когда Льюис Джеймс вез Эдди домой из лондонского зоопарка, он услышал странное кряканье из багажника. "Джеймс, - сказал Эдди, - это не механический шум". "Гуси, ваша светлость. Подарок от герцога Бедфорда". Дальше они ехали молча.

Вскоре после того, как мы с Эндрю обручились, он поехал в Ратленд-Гейт, чтобы поговорить с моим отцом. И тут повезло, потому что это был случай, когда они оба вели себя нехарактерно: Па поставил свою огромную чашку, полную до краев, на край карточного стола, который немного наклонился. Она начала скользить. Мгновенно, как молния, Эндрю схватил ее обеими руками как раз перед роковым моментом, когда крепкий чай с молоком образовал бы ненавистную лужу на ковре - именно то, что Па терпеть не мог. Эндрю протянул ему чашку, и был немедленно принят в семью. Мы решили пожениться в Лондоне, в Большой церкви Святого Варфоломея в Смитфилде. Нам нравилась эта древняя церковь и, возможно, подсознательно, мы хотели ощущения постоянства, которое она давала в перевернутом мире войны и бомб, когда все, что мы знали, менялось. Чудом церковь пережила "Блиц", и 19 апреля 1941 года мы поженились там. Мои свекры были сама доброта, дав нам мебель, в которой мы нуждались для крошечного Мьюз-хауса возле Риджентс-парка, где мы жили, пока Эндрю находился в Лондоне, подарив нам машину и огромную двуспальную кровать и подарив мне пару красивых серег с бриллиантами и аквамаринами. Признаком формальности тех далеких времен было то, что они никогда не просили меня называть их по имени: она была для меня герцогиней, а он герцогом. То же самое было и с Эндрю: лорд и леди Ридсдейл никогда не стали Дэвидом и Сидни. Но эти старые правила не мешали нашей дружбе.

Я была в Мьюз с Ма и Па за два дня до нашей свадьбы, когда произошел один из самых сильных воздушных налетов на Лондон за всю войну. Впервые я испугалась. Два дома в конце улицы были разрезаны пополам в результате прямого попадания, и кровать нависала над краем пола. Все здания поблизости были повреждены, и все окна в доме №26 были выбиты. Пол бального зала, где должен был проходить прием, был покрыт битым стеклом, а порванные в клочья занавески пришлось отправить в мусор. Ма купила рулоны серо-золотых обоев, и, превратив их в искусственные занавески, прибила их к окнам. К счастью, погода была хорошей, так как дом был открыт для непогоды. Фирма, обслуживающая банкеты, привезла торт в белой картонной упаковке (без глазури из-за талонов на сахар), и когда пришло время разрезать его, все, что им нужно было сделать, это поднять крышку. Ма каким-то образом раздобыла шампанское. Торговец вином умолял ее не забирать слишком много из его драгоценных запасов, так как из Франции его больше нельзя было получить.

Я ехала в церковь из Мьюз, и на фотографии свадебная группа запечатлена перед мусорными баками. У нас не было пажей или подружек невесты (хотя миссис Хэм, конечно, предложила свою кандидатуру, будучи одетой в черное, разумеется). Виктор Штибель сшил для меня платье мечты из восьмидесяти ярдов белого тюля. Я никогда не думала, что у меня будет что-то подобное, и, если бы мы поженились через шесть недель после этого, у меня бы его не было: поскольку ввели талоны на одежду, и на мое платье потребовались бы талоны за несколько лет. Па в форме ополчения вел меня к алтарю. Он отказался от повышения с рядового до капрала, потому что не хотел брать на себя ответственность, но его ботинки были начищены лучше, чем у многих его товарищей. Ему было всего шестьдесят три года, но на фотографиях он выглядит старым и грустным. После того, как все было закончено, мы с Эндрю поехали в госканцелярию, куда меня вызвали зарегистрироваться на военную работу вместе с толпой других девушек моего возраста.

