Все в кучу

К вечеру воскресного дня противна сама себе так, что даже неприятно жить внутри собственного тела, как-то его кормить и мыть.
Думаю, до какой степени глубоко и беспомощно я проваливаюсь в ту же колею, которую однажды проложил какой-то обвал или оползень. И вот так и ползу по ней со своей вагонеткой. А может, там уже и нет никого.
Все дело в списках.
Неделю после смерти крохотного белого зверька я как-то не могла существовать, хотела жить только по ночам и не могла ни открывать глаза, ни таскать свое тело. А дел между тем много. Было и есть.
Дурацкий неустроенный туалет, где соседка, устав от всего, взялась делать все своими руками и очень, скажем так, далеко от ровности и хорошести.
Кухня, где надо заменить стиралку на другую, с вертикальной загрузкой, чтоб вынести туда холодильник. И приклеить уже фартук. И повесить шкафчик с сушилкой, как достало все. И карниз туда нужен.
Шкаф. Ну почему я не купила себе шкаф в коридор? Почему коридор выглядит как после сборов в эвакуацию? Зачем мне эти тонны платьев, которые я начала покупать, устав от долгих лет аскезы в одежде, когда носила все по 5-8 лет (вспоминается Малкино «я женщина, у которой 8 лет одно пальто»), зачем они мне, если у меня нет шкафа, а есть только рейл.
Годы выученной беспомощности, когда снимаешь комнаты одна другой хуже и неудобнее, и ничего там нельзя поправить и изменить, отбили у меня саму идею о том, что можно покупать что-то в квартиру для улучшения жизни. И несмотря на то, что это моя квартира и что я сдаю в ней комнаты, ничего не выходит сделать.
Мне хочется в Палацио, где ничего не надо было делать. Дом, чистый от предыдущих жильцов, полный света. Зачем я вообще уехала оттуда?
Хотя, конечно, нет. Мне хочется в Уппсалу или Амстердам, где было много любви, доверия и драгоценной надежды. Я просыпаюсь от того, что хочется звать его по имени.
А что, если я больше никогда не буду верить никому? А что, если я больше никогда не буду верить самой себе? У меня ведь ничему, даже собственному выбору еды или книги, уже не получается верить.
В списках абитуриентов на скандинавистику я восьмая, и у шести человек передо мной уже подано согласие. Так интересно быть вот этим первым, кого, возможно, не возьмут. Прямо «Москва слезам не верит»: «Кать, че, завалила? — Ага. Два балла недобрала».
А вдруг двое откажутся, и меня возьмут, а вдруг? А я ведь тогда начну учиться. Очная учеба в СПбГУ — то, что мне полагалось, как призеру заключительного этапа Всероссийской олимпиады по литературе в далеком 2006-2007.
Сегодня был день рождения Миры Царёвой, и её папа пригласил внезапно мою Веронику поучаствовать в празднике, и я говорила с мамой Ани, мамой Арины («Ариша час рыдала в жуткой истерике, когда я ей сказала, что вас уволили»), мамой Лизы, которая говорила мне про рак их бабушки и про все на свете, и я еще раз поняла, что они, в общем, все очень хорошие женщины в колоссальной перегрузке. А утром я не могла поднять дочь в храм, и мы не поехали в собор, а пошли в маленький храм Екатерины, и я там никак не могла уговорить себя подойти исповедоваться, хотя очень хотела, нет сил быть этим аквариумом подохших рыбов.
А еще в пятницу удалось поставить Машу на учет по беременности, это на 17 неделях, однако, и затащить ее в кабинет к дежурному гинекологу, и взять ворох анализов и мазков, и первое УЗИ наконец сделали.
Потом гинеколог допрашивала меня с пристрастием, и я рассказала, что с 4 до 18 лет она была жертвой насилия в семье, и мать до сих пор живет с этим ублюдком, и ей кажется, что жизнь кончена.
К Рождеству будет новый человечек.
|
</> |