Мы поехали в дом моих свекров, Комптон-Плейс, чтобы провести шесть драгоценных дней медового месяца. Это была неделя интенсивных воздушных налетов. Всю ночь немецкие самолеты, направляясь в Лондон, гудели над головами - постоянный гул двигателей, летящих уничтожать. Истборн был закрытым районом из-за того, что он находился на побережье, а противник был всего в нескольких милях от Ла-Манша, и может показаться странным, что семья Эндрю уехала туда в военное время, но нам всем там нравилось, и я часто приезжала туда, когда Эндрю был в отъезде. Он также больше устраивал моего тестя, так как поезд из Истборна в Лондон был быстрее и надежнее, чем долгое путешествие с Сент-Панкрас в Миллерс-Дейл, ближайшую станцию ​​к Черчдейлу. Комптон-Плейс имел своей основой елизаветинское здание, обновленное в начале восемнадцатого века Колином Кэмпбеллом, не меньше, и его лепнина и мебель были превосходными. Во время войны лужайки и теннисный корт оставались некошеными, и массы офрисов, которые находились в спячке со времен Первой мировой войны, пробились сквозь меловую почву.

Наш большой друг Джон Уиндем, который учился в Итоне и Кембридже в одно время с Эндрю, поселился с нами в нашем коттедже рядом с Риджентс-парк. Его ужасное зрение исключало военную службу, и он был вольнонаемным, работал на Гарольда Макмиллана, который тогда был парламентским секретарем министерства снабжения. Как и Эндрю Джон всем был должен денег. Судебные приставы вскоре узнали, где он живет, и двое из них просидели однажды весь день на стене у входа в наш коттедж. Джон вернулся с работы и спросил их, что они делают. Они объяснили, и Джон хладнокровно сказал: «Да, мистер Уиндем неуловим. Я тоже его ищу» и присоединился к ним на стене.

Вскоре после нашего медового месяца Эндрю получил назначение в только что сформированный 5-й гвардейский батальон Колдстримской гвардии, позже входивший в состав гвардейской бронетанковой дивизии. В течение двух с половиной лет их отправляли в разные гарнизоны по всей стране, и я, когда могла, присоединялась к Эндрю. Для него это был период большой активности и большой скуки. Он сказал, что учения в Англии были в некотором роде тяжелее, чем столкновение с врагом. В одну очень холодную ночь его батальону пришлось пересечь вздувшуюся реку на севере Англии, где несколько человек погибли. В другой раз их обрызгали кровью с местной бойни: когда учения закончились, они вернулись в лагерь голодные и измученные и им дали поесть почти сырую печень. Такова была программа закаливания. Когда батальон был передислоцирован в Уилтшир, мы сняли коттедж на главной улице Уорминстера. Эндрю ездил в тренировочный лагерь на автобусе, а по дороге домой всегда собирал букет полевых цветов (которые можно было бы идентифицировать по нашему Бентаму и Гукеру), в том числе высокий чертополох, который касался грудей полных женщин, сидящих напротив. Батальон расположился лагерем в парке дома Зигфрида Сассуна, Хейтсбери, и Эндрю был заинтригован, увидев писателя, которым он очень восхищался, бродящим по своему саду. Он хотел заговорить с ним, но не осмеливался

Однажды летом, когда королева посещала войска на Солсберийской равнине, это вызвало большое волнение. Наш друг Энтони Милдмей был старшим командиром, и люди выстроились в ряд, чтобы увидеть, как проезжает Ее Величество. Они приветствовали ее визит громкими криками и были горды собой. Следом за ней, выпрямившись, в другом Даймлере, ехала фрейлина королевы леди Нунбернхольм, холодная, классическая и правильная английская красавица. Когда машина проезжала мимо, Энтони был рад услышать, как один солдат громко сказал своему соседу: "А это шо за девка?"

Мы проводили много вечеров в Стерфорд-Мид, на краю поместья Лонглит, с Дафной, красивой и веселой женой старого друга Нэнси Генри Уэймута. Дом Дафны всегда был полон представителей британской армии, и все они были в нее влюблены. (Генри Уэймут был в Королевском Уилтширском Йоменри и провел всю войну на Ближнем Востоке, без отпуска.) Именно у Дафны мы впервые познакомились с Ивлином Во. Феноменальное количество выпиваемого писателем спиртного делало его сложным собеседником и, поскольку меня тогда все еще шокировало пьянство, я держалась на расстоянии. Однажды ночью он вылил бутылку зеленого шартреза себе на голову и, втирая его в волосы, приговаривал: «Мои волосы покрыты резиной, мои волосы покрыты резиной», а липкая масса стекала по его шее.

В трезвом виде обаяние Ивлина побеждало, но ловить его приходилось рано вечером. Он хотел дружить и был полон комплиментов, но они превращались в оскорбления, прежде чем вы этого ожидали. Ум проявлялся, но и критика тоже; все было не так, в том числе и я. После войны он компенсировал свои резкие замечания в Стерфорде, купив мне шляпу в Rose Bertin в Париже, которую он примерил в магазине на себя. Она была сделана из белого фетра, а над ее синими соломенными полями сидели две белые птицы. Парижская шляпа была вещью из прошлого и была желанным подарком, если такой вообще был. Добрый старый Иви.

Другим персонажем времен Стерфорда был Конрад Рассел, владелец молочной фермы, сыровар и близкий друг шайки Асквита в Меллсе. Голубоглазый и седовласый, он был умен, как и все Расселы. Мы подружились на фермерском уровне - я не могла соревноваться с его умными соседями или его обожаемой Дайаной Купер. Он понял, что меня интересует земля, и, когда он умер, оставил мне свой экземпляр Agricultural Note-Book Примроуз МакКоннелл, которая занимает одно из первых мест среди моих неугоняемых книг.

Однажды ночью, когда мы были в гостях у Дафны, мы проснулись от запаха гари. Дом горел. Мы бегали по спальням, кричали спящим гостям, чтобы они покинули дом. Дверь Дафны была заперта, в тот вечер было выпито слишком много, и понадобилась почти вечность, чтобы разбудить ее. В довершение всего я наступила босой ногой в огромную собачью кучу в коридоре, прежде чем мы все выбрались - как раз вовремя. Паника вызывает странные реакции. В этом доме было полно предметов того, что теперь называют декоративным искусством, но все, что нам удалось захватить, когда мы выходили, это несколько граммофонных пластинок. Бедная Дафна потеряла много ценных вещей и, словно этого было мало, ей выписали штраф ​​за нарушение правил затемнения. Мы были в Стерфорд Мид в ту ночь, когда Генри вернулся домой. Он был самым красивым мужчиной, которого вы когда-либо видели, и все казалось хорошо между ним и Дафной. Но разлука была слишком долгой, и их двадцать пять лет брака закончились вскоре после его возвращения.

Батальон Эндрю позже был отправлен в Норфолк, где я остановилась в пабе в Ханстентоне. Мы собирали гербарии в местности, которая была новой для нас обоих, и, сидя на соломенном стоге, я играла со своим обручальным кольцом и уронила его. Золотое кольцо в куче соломы - пропащее дело, поэтому оно все еще там, на пшеничном поле. Его дубликат - практичное, золотого цвета, но, вероятно, из какого-то менее благородного металла. Однако потеря обручального кольца была восполнена находкой куколя обыкновенного - редкого цветка в те времена.

Когда я не могла быть с Эндрю, его родители были добрейшими хозяевами. Мою свекровь любили все. Она была рассеянной и всегда опаздывала, но никогда не вмешивалась и не критиковала, и я прекрасно понимала, какая она замечательная женщина.

В ноябре 1943 года Эндрю со своим батальоном отправился в Италию. Нашей дочери Эмме было восемь месяцев, и нам нужен был собственный дом. Я переехала в Рукери, темный, сырой дом в Эшфорд-ин-зе-Уотер (река Дербишир протекает через сад), принадлежащий имению Чатсуорт. Там были свинарники, конюшни и загон, где я держала своего ездового пони. На кухне огромная плита для угля занимала одну стену, и грязь проникала повсюду. Печь давала сильный жар, за которым быстро следовало удручающее зрелище холодного серого пепла, так что наш военный паек часто бывал несъедобным. Пайки и купоны управляли нашей жизнью. Когда я была в Лондоне в последние дни отпуска Эндрю перед его отъездом в Италию, он дал мне триста купонов на одежду, выданных солдатам, чтобы купить все специальное обмундирование, необходимое им для отправки за границу. Предполагалось, что я более ответственная, но драгоценные купоны я оставила в такси. Это была катастрофа, потому что их нельзя было восстановить, но Эндрю никогда не упрекал меня.

Я жила в Рукери с Эммой, ее няней Дидди, тремя собаками, пони и повозкой, свиньей, коровой и Вайолет, эвакуированной с двумя маленькими сыновьями. Мне повезло с Дидди - Эллен Стивенс - которая приступила к работе двумя месяцами ранее, посланная Божественным Провидением. Ей было пятьдесят четыре года, минимальный возраст, при котором можно было устроиться на любую другую работу, помимо военной, и нам повезло, что ее возраст совпал с нашими потребностями. Младенцы благополучно развивались под ее присмотром: положите ей на руки кричащего младенца, и он тут же успокоится. Ее влияние вышло далеко за пределы детской, а ее интеллект, здравый смысл, знание мира природы и преданность детям, находившимся на ее попечении, дали им наилучший старт в жизни. Дидди присматривала за Эммой, в то время как я делала вид, что работаю в документационном центре Красного Креста в Бейкуэлле. От меня им было мало толку, так как я снова была беременна, и меня неожиданно могло стошнить на что угодно.

Я передвигалась на старой тележке для развоза молока, запряженной великолепной породистой кобылой хакни, и иногда ездила вверх по крутому холму мимо Шелдона к известняковому плато Пик-Дистрикт. Вдоль широкого края травы, протянувшись на милю или больше, лежали груды бомб, длинные и тонкие, короткие и толстые, без присмотра, в ожидании. Они стали частью пейзажа и однажды исчезли так же загадочно, как и появились. Кобыла в мгновение ока добегала по пустой трассе А6 в Бейкуэлл. Я привязывала ее к столбу возле мясной лавки мистера Такерса, где он позволял мне помочь ему разделывать мясо в подсобке и раздобыть несколько обрезков для собак. Язык считался потрохами и поэтому не нормировался.

"Языка не найдется?" - спрашивала я. «Вы тридцать шестая в списке», - всегда был ответ. Я не думаю, что когда-нибудь добралась до его начала. (Женщина рядом со мной в очереди, слушая, как люди говорят об окончании карточной системы, однажды сказала: «Ну, если они откажутся от нее, мясо будет нормировано по цене, а это никогда не отменят". Я часто думала о том, что она сказала. Однажды раненый солдат, вернувшийся из Италии, привез домой лимон. Такой роскоши не было уже давно, и это вызвало небольшую сенсацию, когда он поставил его на прилавок почтового отделения в Эшфорде-ин-зе-Уотере и брал два пенса за возможность его понюхать - собранные средства были отправлены в Красный Крест

Мы платили арендную плату поместью Чатсуорт за проживание в Рукери. В то время наши доходы были небольшими, и я была потрясена размером счета за бревна, наш единственный вид отопления, кроме старинной кухонной плиты. (Моя свекровь всегда говорила, что счет за бревна - это способ управляющего попытаться свести счета за лесничество.) В одну из снежных зим войны я заболела во время длительного визита в Черчдейл, и вызвали доктор Синклера Эванса. Его практика приводила его на труднопроходимые тропы, ведущие к отдаленным фермам, и он всегда одевался в одни и те же толстые твидовые костюмы и резиновые сапоги для постели любого больного, он был обнадеживающим зрелищем в чрезвычайной ситуации. Доктор Эванс был прекрасным диагностом и констатировал пневмонию, которую в те времена лечили таблетками M&B. Несмотря на таблетки, я какое-то время была в бреду, и потом он сказал мне, что я кричала: "У меня нет долгов, у меня нет долгов!", очевидно, из-за огромных счетов за дрова от Chatsworth Estates Co.

В январе 1944 года Генри Ханлоук, депутат от Западного Дербишира, старого избирательного округа моего тестя, подал в отставку, и быстро были объявлены дополнительные выборы. Генри находился со своим полком на Ближнем Востоке с начала войны и чувствовал, что он больше не мог надлежащим образом представлять интересы избирателей. Что еще важнее, он был женат на сестре Эдди Девоншира, Энн, и собирался развестись. Западный Дербишир с шестнадцатого века представляли почти исключительно члены семьи Кавендиш. Брат Эндрю, Билли, еще один кандидат Кавендишей, был выбран в качестве кандидата от консерваторов и в феврале 1944 года получил отпуск из своего полка, чтобы побороться на выборах. Выбор его кандидатуры оказался неразумным, так как люди чувствовали, что влияние Чатсуорта слишком велико: консерваторы были раздражены тем, что процедура отбора была слишком поспешной, а оппозиция чувствовала, что им не было предоставлено достаточно времени, чтобы развернуть свою кампанию.

Билли и Эндрю не ладили, и с обеих сторон присутствовала зависть. Будучи вторым сыном, Эндрю чувствовал себя обделенным, а Билли страдал, потому что Эндрю был более привлекательным - не более красивым, а более сообразительным, веселым и популярным у девушек. Не помогало делу и то, что, когда Эндрю поступил на службу в 1940 году, братья иногда оказывались соседями во время учений. Они не хотели заходить на территорию друг друга, и в результате я мало видела Билли в довоенные дни. Только накануне дополнительных выборов я познакомилась с ним и полюбила его. Он часто заезжал выпить по дороге домой в Черчдейл и расслаблялся после изматывающего раунда политических митингов в деревенских залах, разбросанных по округу. Противником Билли был Чарльз Фредерик Уайт-младший, социалист, более тридцати лет проработавший в местных органах власти. Борьба была личной и грязной, а митинги - шумными, а иногда и жесткими.

Страна в целом устала от карточек, мер регулирования и ухудшающихся жилищных условий; и казалось, что в конце туннеля нет света. Национализация угольной промышленности была у всех на устах, и хотя добыча полезных ископаемых в Западном Дербишире была минимальной, округ был окружен угольными шахтами и тяжелой промышленностью, и электорат жаждал перемен. Как наследник одного из крупнейших земельных владений и, возможно, самой большой частной коллекции произведений искусства в Англии, а также нескольких огромных домов, Билли стал мишенью для бригады противников истеблишмента. Он проиграл 4 561 голос, получив 41,5 процента голосов против 57,7 процента Уайта. Речь Билли при объявлении результатов была такой же запоминающейся, как и его внешность: высокий и подтянутый после пяти лет службы в армии, он был красив, как кинозвезда. «Это был тяжелый бой, - сказал он публике, - и так оно и было. Теперь я иду сражаться за вас на фронте. В конце концов, если мы не выиграем войну, не останется и тыла. Повезет в следующий раз». Раздались громкие крики «Ура», некоторые женщины плакали - возможно, они предчувствовали то, что произойдет. Одна пожилая женщина, стоявшая рядом со мной, сказала: "Жалко отпускать его, такого большого высокого мужчину. Он хорошая мишень".

Результат дополнительных выборов стал личным ударом для Черчилля, предвещая поражение консерваторов и убедительную победу лейбористов в следующем году. Западный Дербишир решил, что хочет отказаться от старого и присоединиться к новому, но старым в данном случае был молодой и многообещающий парень, в то время как новым был седой мужчина, не обладающим какими-либо выдающимися качествами или привлекательностью, с горькими нотками в своих речах. Ч.Ф. Уайт бесследно затонул в Палате общин. Он удержался на своем месте с перевесом всего в 156 голосов на всеобщих выборах 1945 года и принял мудрое решение не выдвигать свою кандидатуру снова в 1950 году.

Билли вернулся в свой полк, готовясь к вторжению во Францию. К сожалению, 6 мая 1944 года я не смогла поехать на его свадьбу с Кик, так как все еще лежала в постели после рождения нашего сына, Стокера [прозвище, настоящее имя - Перегрин]. То, что Билли и Кик вообще удалось пожениться, было благодаря их любви друг к другу. Трудно осознать всю глубину антагонизма, который все еще существовал в 1940-х годах между протестантами и католиками. Билли происходил из глубоко религиозной протестантской семьи, и ирландско-католические родители Кик испытывали то же самое по отношению к своей вере. В последний момент после ряда обсуждений с главой Римско-католической церкви в Англии и архиепископом Кентерберийским, казалось бы, непреодолимые препятствия были преодолены, и было решено, что любые сыновья от этого союза должны воспитываться в лоне англиканской церкви, а любые дочери - как католички. Моего свекра беспокоила мысль о том, что, если его любимый Билли женится на католичке, любые возможные наследники будут воспитаны в этой вере, и результат переговоров его удовлетворил. И он, и Маучер стали преданны Кик, которую все приняли в семью. Роуз Кеннеди так и не приняла это решение, и, следственно, ее отношения с дочерью пострадали.

У Билли и Кик были упоительно счастливые моменты вместе, они вырывали дни и ночи, в то время как подготовка к высадке набирала обороты. Через шесть недель после их свадьбы Билли отправился со своим батальоном во Францию ​​и участвовал в наступлении союзников, продвигавшихся к Бельгии, ужасающей ценой жизней британцев. В начале сентября они подошли к границе, где их встретило упорное сопротивление врага. Невероятно, но офицерам разрешалось надевать светлые вельветовые брюки, берет и нести с собой офицерскую тросточку - очевидная цель для снайпера. Так оно и произошло. 9 сентября 1944 года Билли, теперь уже майор, шел впереди своей роты, чтобы возглавить штурм деревни Хеппен, когда одна-единственная пуля попала ему в сердце, и он умер на месте. Его люди были в ярости. «В тот день пленных мы не брали», - написал один из них моему свёкру. Билли был похоронен в Леопольдсбурге, один из почти 800 погибших из стран Содружества на этом кладбище.

Эдди и Маучер были убиты горем. Их надежды на будущее умерли вместе с сыном. Кик, вдова в двадцать четыре года, была в Америке на поминальной службе по своему старшему брату, Джо-младшему, который погиб в бою. Она немедленно вернулась в Комптон-Плейс, где родители Билли, сестры и я пытались утешить друг друга. Я написала Ма: "Как всегда, когда погибает кто-то из близких, кажется совершенно невероятным, что ты больше его не увидишь. Я боюсь писать Эндрю. Не знаю, что сказать и как это сказать... Они не питают никакой надежды вернуть Эндрю домой до окончания войны. Я бы хотела, чтобы здесь был Уинстон, поскольку он мог бы понять и послать за ним. Я так хочу увидеть его, и он полностью изменит ситуацию для своих отца и матери". Диане я написала, что боюсь, что Эндрю может погибнуть.

Когда до него дошло известие о смерти его брата, Эндрю был на передовой в самых ожесточенных битвах итальянской кампании. Враг держался за каждый дюйм земли, и его рота находилась в самой гуще. Это было чудо, что он выжил.

Он написал мне 22 сентября:

Моя любимая,
Каким-то странным образом я всегда знал, что счастье нашей семейной жизни слишком велико, чтобы длиться долго, и теперь случилась трагедия. Кажется странным, что Билли, у которого было все, ради чего стоит жить, и который так блестяще был способен вести ту жизнь, для которой был предназначен, забрали у нас как раз тогда, когда эта жизнь только начиналась, но я ни на мгновение не сомневаюсь, что для этого есть причина. Куда бы он ни ушел, он в хорошей компании своих и наших друзей.

Моя дорогая, это должно быть трудное и крайне несчастное время для тебя. Если бы я только мог быть там с вами, чтобы быть полезным - но для меня величайшее утешение знать, что ты там. Я знаю, какое значение это имеет для мамы и папы. Мысль об их горе ужасна. Это кошмарная часть смерти - горе и печаль, которые она оставляет после себя.

Дорогая, это кажется неуместным среди нынешних невзгод, и я упоминаю об этом только на случай, если это доставит всем вам немного удовольствия. Меня наградили Военным крестом - совершенно незаслуженно. Приятно получить его, и, надеюсь, мама и папа будут довольны.

Дорогая, я полагаю, наша жизнь будет сильно отличаться от той, что мы планировали. Но я знаю, что бы ни готовила нам жизнь, с тобой рядом у меня нет страха.

Да благословит тебя Бог, моя дорогая. Не горюй обо мне.

Для Эндрю было так типично просто бросить, что он получил Военный крест, как если бы это было на чаепитии священника. На самом деле он был награжден за бодрость и лидерские качества, которые он проявил, когда его роте пришлось окопаться под сильным огнем возле деревни под названием Страда, к югу от Флоренции, и они провели в ловушке тридцать шесть часов в палящий зной, не имея никакой еды и, что еще хуже, им было нечего пить

Время, проведенное Эндрю в Италии, изменило его. Он видел, как многие из его товарищей были убиты или ранены, и испытал особенно ужасные переживания, когда его наставник, сержант Кинг, был убит. Он приказал сержанту оставаться на месте, пока он сам отправится осматривать горный хребет, чтобы увидеть, нет ли каких-либо признаков врага. Когда он вернулся, доблестный сержант был разорван минометным выстрелом. Эндрю редко говорил об этом или о каких-либо других эмоциях, которые он пережил во время войны, но они должны, как и у миллионов людей, иметь травмирующий эффект. Процесс взросления уложился в несколько тяжелых недель.

После смерти Билли мои свекры продолжали перемещаться между Черчдейлом и Истборном, но Эдди поклялся никогда больше не ступать в Чатсуорт. Он пал духом и не мог заставить себя интересоваться будущим дома, который пять лет назад был сценой радостных празднований двадцать первого дня рождения его обожаемого сына.

Для меня 1944 год был знаковым. Двумя событиями величайшей радости были рождение Стокера и известие в октябре о том, что Эндрю возвращается домой. Но плохие новости шли одна за другой. За несколько недель до высадки в Нормандии я останавливалась в Комптон-Плейс. Истборн был переполнен войсками, и моя свекровь пригласила Неда Фицмориса, который служил в Ирландской гвардии, Люка Лиллингстона из Лестерширского Йоменри и других молодых офицеров на чай. Она велела им пойти в огород и угоститься клубникой. "Мне очень жаль, - сказал Люк, - я уже это сделал". Он перелез высокую кирпичную стену и устроил себе личный пир. Через две недели он скончался от ран, полученных в бою. Он оставил о себе неизгладимые воспоминания как об очень привлекательном мужчине с репутацией прекрасного наездника и охотника.

Это было началом. В июле и августе были убиты четверо моих лучших друзей. Марк Говард погиб первым во время артиллерийского обстрела 2 июля недалеко от деревни под названием Марселе, к северо-западу от Кана (Билли заменил его на посту командира роты). Затем Нед Фицморис, Ему было всего двадцать два года, он погиб 11 августа под шквалом пулеметного огня, когда командовал своим взводом. "Он был бойцом до последнего, - писал младший капрал его полка. - Никто и представить себе не мог, что он обладает таким мужеством. Я только хотел бы, чтобы у многих других была хотя бы половина этого, он самый боевой парень, которого я когда-либо видел. Это был его первый бой, и он был заместителем командира роты тем утром". Девять дней спустя старший брат Неда, Чарли, был взорван вместе со своим танком в Италии. Он много лет пробыл на Ближнем Востоке и в Африке, вдали от семьи и друзей. Он был объявлен пропавшим без вести, давая матери ложные надежды. Его тело так и не нашли. 12 августа Дикки Сесил, двадцатидвухлетний пилот, сержант Королевских ВВС, скончался от травм, полученных в аварии на мотоцикле. Смерти этих четверых, за которыми вскоре должен был последовать Билли, ошеломили их семьи и друзей.

Том прошел через Североафриканскую кампанию, а затем был отправлен в Италию, где в январе 1944 года случайно встретил Эндрю. Он увидел его сидящим на обочине дороги и заваривающим чай со своей ротой. "Скажи Дебо, что он очень весел", - Том написал Ма на следующий день. Том дал Эндрю немного шоколада и бутылку виски, и они расстались. Том вернулся в Англию в начале июля 1944 года и поступил на курсы в Штабной колледж в Кэмберли. Его дружба с Яношем и Тедди Альмаши и другими в Германии заставила его испытать ужас от мысли стать частью победоносной армии, которая двинется через Германию, чтобы закончить дело. Он попросил, чтобы его перевели в Девонширский полк, который сражался против японцев в Бирме. Должно быть, было сложно оставить своих старых товарищей из Королевского стрелкового корпуса, но это было его решение.

Он прибыл в Бирму 22 февраля 1945 года и через три недели был назначен старшим офицером штаба бригады. Он не знал ни души в своем новом полку, но того факта, что они оказались лицом к лицу с японской армией, было для него достаточно. Через пять недель после прибытия его поразила пулеметная очередь с позиций противника. Его доставили в полковой медпункт в сознании и прооперировали, чтобы удалить пулю, которая пробила ему шею и застряла в позвоночнике. Он умер шесть дней спустя, 30 марта, и похоронен у реки Иравади, к северо-западу от Мандалая.

Ма была на Инч-Кеннете, когда пришла новость, и Па сообщил ей об этом в телеграмме. "Я не знаю, как сказать тебе это", - начал он. Командир Тома отправил моим родителям письмо: «Трудно представить лучшего солдата полка», - писал он.

Он обладал мужеством, железным чувством долга, безмерной работоспособностью, безупречными манерами и неизменным интересом ко всем деталям солдатской службы, которые могут быть очень утомительны и так важны для эффективности и благополучия батальона. Том не был человеком, с которым просто ладить. У него были твердые убеждения, которые он отстаивал со знанием дела и остроумием, и он не был терпим к глупости: но тем, кому он доверял и кого любил, придется пройти далеко, прежде чем они найдут лучшего или более верного друга.

В конце войны памятник Тому был установлен над скамьей моих родителей в церкви Суинбрука, и я рада, что он все еще там и все могут его увидеть. Я всю жизнь сожалею о том, что не знала своего брата лучше.

После высадки в Нормандии Ма и Юнити получили разрешение поехать на Инч-Кеннет, где я присоединилась к ним в августе 1944 года. Это было мучение. Па, который провел большую часть войны на острове, сидел за столом с каменным лицом, в то время как банальные замечания Маргарет о том, что она слышала в новостях, глушили любые попытки разговора. Трудно было поверить, что Па который, когда кто-нибудь из нас, детей, критиковал Ма, вставал со своего кресла в столовой Суинбрука и бросался к ней, чтобы сказать ей, что ее волосы как расплавленное золото и что она была прекраснее дня. (Раньше это заставляло нас смеяться - она ​​уже вышла из среднего возраста и была безразлична к своей внешности.) Теперь он, казалось, ненавидел ее. Вместо того, чтобы присоединиться к нам после ужина, он мыл посуду с Маргарет. Больше никаких шуток. Пианино Ма молчало. Это больше не был ее дом.

Странное поведение Юнити только усилило напряженную атмосферу. Однажды она вызвала Ма и меня в разрушенную часовню на острове, обмотала талию простыней, как сутаной, и притворилась священнослужителем, отправляющим богослужение. Она забыла слова Te Deum и Jubilate и бросилась обратно в дом, злясь на себя и нас за то, что мы стали свидетелями этого ее дефекта. Все это было невыносимо грустно, и чувство несчастья усиливалось изолированностью острова: не к кому было идти и некуда было идти - ни кинотеатра для Юнити, ни клуба для Па, ни антикварных магазинов для Ма. То, что должно было быть идиллическим местом для летнего отдыха, стало своего рода адом.

Недавно молодая журналистка пришла, чтобы взять у меня интервью о том, чем я занималась в тот день, когда началась война. В ходе интервью я рассказала о гибели моего единственного брата, единственного брата Эндрю, зятя и четырех моих лучших друзей. "Итак, - сказала она, - повлияла ли война на вас каким-либо образом?"

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив